Джонатан Коу - Случайная женщина
Мария всегда попадалась на эту шутку.
— Что рассосется? — неизменно интересовалась она и в ответ слышала оглушающий рев, ржание во всю глотку.
Когда Найджелу не хотелось вести Марию в паб, он брал ее с собой на вечеринки. Мария тащилась за ним — то ли из чувства долга, то ли потворствуя какой-то своей извращенной склонности, кто знает. Было бы натяжкой утверждать, будто на вечеринках ей нравилось. Напротив; и она сама это признавала. Трудно определить, что раздражало ее больше всего, причин для недовольства хватало. Например, жара. Мария одевалась потеплее перед выходом в холодную ночь, но, когда они с Найджелом приходили на вечеринку, в помещении оказывалось невыносимо жарко — несомненно, вследствие того обстоятельства, что комната была забита людьми до отказа. Кроме того, из-за тесноты Мария находила затруднительным двигаться, сидеть или стоять, не вступая при этом в контакт с другими людьми, контакт более тесный, чем ей хотелось бы. И разумеется, благодаря скоплению гостей в комнате было чрезвычайно шумно, потому, если у Марии возникало желание поговорить с кем-нибудь, что, не стану кривить душой, с ней иногда случалось, ей приходилось орать, дабы донести до слушателя свои соображения. Естественно, остальные гости тоже орали с целью донести свои соображения, а в некоторых случаях и желания. Было бы не удивительно, если бы какой-нибудь разумный человек, призвав ударом кулака по столу к вниманию, предложил прекратить орать и начать говорить, дабы нужда в повышенном тоне отпала сама собой. Но такой человек пошел бы по ложному пути, ибо он не учел музыку, невероятно громкую музыку, понуждавшую публику танцевать. Или, скорее, топтаться на месте, поскольку свободу движений сковывала необходимость не пролить на пол слишком много выпивки, не отдавить ноги партнеру и не грохнуться на батарею бутылок или на других танцующих.
Итак, Мария с трудом могла не только двигаться, сидеть или стоять, но и разговаривать. Но даже если ей удавалось переговорить с кем-нибудь, беседа часто разочаровывала, ибо откуда взяться интересной беседе, если все гости, парни и девушки, нередко напивались вдрызг вскоре после начала вечеринки, а иногда и загодя. Мария тоже напивалась вдрызг, а что ей еще оставалось? Но, как ни странно, пьяная в дым Мария сохраняла остатки рассудительности, не уступавшие, а возможно, и превосходившие рассудительность иных трезвых людей. Выпивка, похоже, не сказывалась на ее способности мыслить. И совсем не смешно, когда, настроившись на содержательную беседу, слышишь в ответ только бормотание, громкую отрыжку, хриплый раскатистый гогот либо косноязычное выражение сексуального желания. На подобных сборищах Мария часто оказывалась объектом сексуального желания. Порою Мария спрашивала себя: неужели она — единственная из присутствующих, кто не одержим целью достичь коитуса с первым же попавшимся партнером и при первой же подвернувшейся возможности, что зачастую означает «прямо здесь и прямо сейчас»? Ошибочно полагать, что Найджел служил ей опорой в этих ситуациях; он и не думал с ней разговаривать и не оставался рядом с ней, но с первых же минут исчезал в толпе и принимался ухаживать за какой-нибудь девушкой, привлекшей его блуждающее внимание. Марии же приходилось стоять и смотреть — в одиночестве, но в гуще людей; отчужденной, но зажатой в тиски; тщетно желающей повеселиться на свой спокойный лад и окруженной — как ей пытались внушить — со всех сторон весельем. Однако ни малейших признаков радости на искаженных усталостью лицах, мелькавших вокруг, Мария не наблюдала — только следы злобного разочарования, от которого она в награду и в наказание была таинственным образом избавлена.
Полагаю, о вечеринках сказано достаточно. Третьим из развлечений, которыми Найджел радовал Марию, был секс. Мы могли бы утверждать, что соучастие или по крайней мере присутствие Марии являлось скорее необходимым, чем дополнительным условием для удовольствия Найджела.
Но это не совсем так. На месте Марии могла оказаться любая другая женщина, а не найдись таковой, Найджел удовлетворил бы свои нужды и без посторонней помощи — в конце концов, пара рук всегда была при нем. Ему потребовалось не менее двух недель, чтобы уложить Марию в свою постель и получить доступ к ее постели, но стоило прецеденту случиться, как протяженность сексуального интервала начала сокращаться, покуда событие целиком не стало занимать минуту-две, а в чрезвычайных обстоятельствах и несколько секунд. В подробностях, полагаю, нет никакой надобности. К чему описывать лапанье, бессмысленную возню и толчки, которыми эта несчастная, введенная в заблуждение пара терзала друг друга теплыми весенними деньками и промозглыми вечерами? К чему перечислять, в надежде просветить или, возможно, возбудить читателя, вздохи, охи, поцелуи, стоны, ласки, пятна и кульбиты, характерные для этой нелепой пантомимы? Куда лучше забыть об этом. Мария и сама пыталась — неоднократно и тщетно — забыть о времени, проведенном с Найджелом в изнурительных поисках смутного блаженства.
Такова история Марии и Найджела, история их любви. Не могу сказать, как она закончилась, — просто развеялась, как любая видимость. Сара, разумеется, ждала Марию все это время, ждала, пока та не вернется обратно, и дождалась. Но после второго курса Марии пришлось расстаться с Сарой, и не только на каникулы. На следующий учебный год — последний год Марии в университете — Сара уезжала в Италию. И пора их тесного общения, ставшая для обеих одним из лучших периодов в жизни, закончилась навсегда.
4. Дом
Новый учебный год принес Марии перемену декораций. Однажды, еще в предыдущем семестре, научный руководитель вызвала ее к себе в кабинет:
— У меня есть для вас предложение. Мария настороженно молчала, сидя в глубоком кресле.
— Когда проработаешь преподавателем в Оксфорде столько, сколько проработала я, да к тому же выйдешь замуж за преподавателя, также отдавшего много лет работе в университете, то неизбежно приобретешь некоторый запас… как бы это сказать?.. денег. Понятно, что деньги не должны лежать без дела, их положено инвестировать. Мы с мужем предпочли инвестировать наши средства в недвижимость. Мы владеем небольшой недвижимостью на Иффли-роуд, которую сдаем студентам.
Руководительница сделала паузу — очевидно, для того, сообразила Мария, чтобы вынудить собеседницу к какой-то реакции. Мария понимающе кивнула.
— Естественно, мы тщательно подбираем жильцов среди студентов. Лично присматриваемся к кандидатам. Мой муж преподает в мужском колледже Святого Джона, однако с самого начала мы приняли решение сдавать комнаты исключительно девушкам. Естественно также, что, прежде чем предложить кому-нибудь комнату, мы проверяем, обладает ли кандидатка определенными… качествами.
— Какими качествами? — не сразу спросила Мария.
— Прежде всего нас интересует спокойный характер. Мы ищем таких девушек, которые только выиграют, переселившись из шумного общежития. Мы ищем склонных к уединению.
Мария, уставшая, очень уставшая от жизни в колледже, приняла предложение своего научного руководителя. И оказалась в Карточном доме — заведении, основанном примерно четыре года назад деканатом колледжа; первоначально туда ссылали студентов, которые, по ощущению администрации, угрожали здоровым началам общежития внутри колледжа. Дом был большим, из восьми комнат, с общей кухней и двумя ванными, и сверху донизу нуждался в ремонте — в новых обоях, покраске, штукатурке и новых ковровых покрытиях, за исключением тех мест, где покрытий вообще не было, там их надо было попросту настелить. Здание отсыревало и рассыхалось, его подтачивали жучки. Наверху, на чердаке, стены поросли колониями грибов. Внизу, в подвале, благоденствовали полчища слизней и пауков, иногда они совершали набеги на верхние этажи в поисках еды и, возможно, приключений. Мебели не хватало, мягко выражаясь, и она была хрупкой, если не сказать больше. Дом предполагалось обогревать огромным газовым нагревателем, но никто не знал, как им пользоваться.
Мария решила, что в Карточном доме не так уж плохо.
Она занялась благоустройством своей комнаты. Первым делом купила маленький электрический камин и поставила его внутрь настоящего. На каминной полке расставила книги. У Марии водилась только одна картина — дешевая репродукция «Бульвара Клиши под снегом» Генетта,[2] вставленная в рамку; она приобрела ее пару лет назад в комиссионке неподалеку от Св. Джуда. Мария повесила картину напротив камина. Ее комната была на втором этаже, окно выходило на улицу. У окна стоял стол, у двери стул. Она переставила стол к двери, а стул к окну. Произведя эти переустройства, она почувствовала себя вполне удовлетворенной.
Кое-что в комнате Марии неизменно заставляло посетителей, очень редких, замечать, что, хотя ее жилье адекватно — и даже идеально — приспособлено к нуждам дневного бодрствования, оно куда менее адекватно и куда менее идеально приспособлено для сна. А дело было в том, что в комнате отсутствовала кровать. Мария также это заметила — почти сразу, как вошла. На полу лежал матрас, и только. В результате настойчивых поисков Мария обзавелась простыней и одеялами, нашла их в шкафу в пустующем помещении на третьем этаже. Мария немедленно пожаловалась хозяйке и добилась обещания доставить ей кровать в самое ближайшее время. Прошло две недели, кровать не доставили, однако Мария не возобновляла просьб, поскольку к тому времени решила, что ей вообще не нужна кровать. Нигде прежде ей не удавалось так хорошо отдохнуть. Заметьте, не выспаться, но отдохнуть. Спала она приблизительно полночи, а в остальные ночные часы лежала с открытыми глазами в темноте. Впрочем, слово «темнота» не дает полного представления о той черноте, которой Мария вверяла себя, выключая свет в полночь. По ее мнению, благодаря этой черноте и матрасу она всегда просыпалась бодрой и отдохнувшей. А все потому, что темно-синие шторы в комнате Марии были необычайно плотными и тяжелыми. Их не только удавалось с трудом задернуть, а поутру снова раздвинуть, но они также не оставляли ни малейшего шанса лучу света — с небес или с улицы — проникнуть сквозь эту мягкую преграду. Тьма в ее комнате была абсолютной. Тени и очертания не проникали в нее. Нарушал эту тьму лишь один источник света — крошечный немигающий красный огонек, зажигавшийся на кассетнике, когда тот подключали к розетке. Мария, видите ли, лежала с открытыми глазами в темноте, но не в тишине. Иначе ей стало бы скучно и, весьма вероятно, уже через несколько минут она бы опять заснула. Но она слушала музыку ночами напролет. Вещи для прослушивания в темноте Мария отбирала придирчиво. Раньше она любила музыку в принципе, всякую музыку, любую музыку, она поглощала ее без разбору — с пластинок, из радиопередач, на концертах, даже в комнате у брата в тот период, когда он учился играть на скрипке; бывало, она сидела в его спальне по вечерам, пока он, ворча и ноя, одолевал упражнения. С тех пор она стала более осторожной, ибо начала замечать, что если одни музыкальные произведения словно очищали ее, освежали и в целом обостряли восприятие, то другие загрязняли и замутняли сознание тягучим оцепенением. Она поняла, что музыку следует употреблять щадяще и ни в коем случае не запускать в качестве фона, но концентрировать на ней все свое внимание. Ей казалось, что сконцентрировать внимание возможно, только лежа в темноте, почти не шевелясь. Она просматривала свою коллекцию кассет, выбирала одну, вставляла в магнитофон, нажимала на кнопку «play» и затем очень быстро, максимально быстро выключала свет, ложилась на матрас и закутывалась в одеяла. Либо, если ночь была теплой, сбрасывала их, достигая ощущения комфорта. Пока она укладывалась, музыка уже звучала. Но даром пропадали лишь несколько драгоценных секунд. Зато потом она подолгу наслаждалась чистой радостью, слушала и вникала в иной язык, любовалась его красотой и мелодичной соразмерностью.
