Этгар Керет - Когда умерли автобусы
Забавно, но эти люди были для Аны, можно сказать, самым интересным в жизни. Их лица, их забавные одежки, попытки угадать, что такого ужасного они должны были совершить, чтобы попасть в ад. Потому что, честно говоря, больше вообще ничего не происходило. Иногда, когда ей становилось скучно в лавке, она пыталась представить себе следующего грешника, который войдет в дверь. Она всегда старалась представлять их очень красивыми или смешными. И действительно, раз в несколько недель мог появиться сногсшибательный красавчик или кто-нибудь, кто пытался съесть закрытую банку консервов, и они с дедушкой потом говорили об этих людях по нескольку дней.
Однажды в магазин явился такой красивый парень, что она просто поняла, что должна ему принадлежать. Этот парень купил белого вина, содовой и всяких острых специй, и она, вместо того чтобы выбить ему чек, потащила его за руку к себе домой, а он, не понимая ни слова, последовал за ней и старался изо всех сил, а когда им обоим стало ясно, что он просто не может, она обняла его и улыбнулась ему своей самой широкой улыбкой, чтобы он понял, что это совсем не важно. Но это не помогло, и он проплакал до утра. А когда он ушел, она стал молиться каждую ночь, чтобы он вернулся еще раз и чтобы все получилось. Она молилась скорее ради него, чем ради себя. Когда она рассказала об этом дедушке, он улыбнулся и сказал, что у нее доброе сердце.
Через два месяца он вернулся. Вошел в лавку и купил сандвич с ветчиной, а когда она улыбнулась ему, он улыбнулся в ответ. Дедушка сказал, что это не может быть он, — как известно, они могут выходить только раз в сто лет, так что это какой-нибудь его близнец или еще кто, — да и сама она не была уверена до конца. Так или иначе, когда они занялись любовью, все как раз получилось, и он выглядел очень довольным, и она тоже. Она вдруг поняла, что все-таки молилась не только ради него. Потом он пошел на кухню и обнаружил пакет, оставшийся с того раза, — с содовой, специями и вином. Он взял все это и приготовил себе и Ане такой напиток, который сразу и шипучий, и острый, и холодный, и пьяный — что-то вроде адского лимонада.
Ближе к утру, когда он оделся и собрался уходить, она просила его остаться, а он пожимал плечами, как человек, у которого нет выбора. А когда он ушел, она стала молиться, чтобы он вернулся в третий раз, если это вообще был он, а если и не он, то чтобы пришел кто-нибудь достаточно похожий на него и она могла бы ошибиться снова. Когда через несколько недель ее начало рвать, она молилась, чтобы это оказался ребенок. Но это оказался просто вирус. Как раз в это время начали поговаривать, что дыру собираются отменить, заткнуть изнутри. Ану эти разговоры дико напугали, но дедушка сказал, что это просто сплетни, распускаемые со скуки. «Нечего беспокоиться, — улыбнулся он. — Эта дыра существует уже столько времени, что ни один дьявол и ни один ангел не посмеет ее заткнуть». И она верила, но хорошо помнила, как однажды ночью вдруг почувствовала — ни с того ни с сего, даже не спросонья, а просто так, — что дыры больше нет, и выбежала из дома в одной ночной рубашке, и обрадовалась, увидев, что все на месте. Она запомнила, что в какой-то момент ей захотелось спуститься вниз. Она чувствовала, что ее как будто затягивает внутрь, — из-за любви к этому парню или из-за тоски по отцу, который был тем еще подонком, или, может быть, больше всего из-за нежелания оставаться в этой скучной деревне. Она подставила ухо холодному воздуху, вырывающемуся из ямы. Ей удалось услышать, как где-то далеко-далеко вроде как вопили люди или ревела вода, толком было не разобрать. Это и в самом деле было далеко-далеко. В конце концов она вернулась в постель и легла спать, а через несколько дней дыра действительно исчезла. Ад по-прежнему находился там, внизу, но из него никто не выходил.
С тех пор как дыра пропала, людям стало труднее зарабатывать себе на хлеб, а жизнь в деревне стала еще более тихой и вялой. Ана вышла замуж за сына хозяина рыбной лавки, и они объединили торговлю. Ана родила нескольких детей и любила рассказывать им всякие истории, особенно о людях, которые когда-то приходили к ней в лавку и пахли серой. Детей эти истории пугали, и они начинали плакать. Но Ана упорно повторяла эти рассказы, сама не понимая почему.
Мушмула
«Ну же, Жильбер пойди поговори с ними. Ты джандарм, они тебя послушаются». Я поставил на стол пустую чашку из-под кофе и принялся шарить под столом ногами, пытаясь найти тапочки. «Бабушка, сколько раз тебе объяснять? Я не джа... полицейский, я солдат, сольда, я для них не власть, с чего им меня слушаться?» — «А с того, что ты высокий, как небоскреб, и у тебя одежда, как у джандарма...» — «Сольда, ба». — «Хорошо, хорошо, сольда, какая разница? Пойди к ним с твоей пистола и скажи, что, если они не прекратят лазить на нашу мушмулу, ты их кинешь в калабуш[15], ты их постреляешь, — что угодно, главное, чтобы они перестали лазить к нам во двор...» Бабушкины выцветшие глаза увлажнились и налились кровью — она действительно ненавидела этих детей. Старушка слегка рехнулась, но я уважаю старших, и поэтому я согласился. Вечером я услышал, как дети лазают по мушмуле, натянул шорты и майку и сказал бабушке, что пойду поговорю с ними. «Нет, — сказала бабушка и встала в дверном проеме, держа в руках мою отутюженную парадную форму. — Ты не пойдешь к ним в таком виде. Надень юниформ». — «Прекрати, ба», — сказал я и попытался ее обойти. Она упрямо облокотилась на косяк, держа мою форму на вытянутых руках. «Юниформ», — приказала она.
Я спускался по лестнице, а она плелась у меня за спиной. Я не знал, куда деться от стыда, я был разряжен, как стойкий оловянный солдатик, даже от повязки на рукаве она не дала мне увильнуть. «Жильбер, ты забыл вот что», — тихо продребезжала она и протянула мне мой «узи», снятый с предохранителя, с обоймой внутри. Если бы командир сейчас увидел ее с этим «узи» в руках, мне бы влепили две недели без отпуска. Я выхватил у нее автомат, вынул обойму и осторожно перевел затвор в нейтральное положение. Из патронника выкатился патрон и упал в траву. «Ненормальная, ты зачем мне автомат принесла? Это же просто дети!» Я вернул ей оружие, она упрямо сунула его мне обратно. «Это не дети, это животные!» — припечатала она. «Хорошо, хорошо, ба, я возьму ружье. — Я страдальчески вздохнул и поцеловал ее в щеку. — А теперь иди в дом». — «О, мон пти джандарм!» — восторженно всплеснула руками бабушка. Окрыленная своей маленькой победой, она поковыляла вверх по лестнице. «Сольда!» — крикнул я ей вслед. Я не какой-нибудь гребаный полицейский. Потом я спустился вниз.
Дети в кроне мушмулы продолжали шуметь и ломать ветки. Я планировал снять рубашку, обмотать ею автомат и положить где-нибудь в кустах, чтобы не выглядеть полным идиотом, но мелькание бабушкиного лица за занавеской остановило меня. Я подошел к дереву, схватил за подол рубашки мальчика, как раз пытавшегося залезть повыше, и сбросил его в траву. «А ну все отвалили от дерева, это частная собственность!» — крикнул я.
На секунду воцарилась тишина, а потом с одной из верхних веток донесся ответ. «Ой, ой, солдат, ты хочешь нас убить, дядечка солдат?» Гнилая мушмула стукнула меня по голове. Мальчик, которого я сбросил, встал с травы и презрительно посмотрел на меня.
«Джобник[16], — процедил он, — мой брат рвет жопу в спецназе, а тебе не стыдно ходить по улицам с лузерской повязкой из Црифина?[17]» Он громко харкнул и плюнул мне на рубашку. Я дал ему подзатыльник, достаточно сильный, чтобы сбить его с ног. Что это мелкое чмо вообще понимает в повязках?
«Нет, ты видел, как этот пидар врезал Мирону?» — закричал кто-то с дерева. «Скажи, поц, что это ты в пятницу вечером[18] ходишь в форме, у тебя что — нет денег на "Ливайс"?» — закричал другой мальчик. «Раз он такая гнида, устроим ему интифаду, чтоб не скучал!» — крикнул первый, и они оба начали кидать в меня с дерева мушмулой. Я попытался влезть на дерево, но с автоматом и в форме мне было очень неудобно. Вдруг кусок кирпича ударил меня в плечо — оказалось, что в кустах прячется еще один мальчишка. «Би Эль Ю!» — заорал он и показал мне средний палец. Эти дети действительно были двинутые. Прежде чем я успел броситься в погоню, тот, который в меня плюнул, поднялся. Все лицо у него было в грязи. Он заехал мне по яйцам и рванул с места. Кровь бросилась мне в голову, я догнал его буквально в три скачка и ухватил сзади за рубашку. Он упал, и я начал его метелить. Тот, что бросил в меня кирпичом, теперь вспрыгнул мне на спину, а двое других слезли с дерева и пришли ему на помощь. Они вцепились в меня, как пиявки, один из них укусил меня за шею. Я попытался стряхнуть их, и мы все рухнули в грязь. Я лупил их без остановки, но у них были железные яйца, у этих мерзких гномов, — сколько им ни попадало, они не сдавались. Я держал по одному в каждой руке, третьего я душил ногами, и тут этот Мирон — похоже, он был их предводителем — въехал мне камнем по голове. Мир завертелся у меня перед глазами, и я почувствовал, как по лбу стекает струйка крови. Я услышал автоматную очередь и заметил, что «узи» давно не у меня, — он, видимо, упал, когда мы катались по грязи. «Оставьте моего внука, выродки, — услышал я алжирский акцент свой бабушки, — или я прикончу вас, как карпов в ванне!» Я не знал, снится мне все это или нет. «Оставьте его, эта бабка психическая!» — услышал я голос Мирона и почувствовал, как все руки отпускают меня. «А теперь всем исчезнуть, фьють-фьють! — приказала бабушка, и их ноги быстро зашуршали по траве прочь. — Смотри, как они запачкали тебе форму джандарма! — Я почувствовал бабушкину руку у себя на плече. — И сделали тебе рану на голове! — продолжила причитать она. — Это ничего, ничего, я тебе заклею рану и форму постираю, будет как новенькая. А Господь, уж Он позаботится об этих дьяволах. Пойдем домой, Жильбер, холодает». Я встал на ноги. Мир продолжал вертеться без остановки. «Скажи, бабушка, — спросил я, — где это ты научилась заряжать автомат и стрелять?» — «О, это из фильмов Жака Нориса, их показывали по телевизору. До того как этот подлец перестал снимать фильмы и сбежал с деньгами, — вспомнила бабушка и рассердилась. — Завтра ты наденешь форму джандарма и пойдешь его проведать!» — «Бабушка!» — завопил я в ярости. Лоб жгло огнем. «Прости, Жильбер, — форму сольда», — извинилась бабушка и поковыляла вверх по лестнице.
