Виржини Депант - Teen Spirit
Я отмахнулся, оборвал его:
— Слушай, оставь меня в покое, а?
Он пожал плечами:
— Зря ты это так воспринимаешь. В сущности, тебе скорее повезло. У тебя есть дочь, — стало быть, тебе не придется мучиться, что, как последний мудак, прожил жизнь впустую. При этом, заметь, тебя миновали подгузники, рыганья, сопли и прочее. Тебе форменным образом повезло.
Я выслушал его с недоверием. Затем он включил мобильник, подпрыгнул, увидев, который час, взглянул на чек, достал деньги расплатиться. Мы обменялись обычными в таких случаях комментариями:
— Черт, невероятно, до чего все дорого в этом городе.
Вставая, он попросил меня дойти с ним до банкомата, предложил мне — поскольку не имел возможности меня приютить — тысячу франков взаймы: больше, дескать, ничем помочь не может. Я ответил, что это и так очень много, и пообещал вернуть деньги в скором времени. Всякий раз, когда мне любезно предлагали денег, я ощущал прилив благодарности и легкую отрыжку стыда и оттого в течение нескольких часов чувствовал себя приободренным и полным решимости взять долбаного быка за рога и поступить с ним, как он того заслуживает. Пыл мой сгорал, как солома, шелестелки эти я быстро спускал и снова оказывался наедине со своими стремаками.
Прощаясь, Тьерри мялся, ему было неловко бросать меня на улице на ночь глядя:
— Хорошо, ладно… Держи меня в курсе.
Мы натужно улыбнулись и разошлись в разные стороны. Я почувствовал себя мальчишкой, расстающимся с друзьями по летнему лагерю. В таких случаях плакать не принято. Нюни разводить, киснуть. Между тем ни с одной бабой и ни с кем вообще меня не связывало столько, сколько с Тьерри. Лучшее время в моей жизни — это когда мы пихались локтями и обменивались тумаками, копались в ящиках с пластинками, таскались на концерты и ощущали себя, не сознавая того, существом о двух головах, подключенных к одной мозговой сети.
Потом друзья вокруг нас стали взрослеть, говорить о деньгах, о своих успехах, обзаводиться детьми и планами, как сделать карьеру. Мы с Тьерри ухитрились выгадать несколько лет, не сдавались до последнего. А потом шутки кончились, занавес опустился, и теперь я уже плохо понимал, куда все катится.
* * *Я пристроился в гостинице на бульваре Барбес, рядом с магазином «Шампьон». Грязновато, конечно, но не слишком.
Самочувствие — супер. Столько месяцев я не вылезал из депресухи, неотвязной, как насморк, а теперь, когда меня накрыло реально, когда не видно было просвета нигде, я радовался, как ребенок, которому пообещали новую игрушку.
Лег одетым и в наушниках, врубил «Студжес». Подобно пресловутым прустовским «мадленкам», мелодии из «1969» возродили в памяти лица, обстановку и всю атмосферу… я ощутил, до какой степени обременен воспоминаниями, но в тот вечер мне это было даже приятно…
Я забил последний косяк и, засыпая, понял, что моя радость не просто физиологическая защитная реакция мозга на грозящую катастрофу. Радость вырастала из очевидности: я хотел увидеть, что собой представляет моя дочь.
На другое утро я позвонил Алисе.
Часть вторая Отец и дочь
И еще мой отец говорил: этот мир не удался, и нет оснований полагать, что другой лучше.
Поль Моран[5]Эскалатор, поднимающий из чрева метро на поверхность земли. Вереница людей, жмущихся вправо, пропуская тех, кто спешит выкарабкаться побыстрей. Наверху уже проглянуло небо — расширяющийся квадратик ослепительного света.
Алиса, как мы и договорились, ждала меня у входа в парк, рядом с ней я увидел рослую девочку — Нанси не могла быть такой большой.
Я сник, меня подмывало развернуться, дать дёру к себе на Барбес. Как это все-таки несправедливо — с моим мальчишеским умом оказаться загнанным в тело взрослого человека. Если бы мир был устроен по справедливости, меня бы привела сюда мама, крепко держа за руку, научила бы, что сказать и как, да еще прикрикнула бы, вздумай я дурить. А вместо этого — нате пожалуйста — я сам должен идти уверенным шагом навстречу тринадцатилетней дочери.
Подойдя ближе, я понял, что это, несомненно, она, поклонился:
— Очень приятно. Надо же, ты совсем взрослая.
И сам порадовался: какой же я все-таки сукин сын — лицемер. Я прилепил себе на лицо доверчивую улыбку во весь рот и уже ее не снимал. Я чувствовал себя до такой степени затравленным, что, спроси меня кто-нибудь тут же на месте, как девчонка выглядит, какого цвета у нее волосы, какое пальто, хорошенькая ли, я не сумел бы ответить. Я ничего не видел, не регистрировал никакой информации, просто улыбался, как последний кретин, стараясь устоять на месте, не смыться.
Мелькнуло в голове, что я бы, пожалуй, трахнул Алиску. И вообще, могли бы с ней приколоться.
Она, однако, обнадеживать меня не стала, была холодна как лед, нелюбезна. Улизнула почти сразу, не взглянув на девчонку; нет чтобы жестом каким-нибудь изобразить: «Сожалею, мол, что так получилось», или сказать: «Надеюсь, вы поладите». Нет, просто вскочила в такси, опаздывая, возможно, на важную встречу, а перед этим попросила меня забросить девочку домой к няньке. К чему я не был готов, так это к обеду с глазу на глаз, я предполагал, что сяду напротив Алисы и «дочки», присмотрюсь к ним, отвечу на два-три вопроса. Меня ошарашило, что мать так легко доверила мне дочь, не выяснив даже, может, я давно шизанулся.
На Нанси я боялся даже взглянуть.
— Есть хочешь? — произнес я с наигранной небрежностью, понтом прикрывая страх, — это как духи на потное тело.
Она кивнула и ринулась в ближайшую пивную. Наверное, я позеленел, имеющаяся у меня наличность никак не соответствовала типу заведения: облома не миновать. Однако же я смолчал. Сжался в комок, прикидывая в уме, сколько мне не хватит, и судорожно соображал, кого призвать на помощь.
В итоге отправил эсэмэску Сандре: «Можешь радоваться — я на Порт-Шамперре с девчонкой, нечем расплатиться. Help»[6]. Она тут же ответила: «Еду», и я подумал, что она не такая уж дрянь.
Нанси понуро и скептически наблюдала, как я играюсь с мобильником. Последние сомнения относительно моего отцовства растаяли сами собой. Она была до ужаса на меня похожа. Мое лицо с наложенными на него там-сям материнскими черточками, только волосы неизвестно чьи, рот Алисин, а подбородок, должно быть, от Алисиного отца, насколько я его помнил. Такое вот странное существо, хотя, несомненно, одной со мной крови.
Глядя на нее, я испытывал неловкость. Во-первых, моя маленькая дочь была уже совсем не маленькой. Она доходила мне до плеча, все повадки взрослые, со стороны я легко бы дал ей семнадцать. Во-вторых, моя маленькая дочь одевалась совсем не по-детски. Я, понятно, улыбался, глядя на то, как она вырядилась для нашей встречи, изображал такого толерантного, ненавязчивого, с юмором, но внутри меня переколбасило.
Сношенные, линялые «пумы», грязно-серые спортивные штаны сидели низко на бедрах, а поскольку она была полненькой, над ними валиком нависал животик, и я заподозрил, что ей нравится выставлять напоказ свою нескладность. В ней чувствовалось что-то агрессивное и одновременно какая-то подавленность. Паршивый джемпер тусклого зеленого цвета с капюшоном и драными манжетами. Я невольно отметил, что у нее уже появилась грудь — две нелепые острые выпуклости. Волосы падали на насупленное лицо, она, как видно, привыкла постоянно дуться.
Она скучала и не скрывала этого. Подперев рукой щеку и нарочито скособочив физиономию, она рассматривала старушек за соседним столиком.
Мне нужно было что-то говорить, я жалел, что пришел, и утешал себя только тем, что больше на эту удочку не попадусь. Стейк с пюре, и баста.
Наконец она соизволила повернуть голову в мою сторону, зевнула во весь рот и буркнула:
— Воображаю, тебе мама наговорила, что я мечтаю тебя увидеть, но мне вообще-то начхать.
— Я все-таки твой отец!
Прозвучало неестественно. Гневно-обиженный тон изумил меня самого, и я расхохотался как безумный.
Маска пофигизма сошла с ее лица. Она скуксилась, сгорбилась суперкомично, затравленно огляделась, словно бы чего-то стыдясь. И я вдруг заново пережил ощущение стыда, какой испытывал в ее возрасте, видя, как ведут себя иные взрослые, как они кидают понты, несут несусветную чушь, полную туфту, теряя всякое достоинство. Прошиб ужас от самой возможности уподобиться им. Никогда этого не вспоминал, а тут, увидев ее мину, сразу воткнулся. Заглянул ей в глаза и перестал смеяться. Собрался с духом:
— Я не знал о твоем существовании. Когда узнал, в ужас пришел. А потом, через несколько дней, понял, что это даже прикольно, и мне захотелось тебя увидеть.
Произнося это, я почесывал себе затылок, мялся, подбирал слова, всячески показывая свое замешательство в расчете на ее сочувствие. Она потерла себе нос и пройдошливым, типично мужским движением резко склонила голову, метнув на меня исподволь оценивающий взгляд. Где она это подхватила?
