Егор Молданов - Трудный возраст (Зона вечной мерзлоты)
Мое лицо было расквашено, нижняя губа распухла и болела. Буек подошел ко мне, приспустил спортивные брюки, достал член и стал мочиться на меня на глазах у всех.
— Больше, Тихий, ты не целочка, — презрительно произнес он.
Комар, о котором на время забыли, поднялся, развернулся и ногой ударил Буйка по мошонке, тот опустился на четвереньки, широко раскрыв рот.
— Это тебе за Тихого!
— Мочите их, — сквозь стиснутые губы крикнул Буек.
В раздевалке словно сорвались с цепи. Нас быстро завалили на пол и принялись бить ногами, больше всего ударов принял на себя Валерка. Он, низко наклонив голову, сгибался, чтобы прикрыть от удара мошонку.
Буек подвел ко мне Элла. Вид у того был испуганный и затравленный, как у хорька.
— Стукни его, — повелительно приказал Буек.
Элл растерянно смотрел на меня, он был бледнее поганки.
— Я не могу, — промямлил он.
Буек со злостью ударил Элла по животу, тот от боли скорчился.
— Он сифозный, — Буек указал рукой на меня. — Стукни Тихого или я счас из тебя сделаю сифу!
Я увидел в глазах Элла новый прилив мучительного страха. Тупая слабая боль сжала мое сердце.
— Ну, — и Буек сломил сопротивление Элла. Тот несильно стукнул кулаком меня в грудь. — Сильнее и по физиономии, — потребовал Буек.
Лицо Элла напряглось. Никогда еще не чувствовал я такой ненависти к Буйку, как сейчас. Не знаю, чем бы все закончилось, но в это время в раздевалку зашел физрук — Остапыч.
— Что здесь происходит? — спросил он сердитым голосом.
— Ничего, — ответило ему сразу несколько голосов.
— Тихомиров, — физрук посмотрел на меня. — Что произошло?
— Ничего, — задыхаясь, хрипло подтвердил я.
— Синяки тогда откуда?
— Упал, — невозмутимо ответил я, не моргнув глазом.
— И Комаров упал? — глаза Остапыча продолжали меня буравить.
— Да, скользко здесь, — утирая кровь с носа, подтвердил Валерка.
— Ну-ну, — грозно произнес физрук. Он еще некоторое время оценивающе смотрел на меня, потом рявкнул на всю раздевалку громовым, как у вулкана Кракатау, голосом: “Марш всем из раздевалки”. Через десять секунд всех как ветром сдуло, правда, Буек успел нам пригрозить: “Валите из класса, пока еще не поздно!”
— Уже побежали, — сказал я с напором и силой, каких никогда за собой не замечал.
Мы остались в раздевалке одни.
— Пошли, — сказал я Валерке, когда мы немного привели себя в божеский вид.
— Ты вообще как, нормально? — поинтересовался Комар.
— Очевидно!
И мы расхохотались до колик (хотя было больно), пока слезы не заблестели в уголках глаз. Согнувшись в три погибели и поддерживая друг друга, мы, пошатываясь, направились к двери. В коридоре стоял Элл, он в нерешительности оторвался от стенки, Валерка с ехидством посмотрел на него.
— Тихий, — промямлил он, — я не хотел тебя ударить, так получилось.
Обиды на Элла у меня не было, я его прекрасно понимал.
— Ладно тебе, — миролюбиво произнес я и пошел с Комаром дальше, оставив Элла в коридоре.
— Ты ему простишь такое? — глаза у Валерки округлились по пять копеек.
— Не убить же его за это?
— Я бы не простил, — уверенно заявил Комар. — Он не наш человек! — Я с удивлением посмотрел на Комара, но ничего не сказал. — Тихий, зачем ты за меня заступился? — неожиданно спросил Валерка и остановился.
Я отрешенно посмотрел на Комара. Ну, почему он иногда простой, как дверь, к чему задавать такие глупые вопросы?
— Заступился и заступился, — психанул я. — Не устраивай мне допроса.
Комар в нерешительности застыл передо мной.
— Спасибо, Тихий! — сказал он нервно. — За меня никто еще не заступался. Чморить — чморили, а вот заступаться…
— Значит, я первый, — ответил ему я.
Как-то после уроков ко мне подошел Элл, он специально выждал момент, когда возле меня не было Комара.
— Мне поговорить надо с тобой.
— Разве нам есть о чем говорить? — удивился я.
Элл замялся и покраснел.
— Я просто хотел тебя предупредить.
— Предупреждай! — я интуитивно чувствовал, что Элл сообщит мне плохие вести.
— Ты неправильно сделал, что связался с Комаром, — голос Элла звучал доверительно. — Комар голубой, — шепотом произнес он, — об этом давно все говорят, — Элл сверлил меня глазами, но я продолжал молчать. Это, наверное, и вывело его из равновесия. — Ты ж не хочешь, чтобы о тебе так же подумали.
— Какая же ты сволочь, Миха, — презрительно бросил я, отстраняясь от бывшего друга. — Комар мой друг, и этим все сказано, усек?
Элл вылупился на меня и стоял с довольно бестолковым видом.
— Не тебе решать, с кем мне дружить! — сквозь зубы добавил я, и мне до такой степени Элл стал омерзителен, что даже рядом с ним находиться было гадко.
Здесь небольшое отступление. После уроков Матильда попросила меня остаться.
— Как книга? — тихо спросила она меня, словно боялась, что нас могут услышать.
— Пишется, — коротко ответил я.
— Если ты хочешь сделаться писателем, ты не должен стать мелким торгашом словами. Самое главное — это понимать, что люди думают, а не то, что они говорят. Что может быть хуже писателя, которому нечего сказать, — патетически заключила она. Ее лицо стало чрезвычайно строгим, как на утреннем построении.
— Матильда Дмитриевна, я скоро дам вам прочитать доклюшкинский период. Только моя книга не будет веселой. Сегодня утром я задал себе вопрос, — сбивчиво принялся я объяснять, — жил ли до сих пор я или это было существование?
— И что?
— Думаю, что жил, — я слабо улыбнулся, — и сейчас живу, и думаю, что и для будущего я еще не потерян.
— Это осмысление, это хорошо, — произнесла Матильда. — Главное, не останавливайся, обязательно пиши… Мой покойный сын тоже писал книгу, она так и осталась у меня незавершенной.
Меня словно по голове ударили кувалдой. Я не мог поверить, что у Матильды был сын.
— Что с ним случилось? — хриплым голосом спросил я.
— Афганистан, — Матильда сжала в кулак руку. Ее лицо стало совсем серым, каменным.
Я словно почувствовал всю глубину одиночества Матильды и ее отчаяния. Я сбивчиво стал ей рассказывать о книге, что она меня засосала, словно трясина. Мой мозг кишел образами, сценами, действиями…
Когда я закончил говорить, то увидел на глазах Матильды слезы. Я ошеломленно смотрел на любимую учительницу и не мог понять, что с ней?
— Матильда Дмитриевна, — робко спросил я, — что с вами?
— Ничего, — она уже платком вытерла слезы. — Я счастлива, что у меня есть такой ученик, как ты. Пиши свою книгу, я тебя умоляю. Эта книга вылечит тебя, — уверенно произнесла она.
— От чего? — нахмурился я.
— От воспоминаний прошлого!
И у меня на душе от ее слов вдруг стало необыкновенно легко и весело. С этой ночи я жил в двух параллельных мирах. Первый, внешний, был черно-белым, как и все в Бастилии. Во втором, астральном, в котором я писал книгу, жизнь вспыхивала красками и в небе сверкала радуга.
По-настоящему я, оказывается, родился 23 февраля, хотя в свидетельстве о рождении значилась совсем другая дата — 30 января. Я долго не мог понять, почему в одном документе одна дата рождения, в другом — другая. Только сейчас я знаю, что при усыновлении разрешается ребенку менять не только фамилию, имя и отчество, но и дату рождения, и место рождения. Это и называется тайна усыновления. Слава богу, что мои усыновители выбрали для меня 30 января, а не 29 февраля. Они запросто могли бы со мной проделать такую шутку, чтобы не разоряться мне на день рождения ежегодно, а раз в четыре года — дешево и сердито — сплошная экономия.
В день моего настоящего рождения мне хотелось чего-то необычного, но чего конкретно — я не знал.
— Валерка, — я повернулся к Комару, — хочу обесцветить волосы, как у тебя, — с хрипотцой произнес я.
— О, как глубоко все зашло, — Комар с прищуром посмотрел на меня и оживленно поднялся с дивана. — В принципе, твоя идея мне по душе.
— Пентагон мне этого не простит!
— Забей на него, — насмешливо хмыкнул Валерка. — Если с тобой не будет разговаривать Буек или Цыплакова, для тебя это будет трагедия?
— Да нет, — безмятежно пожал я плечами. — Это я преспокойно переживу.
— Вот ты уже произнес нечто умное, — Валерка улыбнулся.
— Не дави на меня, — возмутился я напору Комара. — Пойми, я жил другой жизнью. Мне пока непривычно и страшно жить, как живешь ты, — мой голос звучал надтреснуто и напряженно.
— Конечно! — ехидно воскликнул Комар. — Ты живешь по принципу “надо”, а я — “хочу”. Тихий, жить, как они, могут все, а как я — единицы. Не хер так просто пол топтать. Живи так, как тебе нравится. Будь всегда самим собой. Живи свободно, пусть остальные тебе завидуют, потому что ты сильнее их.
Мне, по правде говоря, было страшновато кардинально менять свой имидж, но проснулся такой дух авантюризма, что дыхание захватывало. Было решено Пентагону дать с утра от нас отдохнуть. Сначала мы пошли к Валеркиному знакомому парикмахеру домой. Им оказался молодой пацан с серьгой в ухе. Когда он спросил, что делать с моим париком, я пожал плечами.
