Жоржи Амаду - Тереза Батиста, Сладкий Мед и Отвага
– Все знают, что это еще одна подлость Либорио, но ничего поделать не могут, он завладеет землей Мануэла Франса, черная Жоана будет жить, прося подаяния, а её презренный сын – вот уж сукин сын, никак иначе не назовешь – пустит-таки себе пулю в грудь, что же ему останется делать.
Воцарилось молчание, точно уже кто-то умер, никто не произносил ни слова. Тереза смотрела куда-то в пространство, но она не думала сейчас ни о Жануарио Жеребе, или Жану, как его называл тот, кто любит, ни о песчаном пляже. Она думала о Жоане дас Фольяс, доне Жоане Франса, которая, согнувшись в три погибели, трудилась на своей земле вначале вместе со своим мужем португальцем, потом одна, сажая, собирая урожай своими собственными руками, и о ее сыне, что в Рио, где он прокутил деньги и стал их требовать с матери, угрожая застрелиться. Если у Жоаны отберут землю и Либорио выиграет процесс, что она будет делать, чем будет жить, на что питаться, на чём экономить, чтобы посылать деньги сыну?
Старая Адриана собирает пустые тарелки и идет на кухню.
– А скажи мне, Лулу… – возвращается к разговору Тереза.
– Что?
– Если бы дона Жоана умела читать и ставить свое имя, был бы такой документ действителен?
– Если бы она умела читать и подписываться, ну и что? Но она же не умеет, и всё тут; она никогда не ходила в школу, и её родители тоже, они были неграмотными.
– Но, если бы умела, действителен ли был такой документ?
– Естественно, если бы она умела подписываться, документ был бы поддельным. К несчастью, она не умеет.
– Ты уверен? Думаешь, что он не может быть признан поддельным? Почему ты так думаешь? Ведь прежде всего дона Жоана должна попробовать написать свое имя. Ну?
– Не понимаю, что значит попробовать написать свое имя?
Лулу задумывается и вдруг понимает:
– Документ поддельный? Написать имя? Я, кажется, начинаю понимать! Дона Жоана умеет читать и подписываться, она приходит к судье и говорит: эта бумага фальшивая, я могу подписаться. Короче, не это ли самое ты сказала? Ей нужно только суметь поставить подпись. И кто же научит Жоану дас Фольяс подписываться меньше чем за неделю? Для этого же необходим человек, способный на такое, и такой, которому можно довериться.
– Да такой человек прямо перед твоими глазами – это я! На какой день назначено судебное разбирательство?
И тут Лулу Сантос расхохотался, он хохотал, как сумасшедший, на его смех даже прибежала испуганная Адриана.
– Что это с вами, Лулу?
Наконец адвокат пришел в себя.
– Хотел бы я видеть рожу Либорио дас Невеса, когда Жоана распишется в присутствии судьи. Тереза, мудрейшая, да я тебе присваиваю степень доктора honoris causa! И ухожу домой, чтобы обдумать всё это, ты метишь в самое яблочко. До завтра, моя милая Адриана, мунгунса у вас дивная. Как верно говорит народ: кто ворует – тот вор… Я жажду увидеть этот горшок с дерьмом в тот самый миг, когда Жоана… Я получу самое большое удовлетворение в моей жизни.
Тереза, сидя на террасе, забывает о Лулу Сантосе, Жоане дас Фольяс и Либорио дас Невесе. Где же бродит обманщик? Ведь обещал же прийти тот, что с глиняной трубкой, загорелый, обветренный, с широкой грудью и большими руками, что выносили её из кабаре. Не пришел, почему?
7
В уснувшем городе, в опустевшем порту, одинокая, печальная и страдающая от задетого самолюбия, Тереза Батиста, поджидая Жануарио Жеребу, думает: почему он не пришел, может, занят или заболел? Но что стоило предупредить, послать кого-нибудь с запиской? Обещал прийти за ней к вечеру, чтобы вместе поужинать на баркасе мокекой по-баиянски – «Поджарить на растительном масле я умею!» – потом они отправились бы к морю полюбоваться волнами и послушать шум прибоя, там, за гаванью, оно открытое, не то что этот рукав реки. Река-то Катингиба красивая, ничего не скажешь, у города спокойная, она огибает остров Кокосовых пальм, в ней всегда стоят на якоре большие парусники и небольшие грузовые суда; но море – сама увидишь – совсем другое, никакого сравнения – ах! Море – это дорога без конца и края, в нем сокрыты бури, шторма и нежность набегающего на песок пенного прибоя. И не пришел, почему? Он не имел никакого основания думать о ней как-то не так, ведь она не навязывалась.
В предыдущие дни капитан Жануарио, очень занятый разгрузкой баркаса и его мытьем для приема нового груза – мешков с сахаром, – всё же находил время, чтобы увидеть Терезу, посидеть с ней на Императорском мосту, рассказывая истории о парусниках и встречных ветрах, о бурях и кораблекрушениях, о всяких случаях в порту на кандомбле, что происходят с моряками и капоэйристами, Матерями Святого и ориша. Рассказывал ей о праздниках, там праздник целый год: первого января – праздник покровителя мореплавателей, в этот день в добрый путь парусники сопровождают лодку с навесом туда и обратно, а потом самба и угощение на весь день и ночь, праздник Бонфина – от воскресенья до воскресенья во вторую неделю января с процессией, с мытьем в четверг; мулы, ослы, лошади украшены цветами, баиянки с глиняными кувшинами и горшками, наполненными водой, которые держат на головах или плечах, воды Ошала, моющие Церковь Господа нашего Бонфинского, один черный – африканский, другой белый – европейский, двое разных святых в одном подлинном баиянском; праздник Рибейры, предшествующий Карнавалу; праздник Иеманжи[20] на Рио-Вермельо – второго февраля, подарки Матери вод, которые приносят в огромных соломенных корзинах, – духи, гребни, мыло, перстни, колье, море цветов и записок с просьбами: тихого, спокойного моря, обилия рыбы, здоровья, радости и любви. И это с раннего утра до вечернего отлива, когда парусники выходят в открытое море на процессию Жанаины, впереди парусник капитана Флориано, который везет главный подарок рыбаков. На середине моря их поджидает Царица, одетая в прозрачно голубые раковины, в руках абебе: odoia, Иеманжа, odoia!
Рассказывал он и о Баии, каков этот город, родившийся у моря и взобравшийся на гору, изрезанную склонами. А рынок? Агуа-дос-Менинос? Откос, пристань в порту, школа капоэйры, где по воскресеньям он занимался с местре Траирой, Кошкой и Арнолом, потом террейро Богуна, где был конфирмирован огун для Янсан – по его убеждению, Тереза должна быть дочерью Янсан по тому, как обе они отважны и их не покидает присутствие духа. Хотя Янсан – женщина, она божество мужественное, бок о бок со своим супругом Шанго[21] она бряцает оружием, не боится ни эгунов, ни мертвецов, всё время поджидая их, воинственно возглашает: «Eparei!»
Накануне, когда они сидели на Императорском мосту, Жануарио Жереба потрогал пальцем пораненную губу Терезы и удостоверился, что шрама от кулака Либорио уже не осталось, вот только зуб еще не вставлен. Жануарио всего лишь дотронулся до её губы, но этого прикосновения было достаточно, чтобы Тереза вся напряглась. Однако Жануарио вместо того, чтобы жаркими поцелуями поточнее удостовериться, в порядке ли губа Терезы, отдернул руку, словно обжег её о влажный рот Терезы. Он принес ей рио-де-жанейровский журнал с фоторепортажем о Баии: на распашной цветной фотографии видны были Рыночный откос и совсем близко от него стоящая под голубым парусом на якоре шхуна «Цветок Вод», на корме, чиня штаны, стоял голый по пояс Жануарио Жереба, для Терезы – Жану: «Кто меня любит, зовет Жану».
Тереза спускается по Передней улице, ища глазами знакомую фигуру великана, идущего вразвалку, с дымящейся во рту глиняной трубкой. Неподалеку от «Ватикана», у старого деревянного моста, она видит контуры баркаса «Вентания», огни погашены, никакого движения на палубе, если кто-то и есть, то спит, а Тереза не решается приблизиться. Но где же Жереба, где же великан моря, куда улетел, в какой дальний полет отправился урубу-царь?
На втором этаже «Ватикана» горят разноцветные лампочки: красные, желтые, зеленые, голубые, – зазывают золотую молодежь Аракажу и её гостей потанцевать в «Веселом Париже». Может, Жануарио там, в зале для танцев, кружит в вихре какую-нибудь красотку, а может, и портовую девку; танцы – его слабость, ведь и в тот вечер он пришел в кабаре, чтобы потанцевать. Но кто даст силы Терезе распахнуть дверь, взбежать по лестнице, пройти через зал, где танцуют, и, подражая Либорио дас Невесу, встать, уперев руки в бока, перед Жану, который прижимает к себе партнершу, и нагло, развязно сказать: это так-то, сеньор, вы пришли за мной, как обещали?
Флори запретил Терезе появляться в кабаре до дебюта: импресарио хотел, чтобы образ, который все обсуждали после той шумной драки в «Веселом Париже», не исчез из памяти желающих её увидеть, ведь если она будет посещать кабаре каждый вечер и танцевать с кем попало и беседовать, то для завсегдатаев кабаре она уже не будет той фурией, что в бешенстве бросилась к Либорио, чтобы плюнуть ему в рожу и тем самым бросить вызов всем присутствующим. Её должны увидеть в день представления, как Королеву самбы, в широкой юбке с оборками, кофте и тюрбане. Только распухшей губы и выбитого зуба никто не увидит. Что касается зуба, то умудренный опытом Флори себя спрашивал, когда же доктор Жамил Нажар закончит свой шедевр, ведь еще ни одному хирургу-дантисту-протезисту не требовалось столько времени, чтобы вставить один-единственный золотой зуб. У крепкого веселого мулата Калисто Гроссо, лидера портовых грузчиков, помешанного на золотых зубах – у него их семь во рту, четыре вверху и три внизу, и самый красивый вверху посередине, – все вставлены доктором Нажаром и мгновенно. За один раз он вставил три, три крупных зуба, и, надо сказать, все три даже не потребовали половины уже затраченного времени на один маленький золотой зуб Терезы.
