Эмиль Брагинский - Старики-разбойники
Но Воробьев решил идти своим путем.
Дерзость замысла Валентина Петровича заключалась в том, что великое похищение должно было состояться среди бела дня на глазах у всех!
План Воробьева был нахален, элегантен и прост, как все великое! Валентин Петрович всегда и во всем был новатором...
Итак, кража века была назначена на среду пятнадцатое августа того самого года, в котором происходили описываемые события.
В ночь с четырнадцатого на пятнадцатое старики-разбойники не спали.
Николай Сергеевич написал сначала прощальное письмо дочери, которая жила с мужем в Красноярске, а затем принялся писать Анне Павловне.
Первое и последнее письмо следователя Николая Сергеевича Мячикова к любимой им Анне Павловне перед уходом на уголовное дело.
Дорогая Анна Павловна!
Когда Вы прочтете эти искренние строки, я уже буду сидеть в КПЗ, то есть в камере предварительного заключения. Пожалуйста, не думайте, что я настоящий преступник! Я, можно сказать, преступник поневоле. Я должен был так поступить во имя справедливости!..
Я был бы счастлив, если бы Вы когда-нибудь принесли мне в тюрьму передачу...
Так я и не поел Вашего куриного студня... Так мы и не были с Вами во Дворце спорта, не болели за Вашего Володю и не подбадривали его криками: «Шайбу! Шайбу!»
Теперь Вы, наверное, поняли, почему я делал Вам предложение впрок, на всякий случай...
Будьте счастливы, дорогая Анна Павловна! Я буду любить Вас до последней минуты, до тех пор, пока меня не зароют в могилу, покуда не вырастет над ней одинокая плакучая березка!
Преданный Вам Н.С. Мячиков.В ночь с 14 на 15 августа...
Подпись Николая Сергеевича была неразборчивой: ее размыло слезами, которые текли из ангельских глаз автора письма...
У себя дома Валентин Петрович всю ночь ворочался с боку на бок. Заснуть не удавалось. Воробьеву хотелось отдать последние распоряжения, как положено человеку, которому грозит тюрьма. Днем Воробьев не сомневался в успехе, но ночами его уверенность ослабевала. Валентину Петровичу не терпелось разбудить Марию Тихоновну и посвятить в рискованную затею, но он понимал, что она обругает его и не пустит в музей...
Пятнадцатого августа солнце взошло ровно в пять часов.
Вместе с солнцем встал Николай Сергеевич и вышел на балкон, чтобы в последний раз полюбоваться на восход не через решетку.
Вместе с солнцем поднялся и Валентин Петрович. Он тоже вышел на балкон и сделал там легкую гимнастику. Ночные страхи прошли, и теперь Воробьев был готов к решающему броску. Пока Мария Тихоновна продолжала спать, Валентин Петрович стащил из комода скатерть, прокрался в ванную комнату, заперся в ней и обмотал скатерть вокруг торса. Ходить обернутым в скатерть было неудобно, но вынести скатерть в открытую – страшно. Валентин Петрович не боялся ограбить музей, но жены он боялся...
Воробьев пришел к Мячикову, как и было условлено, ровно в половине одиннадцатого. Правой рукой он опирался на трость, а в левой нес сверток с веревками и двумя синими халатами, взятыми в лаборатории «Промстальпродукции».
– Ты готов? – громогласно спросил с порога Воробьев.
– Нет! – тихо ответил Николай Сергеевич. Его тон заставил Валентина Петровича насторожиться. Он испытующе посмотрел на друга:
– Струсил?
– У меня такое ощущение, Валя... ты не понимаешь, на что мы идем! – Николай Сергеевич старался говорить мягко, но убедительно. – Думаешь, в случае неудачи нам дадут пятнадцать суток? Должен тебя разочаровать: нам дадут пятнадцать лет, что в нашем возрасте... Этот срок я обещаю тебе как юрист!
На секунду Воробьев заколебался, потом в его глазах появилось упрямство, и он решительно сказал:
– Большому кораблю – большое плавание!
– Валя! – настойчиво продолжал Мячиков. – Нам никто не поверит, будто это чудовищное преступление мы совершили для того, чтобы меня не турнули на пенсию! Этого мы никому не докажем! Мы станем для человечества теми, кто осквернил память Рембрандта!
– Наш суд мне поверит! – несколько неуверенно произнес Воробьев.
– Много ты про это знаешь! – махнул рукой Николай Сергеевич.
– Но я уже взял разгон, я набрал скорость, я уже не могу затормозить! – Воробьев подбадривал не только друга, но и самого себя.
– Валя! Ты идешь на это ради меня, а я этого не стою! – продолжал отговаривать Мячиков.
И тогда Валентин Петрович сказал убежденно:
– Нет, Коля! Стоишь! Ты человек с большой буквы! Я тебя люблю!
– Я тебя тоже люблю, Валя! – дрогнувшим голосом произнес Николай Сергеевич, сдерживая нахлынувшие слезы.
– Пойми, плакса! – нежно сказал Воробьев. – Мы должны доказать, что старики тоже люди! Мы заставим считаться с нами, мы заставим себя уважать! Мы идем защищать святое дело, вперед!
– Если ты это делаешь ради меня, – взволнованно сказал Мячиков, энтузиазм друга увлек его, – то я пойду на это ради тебя!
Воробьев растроганно обнял старого товарища:
– Давай посидим перед дорогой!
Они присели на диван, помолчали с минуту, а потом Мячиков, именно он, скомандовал:
– В путь!
«Бандиты» встали, вышли из квартиры, спустились по лестнице и оказались на Липовой улице.
– Какая сегодня прекрасная погода! – сказал Николай Сергеевич, щурясь под солнечными лучами. – В такой день особенно не хочется садиться в тюрьму!
– Типун тебе на язык! – И Воробьев прибавил шагу.
– Зачем ты взял трость? – Мячиков старался не отставать.
Валентин Петрович обрадовался:
– Вот видишь, ты не догадался. Это не трость, а раздвижная лестница. Я ее сам сконструировал.
– Но с палкой в музей не пустят! Скажут, чтобы мы оставили ее в раздевалке.
– Хромого пустят! – И Воробьев натурально захромал, припадая на левую ногу. – Ну как?
Восторга в друге он не вызвал. Мячиков сказал довольно хмуро:
– Надеюсь, сойдет!
– Не нравится мне твое настроение! – назидательно заметил Воробьев.
Старики сели в троллейбус и через полчаса очутились возле музея. Здесь было много автобусов, из которых высаживались туристы, приехавшие буквально со всего света.
Мячиков решил схитрить:
– Погляди, сколько народу! Они примчались издалека, чтобы поглядеть на картины Рембрандта. Давай не будем лишать их этого удовольствия. Ведь если мы возьмем одну картину, они увидят на картину меньше!
– Посторонние разговоры я запрещаю! – рявкнул Воробьев. – Операция началась! За мной!
Хромая и опираясь на трость, предводитель ринулся к входу в музей. Его робкое войско в составе Н. С. Мячикова поплелось следом. Пройдя через входные двери, отряд похитителей попал в маленький вестибюль. Справа при входе находилась касса, где в очереди за билетами выстроились несколько человек. Мраморная лестница вела вниз, в гардероб. Как и положено командиру, Воробьев шагал впереди. Не забывая хромать, он начал спускаться по лестнице. А его войско встало в очередь за билетами. Оказавшись внизу, Воробьев стал терпеливо ждать, пока подойдут главные силы. Наконец в толпе экскурсантов показалась долгожданная армия; она имела бледный вид.
– За мной, в туалет! – отдал приказ хромой атаман.
– Хоть мне и страшно, но я не хочу... – возразили войска, но покорно последовали в мужской туалет. Там они начали выполнять приказ и расстегивать пуговицы.
– Мы пришли сюда не за этим! – приструнило командование солдатские массы, открыло дверь в кабину и пальцем поманило войско.
Запершись в кабине, отряд преобразовался. Он, то есть отряд, вышел из кабины одетым в синие маскировочные халаты. Точно в таких халатах ходят музейные рабочие. Отряд нес лестницу длиной в шесть метров. Впереди маршировал Воробьев, а замыкал колонну Николай Сергеевич, моральный дух которого был равен нулю. Он не столько нес лестницу, сколько держался за нее, чтобы не упасть от страха.
При виде контролеров, дежуривших у центрального входа, Мячиков машинально достал из кармана входные билеты. По счастью, Воробьев это заметил и отдал распоряжение билеты немедленно спрятать.
– Но нас не впустят! – прошептал Николай Сергеевич.
– Мы делаем вид, будто здесь работаем! Зачем же нам билеты, обалдуй?
Напарник не остался в долгу:
– А зачем ты тогда хромаешь? Теперь ведь у тебя в руках не трость, а лестница!
– Спасибо за критику! Учту! – сказал Воробьев.
За перепалкой они не заметили, как миновали контроль и, повернув налево, оказались в зале номер двадцать восемь. Именно здесь экспонировалась картина Рембрандта ван Рейна «Портрет молодого человека», над которым нависла угроза похищения.
Глава девятая
Старики в синих халатах поставили лестницу возле стенда, где висела обреченная картина.
Как и следовало ожидать, к ним немедленно подошла смотрительница:
– Что собираетесь делать? – Ее голос звучал строго. Но Воробьев правильно рассчитал, что смотрительница не может знать в лицо всех рабочих, так как штаты музея, как и все остальные штаты, не могут не быть раздутыми.
