Отто Штайгер - Портрет уважаемого человека
Я приезжал гораздо раньше, чем требовалось. Полуприкрыв глаза, брел я по просыпавшимся улицам; кое-где уже снимали ставни с витрин, уборщицы возились у входов в гостиницы, метельщики улиц размахивали большими метлами. Время от времени по мостовой, свесив голову и не шевеля ушами, устало цокала копытами лошадь; на подгонявший ее кнут она, казалось, не обращала внимания, в повозке сидел угрюмый крестьянин, злобно взирая на окружающий мир. Наверно, пытался подсчитать, сколько заработает на овощах, которые вез на рынок.
Я усаживался на землю перед конторой и ждал, пока ровно в семь, пыхтя, поднимется по лестнице господин Кнайс, буркнет что-то в ответ на мое приветствие и отопрет дверь. Мой трудовой день начинался. Я смахивал пыль с мебели, проветривал комнаты и подметал пол. Лишь после этого я усаживался на свой табурет и принимался раскладывать письма, разгибать перья и резать бумагу.
Десятичасовая работа сделала меня тихим, вялым и унылым, от моих детских фантазий не осталось и следа, глаза от напряжения уставали. С утра, когда мать будила меня, и до вечера во мне горело одно желание: добраться до постели, уснуть и забыть про тяготы дня!
Тем не менее я не забывал главной своей цели, хотя она светила мне из тусклой дали и казалась еще менее достижимой, чем когда-либо прежде. Работу я выполнял тщательно и добросовестно, зная, что это единственный путь к тому, чтобы умилостивить своих начальников, побудив их, быть может, предоставить мне более интересное и ответственное дело. Я не упускал ни малейшего случая расположить их к себе. Если доктор Альт звал меня, я мчался к нему в кабинет, склонялся перед ним и смиренно ждал, пока он не заговорит. Если господин Кнайс отпускал насмешливые замечания по адресу одного из многих просителей, только что ушедшего с отказом, я одобрительно смеялся — достаточно громко, чтобы он меня слышал, но не настолько, чтобы мешать ему. В ответ он порой кривил рот над собственной остротой и искоса бросал мне благосклонный взгляд.
Но так же рьяно я набрасывался на всякую возможность расширить свои знания. Раскладывая письма, я предварительно с большим вниманием прочитывал их и вскоре знал о делах клиентов почти столько же, сколько и те двое. Читая, отмечал латинские словечки, которыми пестрели письма доктора Альта, выписывал их и потом смотрел по словарю, что они значат. Естественно, я постепенно усвоил замысловатый юридический стиль своего хозяина, причем без особого труда, так как прилежно в нем упражнялся, находя его изысканным и мудрым. Нередко я заучивал наизусть целые письма и потом читал их вслух на память. Даже много лет спустя, когда я уже возглавлял собственное дело, в моих письмах иногда встречались вычурные, старомодные обороты, и мне стоило немалого труда вновь обрести естественный способ выражения мысли.
Наконец мне однажды представился случай, которого я так долго ждал: доктор Альт вошел, взволнованный, в канцелярию и спросил господина Кнайса, как дела у такого-то? Какой срок назначен ему для платежа?
Господин Кнайс, всегда хорошо во всем осведомленный, на этот раз смешался.
— Ах тот, да… да… Что там, собственно, было? Так сразу не припомню, но могу посмотреть, господин доктор.
Тут вмешался я:
— Мы писали ему недели две назад и дали три недели сроку. Угодно вам посмотреть письмо? Оно у меня.
Доктор Альт пристально поглядел на меня и свистнул сквозь зубы — раздался такой звук, словно из баллона выпустили воздух.
— Так! — произнес он наконец. Потом подошел и дернул меня за ухо. — Так, так! Откуда же ты знаешь?
— Я часто читаю письма, прежде чем разложить их.
Он дернул еще сильнее, и острый, хорошо отточенный ноготь его большого пальца врезался мне в ухо.
— Так, так! — повторил он. — Зачем же ты читаешь письма? А? Ты так любопытен?
От боли слезы выступили у меня на глазах, но я спокойно посмотрел на него, зная, что сейчас мне нельзя уронить свое достоинство и я должен ответить так, как мысленно отвечал уже много раз, готовясь к подобному случаю:
— Нет, господин доктор, я их читаю лишь затем, чтобы помочь вам, если вам будет трудно что-нибудь найти.
Несколько секунд он выкручивал мне ухо еще сильнее и в то же время одобрительно и удивленно разглядывал меня, словно любуясь тем, как слезы катятся у меня по щекам, или тем, как стойко я переношу боль.
Вдруг он отпустил меня, повернулся и сказал:
— Пойдем ко мне в кабинет!
С быстротой молнии юркнул я мимо него, открыл дверь и отступил, пропуская его. Я знал, что он ценит такие маленькие знаки внимания.
Он прочел мне длиннейшее поучение и объяснил, что я никому не должен рассказывать о виденном и слышанном здесь. Если я все-таки позволю себе что-либо подобное, он меня немедленно уволит и позаботится о том, чтобы я больше нигде не нашел себе работы. В заключение он взял Библию, всегда лежавшую на несгораемом шкафу, дал мне в руки и заставил повторять за ним:
— Клянусь никогда не разглашать служебные тайны…
С этой Библией, лежавшей в кабинете, была связана целая история. Доктор Альт был очень набожен. Кажется, он даже был членом какой-то секты. Ежедневно, приходя в контору к девяти часам утра, он снимал в канцелярии шляпу и пальто, коротко здоровался, спрашивал, нет ли каких-нибудь новостей, заглядывал господину Кнайсу через плечо, чтобы знать, чем тот занимается, дергал меня за ухо и называл «соней». Эти утренние процедуры, по-видимому, приводили его в благочестивое настроение: он потирал руки, предвкушая удовольствие, в его глазах светился почти экстаз, и он размеренными шагами человека, отрешенного от мирской суеты, направлялся в свой кабинет, как пастор, восходящий на кафедру. Тотчас вслед за этим он громко и отчетливо, так, что до нас долетало каждое слово, начинал читать какой-нибудь псалом или отрывок из книги Иова.
Среди дня он тоже часто брался за Библию. Доктор Альт был управляющий домами, большей частью огромными каменными коробками, заселенными беднотой. Эту работу домовладельцы поручали ему, скорее всего, потому, что у них самих не хватало духу отвечать решительным отказом на бесконечные ходатайства об отсрочке и просьбы о снижении квартирной платы. С тем большей энергией они требовали от доктора Альта, чтобы он взимал долги неукоснительно и в срок. И вот изо дня в день просители совершали паломничество к нам и настаивали на личном разговоре с доктором Альтом, несмотря на то, что господин Кнайс разъяснял им бесцельность таких разговоров. Когда их после этого допускали к нему, они сначала мялись у двери, не зная, в какой руке держать шляпу, а получив наконец приглашение сесть, запинаясь и с трудом подбирая слова, рассказывали о своих напастях — о том, что кто-то заболел или стал жертвой несчастного случая.
Доктор Альт давал им выговориться. Он никогда их не прерывал и спокойно продолжал работать — писал или читал. Иногда он вставал, чтобы открыть окно, если на улице сияло солнце, или же охотился за мухой, которая, жужжа, билась о стекло. Он особенно любил давить мух пальцем, и, конечно, это порой не сразу ему удавалось.
Итак, просители говорили и говорили, иногда вдруг останавливаясь в надежде, что доктор Альт наконец что-нибудь ответит. Но он продолжал молчать, и они начинали все снова и рассказывали свою историю еще раз. Лишь после того, как поток слов у них окончательно иссякал, доктор Альт поднимал на просителей глаза и приветливо произносил «нет» — так любезно и так решительно, что лишь очень немногие отваживались после этого повторить свою просьбу. К таким людям доктор Альт обычно обращался с торжественной речью: он ссылался на Библию, он говорил, что бог посылает нам горе, чтобы испытать нас, требовал стойкости и веры в час земных страданий.
Этим все и кончалось. Никогда я не видел, чтобы он поколебался, отказывая — старику ли, приковылявшему на костылях, вдове ли с детьми, плачущей навзрыд.
Но каждый раз, отделавшись от просителя, он брал Библию и читал из нее вслух. Лишь после этого он снова принимался за работу. Плакали люди или проклинали его за то, что напрасно перед ним унижались, называли они его лицемером или разбойником — его это нисколько не трогало. Он прочитывал отрывок из Священного писания и был доволен и весел.
Я тоже долгое время считал его жалким лицемером, но я был к нему несправедлив. Он искренне верил в то, что проповедовал людям. По его глубокому убеждению, бог для того посылает этим беднякам тяготы жизни, чтобы они вспоминали о нем и в истовой молитве благодарили за то, что он мудрой рукой дарует всем блага и страдания, каждому — по его силам.
Я сказал, что он всегда без колебаний отклонял просьбы. И все-таки я был свидетелем того, как — один-единственный раз за четыре года — он согласился на отсрочку. Я тогда уже прослужил у него некоторое время, и мне иногда разрешалось работать в его кабинете: что-нибудь переписывать или приводить в порядок; нередко он диктовал мне письма.
