Этгар Керет - Азъесмь
Обзор книги Этгар Керет - Азъесмь
Этгар Керет
Азъесмь
Эрану
Толстячок
Удивлен? Конечно, я был удивлен. Встречаешь девушку. Первое свидание, второе, там ресторан, тут кино, всегда дневные сеансы. Дело доходит до секса, секс превосходный, чувства со временем тоже приходят. И вот в один прекрасный день она является к тебе в слезах, а ты обнимаешь ее и говоришь – успокойся, все в порядке, а она отвечает, что больше так не может, что у нее есть тайна, не просто тайна – нечто ужасное, проклятье, то, о чем она хотела сообщить тебе с самого начала, но не могла набраться мужества. Эта штука давит на нее, как две тонны кирпичей. И она обязана тебе рассказать, просто обязана – но ей ясно, что в ту самую секунду, когда она тебе откроется, ты ее бросишь и будешь прав. И она немедленно снова начинает плакать. «Я тебя не брошу, – говоришь ты, – не брошу, я тебя люблю». Может, с виду ты взволнован, но на самом деле нет, а даже если да – то из-за ее слез, а не из-за тайны.
Ты уже знаешь по собственному опыту, что все эти секреты, из-за которых женщины едят себя поедом, чаще всего сводятся к случайному сексу с каким-нибудь животным, или родственником, или с кем-нибудь, кто заплатил за это деньги. «Я шлюха», – всегда говорят они под конец, а ты обнимаешь их и говоришь: «Ты нет, ты нет», или: «Шшшшш…» – если они продолжают плакать. «Это действительно ужасно», – уверяет она, как будто поймала тебя на невозмутимости, которую ты так пытаешься скрыть. «Пока ты прячешь это внутри, оно, может быть, и звучит ужасно, – говоришь ей ты, – но это из-за акустики. Ты увидишь, вот скажешь вслух – и все сразу окажется менее ужасно». Она почти верит, колеблется секунду и говорит: «Если бы я тебе сказала, что по ночам превращаюсь в низенького толстого мужчину, без шеи, с золотым кольцом на мизинце, – ты бы и тогда продолжал меня любить?» И ты говоришь – конечно. А что ты еще скажешь – «нет»? Она просто экзаменует тебя, а ты любишь ее безоговорочно и при этом всегда прекрасно сдавал экзамены. И действительно, как только ты ей это говоришь, она тает, и вы начинаете трахаться, прямо в гостиной. И потом вы лежите в обнимку, и она плачет от облегчения, и ты тоже плачешь бог знает от чего. И – нет, она не встает и не уходит, как всегда. Она остается у тебя ночевать. И ты лежишь в кровати без сна, смотришь на ее прекрасное тело, на заходящее солнце за окном, на месяц, внезапно выскочивший как бы из ниоткуда, на серебряный свет, скользящий по ее телу; ты гладишь пушок у нее на спине. И буквально через пять минут ты обнаруживаешь в кровати рядом с собой толстенького коротышку. И этот коротышка встает, улыбается тебе, смущенно одевается. Он выходит из комнаты, а ты – за ним, и вот он уже в гостиной, нажимает толстенькими пальцами на кнопки пульта, смотрит спорт по телевизору. Футбол, Лигу чемпионов. Когда мажут, он ругается, а когда забивают гол, он вскакивает и делает волну. После игры он сообщает тебе, что у него сухо во рту и пусто в животе. Ему бы хотелось сэндвич, по возможности с курицей, но и с говядиной тоже ничего. И ты садишься с ним в машину и едешь в какой-то ресторан, который он знает в Азуре. Новое положение вещей тебя нервирует, очень нервирует, но ты совершенно не знаешь, что делать, твои центры принятия решений парализованы. Ты, как робот, переключаешь скорости, когда вы съезжаете на Аялон, а он сидит на соседнем сиденье, выстукивает ритм золотым кольцом на мизинце, и на светофоре около Бейт Дагон открывает окно, подмигивает тебе и кричит какой-то голосующей солдатке: «Зайка, хочешь, мы тебя погрузим сзади, как козу?» Потом в Азуре ты ешь с ним мясо, пока у тебя чуть не лопается живот, а он наслаждается каждым кусочком, смеется, как младенец. И все время ты говоришь себе, что это всего лишь сон – странный сон, что да то да, но ты вот-вот очнешься.
По дороге обратно ты спрашиваешь, где его высадить, а он делает вид, что не слышал, но выглядит очень несчастным. В конце концов ты понимаешь, что привез его назад к себе домой. Уже почти три. «Я иду спать», – говоришь ты, и он машет тебе рукой с пуфа и продолжает смотреть канал мод. Утром ты просыпаешься разбитым, с побаливающим животом, а она в гостиной, все еще дремлет. Но пока ты принимаешь душ, она встает. Она виновато обнимает тебя, а ты слишком смущен, чтобы обсуждать все это. Время идет, а вы по-прежнему вместе. Секс все лучше и лучше, она уже не так юна, как прежде, да и ты тоже, и вдруг ты ловишь себя на разговорах о ребенке. А ночью вы с толстячком оттягиваетесь, как ты еще никогда не оттягивался. Раньше ты не знал даже названий тех ресторанов и клубов, куда он тебя водит, и там вы танцуете вместе на столах и бьете тарелки, как будто это последний день вашей жизни. Он очень славный, этот толстячок, грубоватый, правда, в основном с женщинами. Иногда он отпускает такие замечания, что ты не знаешь, куда глаза девать. Но в остальном с ним очень по кайфу. Когда вы только познакомились, ты не слишком интересовался футболом, а сейчас уже знаешь все команды. И каждый раз, когда команда, за которую вы болеете, побеждает, ты чувствуешь себя так, будто загадал желание и оно сбылось, а это такое редкое чувство, особенно для типа вроде тебя, который сам никогда не знает, чего хочет. Таким образом, каждую ночь ты устало засыпаешь рядом с ним под матч аргентинской лиги, а утром снова просыпаешься рядом с красивой и понимающей женщиной, которую тоже любишь до боли.
Стрельба по Тувии
Шмулику
Тувию я получил на свой девятый день рождения от Шмулика Ревии, который был самым жадным в классе и у которого собака разродилась как раз в день моей вечеринки. Там были четыре щенка, и его дядя уже собирался пойти и сбросить их всех с моста в Аялон, но Шмулик – а он только и думал, как бы сэкономить денег на подарке, который весь класс покупал в складчину, – взял одного щенка и принес мне. Щенок был совсем маленький, и когда он лаял, у него получалось попискивание, но если его разозлить, он мог вдруг зарычать, и на секунду голос его становился таким, знаете, глубоким, низким, совсем не щенячьим, и это было смешно, словно он передразнивал другую собаку. Мы даже назвали его «Тувия» в честь Тувии Цафира,[1] тот тоже умел подражать голосам. Мой папа не переносил Тувию с первого дня, и Тувия тоже не слишком любил папу. Если честно, Тувия вообще не слишком любил всех, кроме меня. Щенком он на всех лаял, а когда подрос, немедленно начал пытаться укусить любого, до кого мог достать. Даже Саар, который просто так гадостей не говорит, сказал, что эта собака – псих. А мне – мне Тувия никогда ничего плохого не делал. Только прыгал на меня и лизался, а стоило мне отойти, как он начинал плакать. Саар сказал, тут дело ясное – я же его кормлю. Но я знал многих собак, которые лаяли и на тех, кто их кормил, и я знал, что дело тут не в еде, что он и правда меня любит. Просто так, без причины, – кто его знает, что у собак в голове, – но он сильно меня любил, по-настоящему. Бат-Шева, моя сестра, тоже его кормила, но ее он ненавидел всей душой.
По утрам, когда я собирался в школу, он всегда хотел пойти со мной, но я заставлял его остаться – боялся, что он устроит дурдом. Во дворе у нас был такой забор из сетки, и иногда, возвращаясь домой, я успевал заметить, как Тувия лает на какого-нибудь беднягу, который посмел пройти по нашей улице, а потом бросается на забор и грызет его, как ненормальный. Но стоило ему увидеть меня, как он таял и с ходу начинал ползать по земле, вилять хвостом и лаем рассказывать мне про всех уродов, которые прошли по улице, довели его до бешенства и прямо-таки чудом улизнули. Он уже тогда укусил двух человек, но они, слава богу, не пожаловались, а то папа на него все время зуб держал и только повода дожидался.
Но в конце концов это случилось. Тувия укусил Бат-Шеву, и ее забрала «скорая», повезла накладывать швы. Как только она вернулась домой, папа усадил Тувию в машину. Я сразу смекнул, к чему дело идет, и заплакал. Мама сказала папе: «Шауль, оставь его, ради бога, в покое, это собака мальчика, смотри, как мальчик плачет!» Папа ничего ей не ответил, а только сказал моему старшему брату ехать с ними. «Мне он тоже нужен, – еще раз попыталась мама. – Это сторожевая собака, от воров». Перед тем как сесть в машину, папа на секунду остановился и сказал: «Зачем тебе сторожевая собака? В этом районе что, хоть раз были воры? У нас что, вообще есть что воровать?»
Тувию они бросили с моста в Аялон и потом смотрели, как его уносит водой. Я знаю, потому что старший брат мне все рассказал. Я вообще ни с кем словом об этом не обмолвился и после той ночи, когда его забрали, даже совсем не плакал.
Через три дня Тувия пришел ко мне в школу. Я услышал его лай внизу. Он был весь грязный и жутко вонял, но в остальном совсем такой, как прежде. Я очень гордился, что он пришел, это еще и доказывало, что все разговоры Саара про то, что собака меня не любит, были враньем. Если бы все дело было в кормежке, он бы не пришел именно ко мне. И еще он был умный, мой Тувия, раз пришел в школу. Если бы он пришел домой без меня, папа бы с ним не знаю, что сделал. Но все равно, стоило нам явиться, как папа захотел немедленно отделаться от Тувии. Но мама сказала, что Тувия, может быть, как следует обдумал свое поведение и теперь будет хорошей собакой. Потом я вымыл его из шланга во дворе, а папа сказал, что с сегодняшнего дня собака будет все время привязана и если она еще хоть что-нибудь выкинет, пусть пеняет на себя. На самом деле Тувия не сделал никаких выводов, а только еще сильнее тронулся умом, и каждый раз, когда я приходил из школы, я слышал, как он лает на всех, кто проходит мимо, пока в один прекрасный день я не вернулся домой и не обнаружил, что нет ни папы, ни Тувии. Мама сказала, что приехали пограничники, они прослышали, что у нас такая страшная собака, и попросили разрешения призвать ее в армию, как призвали Азит, собаку-десантницу,[2] и теперь Тувия – собака-следопыт и кусает шпионов, которые пытаются пересечь северную границу. Я притворился, что верю, а вечером папа вернулся, и мама отвела его в сторонку и что-то шепнула, а папа покачал головой: мол, нет. На этот раз папа проехал сто километров, почти до Гадеры, и высадил Ту-вию там. Я знаю, потому что старший брат мне все рассказал. Еще он рассказал, что днем Тувия сумел освободиться и искусал постового.
