Денис Осокин - Ангелы и революция
Мы, разбуженные по милости окуня, глядели невесело и думали о том, что этот окунь размером со среднее полено — вне сомнения, гордость нашего улова. К черту размеры — в десять утра не так-то просто заснуть, даже если вы только что из лодки и совсем не спали накануне.
Следующая сцена. Мы не спим — мы мечемся по двору, мы таскаем воду ведрами и наполняем ею единственную в доме ванну, в которой обычно моемся, а Валя кричит в окно: скорее, скорее! Окунь живет в ванне — сутки, вторые, третьи, пятые, чешуя его светлеет, полосы горят, он получает имя Денис в честь того, кто его поймал, ему таскают червей с огорода, а к концу недели дедушка объявляет, что насыпет окуню купорос, так как он, дедушка, хотел бы когда-нибудь помыться, что окунь загостился, словом — жарьте или несите обратно в реку.
Ведро с окунем тащу я, Валентина шагает рядом и говорит: «Прощай, Денисик», до реки неблизко, но мы не торопимся.
Liepu Lapu Laipa
Тропинка из липовых листьев — нежный образ из латышского фольклора. Этой волшебной тропинкой идти легко и нестрашно — идя по ней, всегда попадешь к желанному и заветному. Об этом нам сказал Иоаким Вацетис, приведший в революцию латышей: первый начдив Латышской стрелковой, в восемнадцатом и девятнадцатом — командующий Восточным фронтом, главком Вооруженных Сил Республики.
«Я желаю каждому из вас найти в России свою Liepu Lapu Laipa», — говорил он когда-то своим бойцам, объезжая молчаливые шеренги, построившиеся вдоль вагонов эшелона, в рваный и ветреный полдень.
Старый Аркаша
Мы спросили у старого Аркаши — можно ли расшевелить мадемуазель так, что она забудет обо всем на свете? Этот Аркаша, казалось, жил еще при Екатерине.
Хе, хе, — говорит Аркаша, — хе, хе. Можна рашшывилить мамзелю так, что она забудет про все — и где мама, и где папа, и где стыд, и где юбочка. Можна рашшывилить мамзелю до того, что она гаркнет вам тридцать три матюгана и изогнется как чертова подруга.
Глаза его слезятся. Нос и уши покрыты волосами. Мы знаем, что Аркаша не станет нас обманывать.
Те-Ика-а-Мауи
Сэр Эдвард Тэйлор, королевский этнограф, профессор антропологии Оксфорда, в известном своем труде Primitive Culture приводит название Новой Зеландии на языке народа маори — самого многочисленного коренного народа острова.
Те-Ика-а-Мауи, или Рыба Мауи, и есть Новая Зеландия. Славный Мауи, культурный герой маори, выловил ее в океане, прикрепив к удочке окровавленную челюсть своего старшего сына. По другой версии, чудесную челюсть дала Мауи его мать, Мури-Ранга-Венуя, и кровь для приманки была самого Мауи.
Мы знаем уже не от Тэйлора, что вадеевские и авамские самоеды, натягивающие тетивы луков ночами в шестидесятиградусный мороз, уверены, будто под их ногами — спина большой оленухи, идущей за солнцем с запада на восток. Она идет за ним, чтобы испросить счастья для самоедов, которые и появились все когда-то из ее линялой шерсти.
Ивановское
Я и сестра нашли эту деревню. Церковь на середине спуска большого холма, поворот реки, течение ее под естественную горку, оттого такое быстрое. Наше заветное место, — решили мы. Не один раз мы были здесь. Ночевали у самой воды в шалаше, рано утром мылись в реке, пускали друг другу по течению коробку из-под мыла. По мелкому дну ползали на четвереньках — на двух ногах было трудно устоять, ели хлеб и картофелины, пили много воды. С южной стены у церкви обрушилась кладка — в каждый приезд мы забирали оттуда по камешку.
Мартын Межлаук
Вот вам и Мартын. Был Мартын и нету. В двадцать два года его назначили комиссаром юстиции Казанской губернии. Когда в Казань пришли белые, он болел. Выходи, Мартышка, — сказали они и вывели его во двор.
Игольница
Это милую игольницу, которой бог наделяет каждую девочку от рождения, так и хочется повесить на стену. Пусть висит. А иголки втыкать мы в нее не будем. Барышня, барышня! одолжите вашу игольницу, мы украсим ею наш кабинет.
Этот месяц август
Когда я думаю об августе, сердце мое сжимается. В августе мир наполнен, как корзина с грибами — все сущее в нем становится явным, видимым. Пройдет еще немного времени, и корзина опрокинется. Многое из того, что накопилось в мире к августу и стало таким острым, очевидным, пахнущим, начнет исчезать. Поздней осенью и зимой в мире пусто. Я люблю эту пустоту. В зимней пустоте ничто не мешает видеть человека. Вот он один, ходит, скрипит снегом. Есть еще архитектура, но ведь она тоже — человек.
Но в августе!.. Это дрожь во всем теле. Это сильнейшая пружинность ног. Ноги-пружины, щеки-рябины, глаза-родники. Это город Гороховец, где раскричались птицы, а вода в реке посинела. Кажется — купи яблоко у любой старухи или подбери его под любой из яблонь, покати посильнее — оно не остановится, а ты сможешь идти за ним. Даже если это яблоко чуть червивое, с земли.
Где-то плещется море, в августе его плеск слышен и в Гороховце. Возможно, яблоко приведет тебя к морю. Только в августе стоит на это рассчитывать.
Шиповник
Шиповник, краснее красного, мы рвали на берегу Унжи. Нас было трое, и мы давно не виделись. Двое из нас приехали с Севера, а третий с Юга. Когда-то мы крепко дружили и ходили вместе в театр. А теперь ягоды шиповника красные, и на Унжу мы забрались сами не знаем зачем.
Ангелы и революция
У Наташи Пикеевой жили ангелы. Неудивительно — у такой девушки, как она, ангелов всегда полный дом. После революции ангелов в Наташином доме прибавилось, а в небе летали большевики с красными повязками. У Наташи был даже любимый большевик, он пролетал за ее окнами и крепко ругался, но Наташа знала — он хороший человек. Ангелы большевиков, конечно же, побаивались, но этого, Наташиного, полюбили и дежурили у окна, а когда он появлялся, бежали за Наташей. И большевик видел дом и окно, в окне девушку, самую лучшую на свете, в окружении мельтешащих ангелов. Потом окно таяло и исчезало из виду, а в доме у всех поднималось настроение — Наташа и ангелы задергивали занавески, садились поудобнее и начинали петь песню —
В поле да конопелька,
в поле да красныя девка,
в поле да пень да колода,
в поле да старая Марья.
друг мой,
это всё.
Казань
