Бернардо Ачага - Сын аккордеониста
Едва я закончил пьесу, Мэри-Энн и Хелен разразились аплодисментами, как и все остальные люди сидевшие за другими столиками, а Луиджи вновь восторженно пожал мне руку. Я же тем не менее почувствовал себя плохо. Я был в ярости, я ненавидел себя за то, что нарушил обещание, которое дал самому себе в Стоунхэме, никогда больше не играть на аккордеоне – и прежде всего не играть именно эту пьесу: Падам Падам. Я вдруг оказался за пределами итальянского ресторана, за пределами Сан-Франциско и Соединенных Штатов. Я вновь был в Обабе со своим другом Лубисом.
Мэри-Энн заметила перемену в моем настроении. «Не беспокойся. Ты не так уж плохо играл», – пошутила она. «Мне следовало выбрать другую мелодию», – сказал я. «Почему?» – спросила она. Подошел официант с блюдами, которые мы заказали, и я воспользовался паузой, чтобы обдумать ответ. Был неподходящий момент рассказывать историю Лубиса, я не хотел возвращаться в прошлое и говорить: «Эта мелодия, Падам Падам, очень нравилась моему другу Лубису, который давно умер». – «Так почему это был плохой выбор?» – настаивала Мэри-Энн. «Я обо всем расскажу в книге». Мне удалось добиться, чтобы это прозвучало весело.
Я обратился к Хелен. «Твой отец должен быть доволен, – сказал я. – Ты здесь, приехала в Сан-Франциско, чтобы быть рядом с ним. Прошли годы, а твоя любовь к нему неизменна. Сколько людей могли бы сказать то же самое? Пять процентов? Десять процентов?» Мэри-Энн слушала меня, держа стакан около носа.
«Я бы очень хотела, чтобы это было так, но я совсем не уверена, – сказала Хелен. Она промокнула губы салфеткой. – Когда я была ребенком, мы с отцом были очень близки. Помню, как-то мы с мамой пошли встречать его на станцию и, когда пришли туда, его не было. Мы перепутали время и опоздали. Перроны были пусты, никого не было видно, это очень напугало меня, и я подумала, что никогда больше его не увижу. Но внезапно он появился на перроне и стал звать меня. Я побежала к нему и обняла его изо всех сил. Это был чудесный момент. Один из самых чудесных в моей жизни. – Хелен сделала паузу. Луиджи теперь играл классическую мелодию аккордеонистов: Баркаролу. – Но потом мы отдалились друг от друга, – продолжала Хелен. – Мы всегда в конце концов отдаляемся от любимых людей. Не знаю почему, но так происходит. Это один из уроков, которые преподает нам жизнь». Я молчал, не имело смысла спорить с ней.
Потом на протяжении всего ужина мы говорили только о банальных вещах. О занятиях в колледже, о том, как устроено ранчо, где выращивают скаковых лошадей.
Мы решили поехать на такси втроем, потому что наши отели были расположены в одном районе. «Давайте я сяду спереди, – сказала Хелен, усаживаясь рядом с водителем. – Вам надо обсудить планы на завтра». Мы с Мэри-Энн расположились на заднем сиденье. «Проспект Ломбард, тысяча восемьдесят», – сказала Хелен. Мы тронулись с места на довольно большой скорости. Мне хотелось что-то сказать, поговорить о предстоящих планах, но я не знал, как начать. «Сколько у тебя осталось дней от отпуска?» – спросила меня Мэри-Энн. У нее в голове тоже плясали числа. «Я уезжаю послезавтра», – сказал я. «Я тоже. Хелен еще останется, а мне уже надо приступать к занятиям». Мы выехали на проспект Ломбард. Ее отель находился на другом конце улицы.
«Что будем делать? Пойдем куда-нибудь завтра?» – спросил я ее. Каникулы подходили к концу, и становилось непросто принимать решения. Уже нельзя было сказать: «Мы туристы, пойдем бродить по Сан-Франциско». Теперь речь шла о привычной повседневной жизни. «Я, пожалуй, не пойду. Мне нужно купить подарки», – сказала она. Ее мысли были уже в Ныо-Гэмпшире. И возможно, адресатом одного из подарков был ее boy friend, ее друг.
Правду говорят песенки Тор Теп: когда тебя отвергает женщина, в которую ты влюблен, твое сердце раскалывается. «Как бы то ни было, если ты передумаешь, позвони мне в гостиницу, и мы вместе поужинаем», – сказал я. Я сам удивился, что оказался в состоянии выдавить из себя эту фразу. Я чувствовал, как что-то – то ли косточка, то ли заноза – застряло у меня в горле.
Такси, остановилось, Хелен заплатила водителю. Мы с Мэри-Энн вышли из машины. «Так вот, – сказал я ей, – если у тебя появится желание поужинать вместе, позвони мне. А если еще раньше захочешь прогуляться, сделай то же самое». Она избегала моего взгляда. «А что, баскские пастухи не имеют обыкновения покупать подарки?» – спросила она. «Никогда! – воскликнул я. – Мы добились своей славы сами по себе. Мы – одинокие души. Бродим по неприютным горам и бесплодным пустыням лишь в сопровождении наших верных псов». – «Университетские городки тоже могут быть неприютными», – сказала она, роясь в своей плетеной сумке. «Если мы больше не увидимся, вот то, что по праву принадлежит тебе», – добавила она, протягивая конверт, полный фотографий. «Значит, на самом деле ты не настоящий папарацци», – сказал я ей. Я хотел спросить ее, не собирается ли она дать мне одну из своих фотографий, но она повернулась к Хелен, и я не отважился. Прощание – вполне в духе песенок из Тор Теп – было печальным.
Первый раз телефон в моей комнате зазвонил в пять часов вечера. «Как твои каникулы?» – услышал я в трубке. Мне понадобилось мгновение, чтобы узнать голос. Это был Хуан, который звонил со своего ранчо..»Очень хорошо», – ответил я. Я знал, что уехал из Стоунхэма девять дней назад, а не девять лет; но мне с трудом верилось в это. Цифры словно бы вышли за привычные рамки, за пределы нормального измерения. «А вы как там?» – спросил я. Хуан ответил одной из своих привычных фраз: «Мы хорошо, а лошади еще лучше». – «Я рад». – «Знаешь, зачем я тебе звоню?» – сказал он другим тоном. Он не любил разглагольствовать по телефону. «Чтобы напомнить, что каникулы закончились и меня ждет бухгалтерия», – сказал я. «Ну и хорошенького же ты мнения о своем дядюшке. Я хотел, чтобы ты вернулся побыстрее из-за праздника Recognition. Вдруг познакомишься с какой-нибудь девушкой и тут же женишься». Он был в хорошем расположении духа.
Потом он заговорил о своем друге Гернике. «Ты ведь знаешь, кого я имею в виду, правда?… Пастуха, который был с Самсоном и встретил Рэйчел Вэлч. Помнишь эту историю, да?» – «Ты рассказал мне ее на Рождество, дядя». – «Так вот, сегодня утром я вспомнил, что он открыл ресторан где-то неподалеку от тебя. По ту сторону моста, в Сосалито. Сходи туда поужинать и передай ему привет». – «Посмотрим, смогу ли я сходить. Но как называется ресторан?» – «Догадайся». – «Герника?» – «Тебе приз». – «Если я пойду, передам от тебя привет». – «Договорились. Будь осторожен на шоссе». Он повесил трубку.
Погода стояла дождливая, такая же, как во время моей первой встречи с Мэри-Энн. Я представил, как она в прозрачном дождевике в поисках подарков разглядывает витрины в районе Хэйза или Юнион-сквер, думая о своем друге из Нью-Гэмпшира. Пойдут ли ему широкие рубашки, выставленные в «Кастро»? Понравится ли ему последняя пластинка симфонического оркестра Сан-Франциско?
Гостиничный будильник показывал четырнадцать минут шестого. Я прикурил сигарету и сел возле большого окна. Если Мэри-Энн не позвонит в течение часа или даже раньше, если она не позвонит до шести, она уже не позвонит никогда.
Суда, бороздившие гавань, оставляли за собой ровные кильватерные следы, белесые линии на серой поверхности. У меня в голове возникло видение, оставляющее еще более легкий след, чем кораблики в гавани: я увидел, как прогуливаюсь по городу и неожиданно на каком-то углу сталкиваюсь со Стивом Маккуином и Али Макгроу, которые идут, взявшись за руки, не замечая моросящего дождика. Я увидел Хосебу, который обернулся, чтобы посмотреть им вслед, и сказал: «Мне бы хотелось быть таким же счастливым, как они». Я даже вспомнил плащ, который в тот день был на Али Макгроу. Он был не прозрачным, как у Мэри-Энн, а белым, цвета сливок.
Я позвонил портье, чтобы заказать столик в ресторане, который мне порекомендовал Хуан. Я произнес по буквам название ресторана в соответствии со старой орфографией – G-u-e-r-n-i-c-a, – но при этом отметил, что, возможно, он пишется по-другому, без и и с k. «На сколько человек желаете заказать столик?» – спросил меня портье. Он производил впечатление настоящего профессионала. «На двоих». – «На который час?» – «На восемь». – «Я позвоню вам, чтобы подтвердить заказ». Портье повесил трубку.
У меня в памяти всплыло другое воспоминание. Мужчина, практически не умещающийся на своем сиденье, обращается ко мне в купе поезда. «Знаете, почему я такой толстый? – спрашивает он. – Так вот, однажды я пригласил девушку пообедать, а она оставила меня с носом. Я испытал такую досаду, что заказал два первых блюда, два вторых, два десерта, как если бы она пришла на свидание. Так начался мой стремительный путь к ста пятидесяти килограммам». – «То есть вы растолстели от любви». – «Вот именно». Воспоминание кануло в мою память, как монетка в воду.
