Альберто Савинио - Вся жизнь
Бог как препятствие жизни. Как тормоз прогресса. Даже если Европа и принимает Бога — главным образом, как форму интеллектуального декорума (ставшего со временем признаком хорошего воспитания), — то не настолько всерьез, чтобы позволять Ему чинить ей препятствия. Стоит ли как-то еще объяснять причину европейского «прогресса»?
Краткая история первой мировой войны: «европейское начало», представленное Англией, Францией, Италией и другими союзниками», сражается с неевропейским началом, представленным Центральными Империями и их союзниками — болгарами и турками. Сражается и разбивает его.
Краткая история второй мировой войны: «европейское начало», представленное Францией, Англией и Соединенными Штатами, сражается с неевропейским началом, представленным Нацизмом и Фашизмом, и разбивает его. На этот раз — что весьма важно — европейское начало приходит извне. На этот раз Европа приходит из Америки, чтобы уничтожить нависшую над Европой угрозу неевропейского начала.
Этого примера должно быть достаточно, чтобы успокоить тех, кто опасается конца европейского духа в результате третьей мировой войны или славянской экспансии в Европе.
Европейский дух не умрет, если территория под названием Европа будет уничтожена. Европейский дух не замкнут внутри географических рамок под названием Европа. Европейский дух жив, а значит, мобилен. Везде побывал и везде останавливался европейский человек. Он движется с востока на запад. У такого движения есть свои психологические основания. Оно подталкивается симпатиями и отталкивается антипатиями. Европейский человек устремлен на запад. Влекомый светом. Его манит за собой заходящее солнце. Он движется вслед за солнцем. Чтобы поспеть за ним. Чтобы не потерять его свет. Глубинной чертой его характера является западничество. Он отвергает все восточное. Впервые он возгорается и сверкает в Греции. Затем начинается его шествие, ведомое солнцем. Он переносится в Италию. Из Италии — во Францию и в Англию. Из Англии, через Атлантический океан, дальше — в Америку, последнюю стоянку европеизма. Существует сугубо европейское психологическое обоснование тому, что при взгляде на Адриатическое море мое сердце омрачается, а при взгляде на Тирренское море — окрыляется надеждой. Край, где расцветает сегодня европеизм, — это Америка. И как таковая, Америка двинулась на «историческую» территорию Европы, чтобы в открытом бою уничтожить два азиатских образования, два инородных тела, две смертоносные опухоли, поедавшие ее ткань.
Соединенные Штаты выполняют сегодня ту же европейскую функцию, какую выполняла в свое время Греция. Свет, воссиявший в Греции, а затем в Италии, Франции и Англии, сияет ныне в Соединенных Штатах. Кто бы мог подумать?.. И тем не менее…
Всякая остановка европеизма по ходу его движения с востока на запад становится на всем своем протяжении пиком Крайнего Запада. Крайним Западом были в свое время Греция, Италия, Франция, Англия. Каждая остановка европеизма как бы не допускала ничего более «западного». Как бы не выносила ничего между собой и линией горизонта, за которой скрывалось солнце. Словно только она была вправе отдавать каждый вечер последние почести заходящему солнцу. Когда же место стоянки европеизма истощалось, звание Крайнего Запада переходило к другому месту, к другой стоянке. Когда истощилась Древняя Греция, звание Крайнего Запада перешло к Италии. Когда истощилась Италия, звание Крайнего Запада перешло к Франции. С тех пор как истощилась Франция (а с ней и вся «географическая» Европа), звание Крайнего Запада перешло к Америке.
Продолжит ли европеизм свое шествие с востока на запад? Отплывет ли он от побережья Калифорнии, пересечет ли Тихий океан, как однажды уже пересек Атлантический; высадится ли на Крайнем Востоке, который является для него Крайним Западом?.. На том берегу Тихого океана человек меняет окраску: снаружи и изнутри.
«Пусть изучение греческой и римской литератур станет основой высокой культуры! Древние памятники культуры Китая, Индии, Египта суть лишь достопримечательности; знать их и знакомить с ними — благое дело; но для морального и эстетического становления культуры польза от них невелика» (Гёте).
Европа остановилась на американском побережье Тихого океана.
Будет ли Европа когда-нибудь счастлива? Станет ли она когда-нибудь «полностью» европейской? Тонкую и кропотливую работу проводит Европа, чтобы спастись от неевропейского начала, которое непрерывно проникает в ее организм и отравляет его. Досократовская Греция — вот самый чистый европеизм. Самое европейское состояние Европы. Хотя и в досократовской Греции существовали неевропейские начала: Пифагор и пифагореизм. Тем не менее идеи (неевропейские) души и тела, материи и духа, физического и метафизического, ада и рая пока еще не оказывали разлагающего воздействия на европейский ум. Жизнь была зримой, рассудочной, воспринималась такой, какая она есть, в своей физической бесконечности, а не такой, какой она должна быть в представлении неевропейского ума, «чтобы быть достойной Бога».
Восхваляя Грецию, мы восхваляем первое европейское состояние Европы. Впрочем, в той же Греции следует отличать более греческое (более европейское) от менее греческого (менее европейского). Более греческим в Греции является досократовское время. Менее греческое берет начало с Платона. В той же досократовской Греции также следует различать более греческое (более европейское) и менее греческое (менее европейское). Более греческим в досократовской Греции является то мироощущение, которое находит свое выражение у Фалеса, Гераклита, Эмпедокла. Менее греческим — Пифагор и пифагореизм. Пифагор не грек. Пифагор и пифагореизм представляют ветвь индуистского спиритуализма, проникшего в Грецию и в Европу. И Европа знает это. Знает и не доверяет Пифагору. В пифагореизме Европа чувствует нечто нечленораздельное, неотображенное, «не свое». Шопенгауэр в краткой истории философии, написанной для личного пользования, замечает: «Я не доверяю мыслителю, который не оставляет после себя письменных свидетельств собственной мысли». Шопенгауэру следовало добавить, что Пифагор и не мог оставить письменных свидетельств собственной мысли. Мысль Пифагора ускользает от запечатления на письме. Эта мысль сама по себе аграфична. Европейская же мысль, напротив, в высшей степени графична. Она неизменно и точно выписана. Даже тогда, когда она не написана.
Эллинистичнейший Платон привносит в Грецию азиатское начало в форме единого Бога и самосознания (наместничества единого Бога внутри человека; инструмента, с помощью которого единый Бог господствует над человеком и внутри его). Европейский ум разделяет единство и политеизирует Бога.
Словно мутный поток рядом с кристально чистым потоком, пифагореизм, меняя время от времени наименование и называясь то мистицизмом, то экзотеризмом, то спиритуализмом, течет параллельно европеизму. Ныне же, тайком ото всех, пифагореизм свил себе гнездо в марксизме.
Европа понимает, если это «европейская» Европа, что никакая идея не бывает «главной». Что никакая идея не достойна того, чтобы ее ставили выше других идей. Что ни одна идея не заслуживает того, чтобы быть центральной, чтобы ее считали самой верной, самой красивой, лучшей идеей. Такова «демократия» идей — единственное условие прогресса. Стоит только идее остановиться, как тотчас образуется тромб, преграждающий быстрое и легкое течение идей, сдерживающий прогресс; а вокруг «неподвижной» идеи образуется гангренозное кольцо. Взгляните на некоторые области Испании, Италии, других южных районов Европы, не тронутые прогрессом: ржавчина разъедает в них и людей и вещи, а в центре каждой такой области вы найдете застывшую идею. Идея жива, покуда движется. Остановившись, идея разлагается и сеет вокруг себя смерть. Сегодня кое-кто хвалит юг Италии за то, что он не так загроможден идеями, и приводит его в пример того, как надо жить. Ошибка. За вольное безразличие здесь выдается апатия умственного рабства. Юг Италии не только не загроможден идеями, хуже — он парализован одной-единственной идеей (Бога, короля). Вплоть до всеобщей спячки. И если об этой идее не трубят на каждом углу, то лишь потому, что уже с незапамятных времен она пребывает в полной неподвижности. Отчего, впрочем, не становится менее вредной.
Превосходным состоянием европейского духа является дилетантизм. Лишь европейский ум созрел настолько, чтобы видеть в дилетантизме решение жизненного вопроса. Лишь он настолько мудр, что понимает: жизнь — это не проблема. Настолько просвещен, что признает: жизнь не таит в себе проблем. Лишь европейский ум знает, что жизненные вопросы — это всего лишь повод для развлечения, приятное времяпрепровождение, упражнение для ума. Лишь европейский ум настолько уравновешен, что не просвечивает жизнь с одного конца инфракрасными лучами, а с другого — ультрафиолетовыми. Настолько умудрен, что — без сокрушений — приходит к следующему выводу: жизнь не преследует никакой цели, не стремится ни к каким завоеваниям, не рассчитывает ни на какую награду, не жаждет никакой победы; а всякая цель, завоевание, вознаграждение, победа суть не что иное как спортивный азарт. Лишь европейский ум не отягощен жизненными проблемами. Если же по воле случая в голову европейца и западет дурное семя проблематизма, то он найдет себе проблему где-нибудь за пределами Европы. Как, например, Олдос Хаксли. Нужно ли говорить, в каком источнике этот бедняга надеется утолить свою проблемистскую жажду? Существует лишь один источник сублимированного идиотизма, одна Мекка суемудрия — Индия.
