Борис Екимов - На хуторе
А когда появились колхозные сады, то весь хутор свои забросил. Зачем ломать горб, если можно в колхозном взять сколько не лень. Держались за свои сады только из-за сена. Оно всегда здесь, по-над речкой, удавалось хорошее. А нынче и вовсе по пояс трава стояла.
Тропкой вышел Степан на берег. Речонка звалась Паникой. Она была небольшая, а в последнее время, когда начали перехватывать ей горло плотинами то в одном, то в другом месте, Паника и вовсе захирела. Чакан и морковник почти везде ее от берега к берегу стягивали. На омутах только и держалась, на их ключах. Омуты были глубокие. Почти скрытые от солнца обомшелыми густыми вербами, они лежали покойно. Ветер шумел в далеких вершинах, не тревожа черную стеклянную гладь воды. Белого воска лилии дремали на зеленой скатерти листьев. Кувшинки желтели кое-где. А над омутом, над деревьями, над всем этим тихим полуденным миром склонилась такая же чистая, но уже вовсе бездонная голубизна.
Степан прилег на берегу, под ивовым кустом, слушал синицу, звонко тренькавшую в саду, и незаметно уснул. А разбудил его материнский голос:
– Мой сынок, ты чего на земле лежишь? Одеялку бы взял из дому, подстелил. А я тебя ищу-ищу…
Рядом бабка стояла, опершись на клюку.
– Ищем-ищем хозяина, – засмеялась она. – Може, говорим, цыгане его увезли.
Степан поднялся. Мать уже плакала.
– Мой сынок, а его все нет. Хожу к нему, хожу, кричу-кричу, а он не подымается, не откликается…
– Видать, он уже к земле прислонился, – тихим эхом вторила ей бабка.
Прошлой зимой умер отец, и мать все плакала, плакала. Каждый раз, как Степан приезжал, плакала, да и без него, наверное. Плакала – и слез выплакать не могла.
Они не изменились – ни мать, ни бабка. То ли часто он приезжал, а может, уже был в той поре, когда ровесники и старшие будто и не стареют, а лишь молодежь поднимается на глазах. У матери, как всегда по лету, нос обгорел докрасна и облупился. Бабка и сейчас, в начале июня, валяных чуней не снимала.
До самой ночи, до поры, когда спать нужно было идти, они во дворе сидели и все говорили, говорили. На могилку к отцу сходили. Потом гости появились: кум Петро, Алешка с Володей-киномехаником, братья Маркеловы, Иван да Валька, – все свои. Мать, конечно, самогоночки поставила. Просидели допоздна: и песни попели, и разговоры поразговаривали. Но главного Степан матери не сказал. А главным было то, что собирался он на хутор возвращаться. И нынешний его приезд должен был все решить окончательно: о работе, следовательно, поговорить для себя и жены и о прочем.
В доме, в постели, Степан сразу начал погружаться в дрему. Но вдруг звучный шепот заставил его очнуться:
– Помяни, Господи… Помяни, Гос-споди, раба твоего Михаила… – это бабка молилась. – Пошли ему блаженство вечное, бесконечное… Помяни, Гос-споди, раба твоего Ивана…
Бабкина молитва была проста: помяни, Господи… А потом все покойные родичи перечислялись. Память старой женщины уходила с годами, и все труднее и труднее держались в ее голове имена близких. И потому страстный шепот ее: «Раба твоего…» – часто рвался. И бабка замирала, вспоминая.
Степан лежал в темноте, в тишине, лишь за тонкой стеной бабка считала и никак перечесть не могла ушедших от нее дорогих людей. Наконец она, видно, устала и, проговорив истово «Господи помилуй, Господи помилуй…», улеглась спать.
А Степану как-то не по себе стало, чуть жутковато. И от бабкиной молитвы, и от тишины, что в доме стояла и во всем хуторе. Всегда так бывало в первые дни приезда. Все же отвык, отвык он от дома… Считай, после восьмого класса ушел отсюда. Приезжал лишь на каникулы да праздники. А потом армия, техникум, женитьба, завод. Казалось, уже навсегда родной дом остался для него лишь домом родителей, домом далекого детства… Но получалось по-иному.
Главное, конечно, квартира. Жил Степан у жены, вернее, у тещи с тестем. А у них еще одна дочь подрастала. Да Степанова девка. Вшестером жили в двухкомнатной квартире. Пробовали снимать жилье – вышло еще хуже. А своей квартирой что-то не пахло. Всё только одни обещания. В общем, трудновато жили. И как-то, при случае, вдруг пришла в голову мысль. Давно это было, еще в прошлом году, как раз после отцовой смерти. Пришла мысль и не отвязывалась. Ведь в хуторе-то какой домина считай что пустует. Мать и бабка. И тяжеловато им живется, одним-то бабам, без хозяина. А что если переехать? Специальность у него была хорошая – энергетический техникум окончил. К тому же соображал он неплохо в телевизорах, приемниках – в армии приходилось дело иметь. Так что о куске хлеба не беспокоился. Жене тоже можно устроиться в колхозе – экономист. Пусть не сразу, но приискать что-то подходящее. Жилье хорошее, просторное, работа найдется. Чего же еще?..
Жена, как ни странно, согласилась. Сначала вроде в шутку, а потом все серьезнее она говорила: «Поехали… Свежий воздух. По выходным не нужно будет никуда ездить: грибы, ягоды – всё рядом…»
Еще со студенческой поры Ольга любила за город выбираться. Сейчас у них и палатка своя была, и спальные мешки. И по возможности вместе с дочкой они уезжали куда-нибудь. Чаше всего за Волгу. Степан посмеивался над этой страстью, а потом и сам втянулся.
Правда, пугалась Ольга хозяйства. Нет, не обыденной домашней работы. В городе-то она больше всех тянула. Жалела мать за то, что старше, сестру – что моложе. Жалела, и часто за всех управлялась. Побаивалась она животины: коровы, кур и прочего. Но Степан ее утешал: «Не трусь… Мать да бабка тебя пока и не допустят. А потом поглядим…»
Итак, ничего будто и не держало Степана. Но уже второй год он лишь разговоры с женой разговаривал, а решиться не мог. Знал он, знал, что хуже не будет. Живут в деревнях неплохо. А в городе он ничего не терял, не о чем плакать. К заводу, правда, привык, товарищи появились. Но это все наживное. На хуторе-то друзья поближе: с рождения, со школы, родичи, сватья да братья. Но все же он медлил, еще и еще раз прикидывал, потому что дело было серьезнее некуда – жизнь.
И к тому же, даже не признаваясь себе, он, кажется, стыдился своего возвращения. Так уж издавна повелось: в город за долей едут, там и кусок слаще, и рубль длиннее. А вернулся назад – значит, недоумок, не мог счастья поймать. И хоть в нынешнее время все несколько по-иному, но… Степан медлил и прикидывал. И только вот сейчас, в этот приезд, решил рассказать все матери, о работе договориться и, может быть, уже по лету перебраться сюда, на хутор.
Но почему-то об этом сегодня не обмолвился. А такое известие было бы для матери с бабкой ох какой радостью.
Утром Степан проспал долго. Открыл было глаза, поглядел на окна, подумал: «Рано», – и снова заснул. А было-то вовсе не рано. Просто деревья в палисаднике затеняли свет. И когда поднялся и вышел он во двор, уже день стоял ясный, даже с припеком.
Мать, конечно, была на работе, и бабка куда-то ушла. Степан за свежей водой пошел к колонке, а там управляющий, Арсентий, «Жигули» свои новенькие мыл. В закатанных штанах ходил он вокруг машины со шлангом и щеткой.
– А-а, здорово, отпускник, – встретил он Степана. – Косить приехал?
– Косить. А что, травы жалко?
– По нынешнему году не жалко. Все огрузимся. Слушай, Степан, посмотри телевизор, а? Всю неделю ни черта не видно. Полосы какие-то, скачет все. Бабы всю шею проели. Сегодня везти хотел, вот с работы сбежал.
– Началось, – засмеялся Степан. – Сейчас умоюсь, приду.
Это всегда так бывало. На хуторе никто в телевизорах не соображал. И потому приезд Степана всегда был кстати. Шли к нему и шли. Теперь он с собой из города тестер возил, паяльник, кое-какие детальки ходовые. Чтобы не обижать людей, помочь.
К управляющему он сразу пошел, даже завтракать не стал, не хотелось. Арсентий по дому ходил полуголый, белотелый, живот выпустив. Видно, не больно его служба заматывала. И жилье было под стать хозяину: просторный пятистенок с мягкими дорожками, с коврами, с тусклым блеском полированной мебели, с тюлевым водопадом штор от потолка до пола, с тяжелыми кистями бархатных скатертей. Недурно жил управляющий.
А с телевизором все удачно получилось и быстро. Там и дел-то было: конденсатор подпаять да лампу посадить на место. Словом, через полчаса телевизор говорил и показывал как миленький.
Управляющий восхищенно чмокал губами, торжествовал:
– Во! Вот это да! Вот это я понимаю! Ну, спасибо! А то вези нашим чертям из района, так всю душу вымотают. Десять раз будешь ездить. Это за тридцать-то верст.
Степан привык к таким речам, про себя лишь посмеиваясь, как люди в наше время считают чуть ли не колдовством такую обыденную вещь.
Денег с управляющего он, конечно, не взял. Но пришлось остаться позавтракать и бутылку выпить, чтобы Арсентий не обиделся. Управляющий мужиком был неплохим, давно уже в хуторе работал, мать его хвалила.
Выпить решили на свежем воздухе, во дворе. От колбасы, сыра, каких-то консервов из пузатого ЗИЛа Степан решительно отказался.
