Михаил Нисенбаум - Теплые вещи
Рассеянность развеялась. В луже на верхней ступени крыльца раскисала сигарета в ореоле карего никотина. Все стало на свои места.
– А тебя он не может обидеть?
– Нет, что ты. Нет, – она категорически покачала головой.
Она так это сказала, что я сразу поверил. Видимо, какие-то тормоза у этого Андрея все-таки имеются. Но почему он не подходит ко мне сам? Почему подсылает дружков? Боится? Не хочет засветиться? Раз у него уже были приводы, значит, есть причины быть осторожным.
На мгновенье даже показалось, что я больше не боюсь: так уменьшился размер страха просто оттого, что стала ясна суть происходящего. Маша пригласила меня подняться и посмотрела, как мне показалось, с интересом. Я согласился и в ту же минуту понял, что с этого дня все наши встречи, разговоры, проводы будут нужны мне только как доказательство того, что я не струсил и не отступился. Больше ни для чего. С удивлением я наблюдал, что теперь мне совершенно не нравятся ее кошачьи зубки, а в ее манере пленительно опахивать табурет юбочкой теперь мерещилась что-то хищно-вульгарное. Мы сидели на диване, держались за руки, а мне было все равно. С тем же успехом можно было держать в руках два вареных куриных крылышка.
И сразу стал крутиться в голове вопрос: а не потому ли, милый друг, ты так резко охладел к этой девочке, что боишься из-за нее пострадать и теперь подсознательно подыскиваешь какой-то нейтральный способ расстаться с ней? Дескать, расстаешься ты не из-за того, что тебе запретил встречаться неведомый гад, ее бывший дружок, а только потому, что тебе самому вдруг расхотелось встречаться. Разумеется, как только эта мысль дошла до меня, я понял, что просто не смогу расстаться с Вольтовой, если не хочу потерять также самоуважение.
Словно почувствовав мои мысли, Маша поднялась с дивана и грациозно пересела ко мне на колени. Ее волосы и запах легли мне на лицо и отгородили нас от комнаты. Охлаждение оказалось минутной иллюзией – как и все остальные средства защиты.
13
Если взрослый человек возненавидел свою работу, он увольняется. Подыскивает новое место или берет отпуск. Может, он и возненавидел работу именно потому, что сознавал свою свободу уйти? Чтобы бросить школу, одних переживаний недостаточно. Именно поэтому школьники так часто болеют. От неприятностей разрешено отгораживаться только другими уважительными неприятностями.
Я простыл в воскресенье. Когда вечером мама заставила меня пить горячее молоко с медом, я заклинал это приторное зелье не портить мне жизнь и не лечить меня. В понедельник вызвали участкового врача. Пока женщина что-то писала в своих бумажках, я сжимал градусник с такой силой, что ртуть из него могла запросто брызнуть в рукав рубахи. Вся моя воля сконцентрировалась в подмышке и нагнетала температуру, потому что одного красного горла участковому никогда не хватает.
– Давай, достаточно, – протянула она руку, не глядя. «Надо еще подержать хотя бы три минутки!» – мысленно крикнул я.
– Небольшая температурка, угу. Нестрашно.
«Что значит нестрашно? Выпишет и заставит лечиться? Не буду! Не хочу! Допростыну до температуры, а там поглядим...»
– Кислое питье – каждый час. Горлышко полощем эвкалиптом. В четверг придешь в поликлинику до обеда.
Уже эти слова были ушатом блаженства, которым плеснуло на мою раскаленную душу. Но самое лучшее мгновение наступило, когда за участковой закрылась дверь и я остался один.
Полное счастье продолжалось до полудня. Потом пришли домой мама с Полинкой.
«Допрыгался», – мрачно сказала мама, видя мою ухмылку.
– Мам! А Мишка уроки будет делать? – спросила сестра, не снимая пальто, как будто в случае нежелательного ответа могла развернуться и уйти.
– Еще бы. Раздевайся.
– А школьные задания? – не унималась мелкота.
– Без сопливых гололед! – Да, это было грубо, ну а чего она?..
– Ты сам в соплях! Мама, он сам в соплях.
– Вот и держись от него подальше, – сказала мама и понесла на кухню две сумки, которые я попытался на радостях у нее отобрать.
* * *В тот же день прекратило свое существование Общество Защиты Животных, Зверей и Растений. Это случилось вечером, когда все были дома. В комнате было темно, только из настольной лампы, перенесенной к изголовью, на старые страницы книги дышал тихий свет. Родители разговаривали на кухне, я лежал на диване, наслаждаясь свободой и уютом. За окнами похолодало, от незапечатанного балкона слабыми волнами накатывал синий сквознячок. Наконец я отложил книжку, выключил лампу и натянул одеяло на голову. И вдруг услышал звонкий голос сестры:
– Мама! Мамочка! Смотри кто к нам пришел!
Странно. В дверь никто не звонил. На кухне стукнул отодвинутый стул. Мимо по коридору проследовали шаги мамы.
– Это что тут такое? – мамин голос был театрально удивленным.
Подошел и отец.
– Мишка! Иди скорей сюда! – закричала Полинка.
«Да что ж такое! Не дадут поболеть спокойно», – проворчал я, получая удовольствие от самой возможности ворчать сегодня на всех, нашарил тапки и вышел в коридор.
Родители с растерянным видом нависали над Полинкой, которая стояла на коленях и говорила «Мама, правда она умная? Пришла сама на третий этаж. Узнала нашу квартиру!» Подойдя поближе, я увидел, что на полу сидит маленькая белая собачка, щенок месяцев двух от роду. Щенок плюхнулся на бок и как бы предлагал окружающим делать с ним, что им заблагорассудится.
– Полина! – сказала мама внушительно. – Мы сейчас его накормим, а потом его надо... отпустить...
– Мама! Там зима! Там мороз! Она же замерзнет!
– Откуда ты знаешь, что это она? – поинтересовался я.
– Знаю, она из двора, где почта, это Снежинка, она...
– Так значит, она чья-то? – с надеждой спросил папа.
– Неет, она двороовая, у нее нет никогооо, – голос сестры незаметно возвышался. – Никого на всем белом светеее!
Видимо, встречаются щенки, у которых никого нет в этом городе, зато в Канаде проживает незамужняя тетушка. Но у Снежинки не нашлось даже захудалой канадской тетки.
– А вдруг у нее уже появился хозяин? Вдруг он станет ее искать?
– Мама! Я буду сама с ней гулять, кормить, мыть буду. Я сама всегда буду все делать, и прибираться за ней, и учиться хорошо!
Мало-помалу Полинка перешла от разговора к какому-то молитвенному подвыванию с элементами скороговорки.
Мама с папой переглянулись. Вид у обоих был обескураженный. Если сейчас отправить Снежинку на мороз, Полинка поймет, какие они звери, до сего дня ловко маскировавшиеся под добрых близких родственников. А что еще хуже, начнется такое завывание, по сравнению с которым три кареты «скорой помощи» покажутся просто нарисованными. Но если согласиться, начнется то, что обычно начинается с появлением в доме щенка или котенка: лужи на полу, лохмотья обоев, погрызенная мебель (совсем недавно купленная мебель), выгуливание собаки в любую погоду – словом, разные незапланированные хлопоты.
– Снежинка твоя дома растает, – сипло пошутил я.
– Мы ее назовем по-другому, – запаниковала сестра, – Мы ее давайте-ка назовем Лушей!
– От Луши в прихожей лужи, – сказал папа.
– Тогда пусть она будет Бушка!
(«Почему Бушка?» – подумал я.)
– Ладно, Полина. Пусть она переночует, а завтра посмотрим, – сказала мама. – Но если хоть один писк услышу, что не хочешь с ней гулять...
– Не услышишь, – быстро поклялась Полинка.
– ...Если будешь с ней возюкаться, не сделав уроков...
– Не буду, не буду! – на радостях она готова была пообещать что угодно.
– Смотри! – веско завершил диалог папа и пошел к себе в комнату.
Мама тоже развернулась и направилась к кладовке искать подстилку для щенка. А Полинка прижимала белое мягкое тельце то к одной щеке, то к другой, точно утирая лицо после недавних волнений.
Поскольку работа Общества Защиты Животных, Зверей и Растений сосредоточилась на одном-единственном звере, можно было считать его самораспустившимся. Хотя зверю-животному при этом очень повезло. И нам тоже.
14
После недели простудного счастья надо было возвращаться школу. Город зарос снегами, деревья кутались в пышные боа, бывшие лужи раскатались в полированные черные длинные коготки, каждый прохожий шел в компании зыбкого изустного дымка.
В школе меня ждала новость. Андрея, моего врага-невидимку, вызывали в милицию по заявлению. Об этом мне рассказала в столовой Наташа Зосимова, пышная курчавая девочка, похожая на негатив негритянской мамочки. Она подсела ко мне, прихватив стакан компота.
– Представляешь, Андрюшу нашего как жалко. Такой парнишка хороший. И вот – опять в милицию. А у него уже и так были приводы. Все-таки Виталя Нарымов – мерзкий, давно это было ясно. И папаша у него мерзкий.
– Какой Андрюша? Какой Виталя, Наташ? Ты уж пожалей меня, я у вас всего-то три месяца.
– Андрюша Плеченков, он у нас до восьмого класса учился. Они встречались с Машкой Вольтовой – ты не знал?
