Ненси Джонс - Молли
– Разве ты не собираешься смотреть игру? – спросила я. Я наклонилась вперед, к полю, уперлась руками в колени. Мне было холодно.
– Игру! – фыркнула Молли. – Мы вовсе не из-за игры сюда пришли. Подожди немного. – Она глубоко затянулась и закрыла глаза, совершенно удовлетворенная. С того момента, как Молли зажгла сигарету, она ни разу не кашлянула, и я поняла, что она курила и прежде.
Когда обе команды вышли на поле и промаршировали под заливавшими стадион яркими огнями, сверкая белыми бутсами и стараясь попасть в такт барабанной музыки из «Поднять якоря!», появился Томми Дифелис, во фланелевой рубашке на молнии и джинсах с закатанными штанинами, и неторопливо направился к нам.
– Так-так-так, – сказал он, садясь прямо перед Молли. – Значит, вы здесь!
– Я же говорила тебе, что мы придем, – громко ответила Молли, откидывая голову назад. Вокруг ее головки вился дымок.
Я ничего не знала о назначенной встрече с Томми. А он уже уселся рядом с Молли, глаза его светились удовольствием. В нем было что-то грубое и опасное.
– Для меня найдется сигаретка? – спросил он, ухмыляясь.
Молли открыла сумку, вытащила пачку «Лаки Страйк» и протянула ее ему. Он, не торопясь, взял сигарету, задержавшись пальцами на руке Молли. Из заднего кармана джинсов он вытащил зажигалку, одной рукой ловко выбил из нее пламя и тянул в себя воздух до тех пор, пока сигарета не зажглась.
– Спасибо, – сказал он, возвращая Молли пачку и снова пробегая пальцами по ее руке. – Увидимся позже.
Молли кивнула. Он ушел, но его запах, запретный, отдающий табаком, остался и окутал нас, словно мантией.
– Молли, ты что, с ума сошла? – спросила я. – Что все это значит? – Меня растревожило это зрелище: Молли и Томми вместе, головы их почти соприкасаются.
– Не волнуйся, – сказала Молли. – Мы еще позабавимся. – Ее ступня по-прежнему резко раскачивалась, вспарывая влажный ночной воздух.
Игроки вернулись на поле. Было уже трудно рассмотреть цвет их формы. И я понятия не имела, кто выигрывает.
Потом игра закончилась – Чарльстон выиграл. Понять это мне удалось лишь по тому, что трибуны вокруг меня восторженно взревели.
Молли уже была у выхода и звала меня. Слова ее были едва слышны в нарастающей волне шума.
– Надо идти домой, – сказала я, подбежав к ней.
– Если хочешь, пойдем, – ответила она.
– А если Томми что-нибудь сделает?
– То есть? Что он может сделать? Ладно тебе.
Она повернулась и направилась в толпу. Я пошла за ней. Потоки людей разъединили нас: они стремились и на поле, и к выходу.
Я знала, что пойду за Молли, потому что всегда шла за ней. И где-то глубоко внутри я знала, что хочу, чтобы что-то – что-то такое, чего я не могла объяснить, – случилось.
Она повела меня на окраину, где жгли костер. Несколько последних угольков еще светились в темноте, словно мы пришли в деревню, которая сгорела перед самым нашим приходом. Землю окутывала тишина, она подбиралась все ближе и охватывала нас. Перед нами расстилалось поле собранной кукурузы; ее коричневые стебли лежали, словно павшие солдаты.
– Давай наберем каких-нибудь веток, – сказала Молли, – Надо опять разжечь этот костер. Смотри, – она указала на расплывчатые формы переплетавшихся над нами веток деревьев и на толстые бревна, которые положили на траву специально, чтобы на них можно было сидеть; – видишь? – Она опустилась на колени и попыталась возродить угольки к жизни с помощью своей сигареты.
Заметно похолодало. Мне стало трудно дышать, кровь отхлынула от щек, уши горели. Собравшись в комочек, я повернулась к ночи спиной и снова посмотрела на Молли.
Она взяла у меня ветки и начала складывать их на пепелище над крохотными язычками пламени, пляшущими на мятой бумаге. Потом она уселась рядом, скрестив ноги, и вытащила из кармана жакета пакетик маршмеллоу [2].
Я протянула руки к огню.
– Не надо было сюда приходить.
Молли откинулась назад на локти и посмотрела на звезды. Созвездие Семи Сестер сияло прямо над нами.
– Когда мне будет тринадцать, – сказала она, – я убегу из дома.
– И куда же ты убежишь?
– В Голливуд, – отвечала она. – Я собираюсь стать новым символом нации.
Я расстелила свой жакет рядом с сидевшей Молли и легла на спину. Ее уверенность в себе несколько успокоила мои страхи; от тепла костра я немного расслабилась.
Наверное, я уснула. Когда же проснулась, Молли и Томми шептались по другую сторону костра. Я не слышала звука его мотоцикла. Наверное, он прошел пешком по крайней мере полмили – иначе треск мотора разбудил бы меня.
Я лежала спокойно, наблюдая за ними сквозь ресницы.
Томми оперся на один локоть, подперев голову рукой, совсем близко от колен Молли. Он что-то шептал, но я не слышала, что именно.
Молли играла кончиком своей косы, перебрасывая ее через плечо и глядя куда-то вдаль. Он перевернулся на спину. И голова его оказалась на коленях у Молли. Она сидела совершенно спокойно и смотрела по сторонам, словно любуясь пейзажем. Я чувствовала себя так, словно ушла куда-то – не во времени и пространстве, а прочь от моей кожи, крови и костей.
Томми взял руку Молли и положил ее себе на джинсы.
– Ну, хватит, я проголодалась, – сказала Молли. – Давай поднимайся, Томми. Поджарим немножко маршмеллоу. – Она убрала руку с его джинсов, столкнула его голову с колен и принялась искать палку.
Казалось, Томми оцепенел.
– Ну же, – подбодрила Молли и вручила ему палку. Она проткнула маршмеллоу кончиком своей собственной палочки и поджаривала его на углях с краю костра. Мягкая, белая поверхность лакомства постепенно бронзовела, липкий сладкий запах растекался в воздухе.
Я встала, решив обдумать все попозже.
– Привет, – улыбнулась мне Молли сквозь пламя костра. – Ты проснулась как раз вовремя – начинаем развлекаться. Возьми какую-нибудь палочку. – Она бросила мне маршмеллоу, который пролетел сквозь огонь костра и упал мне на жакет. Я взяла его и принялась шарить кругом в поисках палки.
– Жарь же свой, болван, – сказала Молли Томми.
– Ну нет, – ответил он, вставая и отряхиваясь. – Мне надо кое с кем встретиться.
– Ты и не представляешь себе, что теряешь! – заявила Молли. Она сунула свой маршмеллоу в рот и сидела, облизывая по очереди пальцы.
– Мне надо идти, – повторил Томми. Он направился к мотоциклу, явно позабыв про свою важную размеренную походку. Но Молли догнала его, схватила за руку и что-то шепнула ему в ухо; он шагнул к мотоциклу и запустил мотор. Мотоцикл весь сиял и светился; Томми резко нажал на педаль, грязь брызнула из-под колес. Мы прислушивались до тех пор, пока рев двигателя не поглотила ночь.
– Он по мне с ума сходит, – заявила Молли.
Она так и не сказала мне, что шепнула Томми в ухо, а я не рассказала своей матери ни слова о том, что видела. Но что-то произошло между нами: у Молли теперь была жизнь, в которой мне не было места.
На следующие выходные она даже оставила меня одну, отправившись куда-то с Томми; мне пришлось провести время, катаясь в гондоле в компании двух симпатичных бойскаутов, чьи руки и рты были липкими от кукурузы в карамельном соусе. Когда Молли и Томми, держась за руки, вернулись с прогулки, она стала тыкать пальцем в нашу гондолу (которая раскачивалась на волнах, так что бойскауты то и дело задевали меня локтями) и дразнить гребца. Гребец так оттолкнул лодку, что она снова рванулась вперед, потом резко остановилась, и мы чуть не упали, а Молли и Томми стояли неподалеку, смеялись и курили.
После этого я перестала обращать внимание на Молли и на переменках ходила только с Салли Свонсон. Ее мама была членом общества «Дочери американской революции», и мы проходили мимо Молли, задирая носы.
– Моя мама, – сказала Салли будто бы тихо, но так, что ее все слышали, – говорит, что некоторых женщин даже нельзя назвать леди. Она говорит, что их легко отличить: они делают на платьях вульгарные вырезы и слишком густо красят губы. И, конечно, они, когда были девочками, вели себя очень плохо. Слишком интересовались мальчишками, – она разгладила свою юбку, скромно прикрывающую колени, и фыркнула в сторону Молли, на которой была льняная юбочка, едва прикрывавшая бедра.
Но длилось это недолго. Через две недели нравственность Салли уже казалась мне ужасающе скучной. У нее не было никакой охоты к развлечениям. Ей нравилось «подавать чай» большой коллекции голубоглазых кукол-блондинок, в то время как те вели воображаемый разговор, в котором вовсю критиковали своих менее приличных сестер, чьи белые перчатки были запачканы, и чьи репутации грозили скандалом.
Помирившись, мы с Молли отыгрались, надрезав нитки, которыми были пришиты пуговицы на блузке Салли, – так что когда она, выйдя из гимнастического зала, сунула руки в рукава пальто, все пуговицы упали, открывая бледную грудь и золотой крест пра-пра-бабушки. Ее соседка по комнате захихикала.
