Евгений Клюев - Книга теней. Роман-бумеранг
- Миленька, это у тебя тут ворона, поди?
Эвридика кивнула.
- А как же это у тебя тут ворона-то?
Эвридика пожала плечами: вопроса она не поняла.
- Ворону везешь, а сама и не знаешь как! - сделала замечание правая бабка - и обе они чему-то засмеялись; Эвридика опять не поняла, чему именно, и закрыла глаза.
- Ты не спи, - посоветовала правая бабка в правое ухо Эвридики, - а то ворона-то твоя улетит - и ищи-свищи! Эвридика, не открывая глаз, помотала головой. - Ну, как знаешь, а то, смотри, улетит ворона-то: ей - что, птица вольная!
- Да она дрессированная, не видите разве? - это уже откуда-то сверху голос: ситуация, кажется, становилась общеинтересной. - У меня у соседа змея дрессированная - тоже тихая.
- Кастрированная, небось?
Эвридика приоткрыла глаза: посмотреть, кто это спросил. Оказалось, вполне вменяемый на вид человек.
- Очнулась, миленька, - констатировала наблюдательная правая бабка. - А то, гляди, как бы ворона-то твоя не улетела: у них это раз - и готово!
А наверху уже горячо обсуждался вопрос о том, возможно ли кастрировать змею при условии, что можно кастрировать кота. Предмет обсуждения не заинтересовал Эвридику, и она опять закрыла глаза.
- Как бы ворона-то не улетела у ней! - отчаявшись найти собеседницу в Эвридике, обратилась правая бабка к левой. Дискриминированная было левая бабка перестала дуться на правую и живо включилась в диалог:
- Знамо дело, улетит. Это уж понятно. Я сома на днях купила снулого - несу по улице-то, а он возьми да стрепенись!!
- Ой, батюшки!..
- Стрепенулся, да как спрыгнет с рук-то - и на снег…
- Ой, батюшки!..
- И давай скакать - ну как точно черт, прости господи, а мне-то жалко его, сердешного, я и примись хлестать его чем ни попадя - да по морде норовлю, значит, чтоб подох, значит, сердешный…
- Он, чай, и сам бы подох. - Правая бабка оказалась гуманней левой.
- Как же, сам бы подох! Он ить не убиенный, а снулый тока, я и давай его охаживать, а самой-то жалко.
Эвридика прижала ворона к груди и перешла в конец вагона: развязку истории-про-снулого-сома ей лучше было не знать.
Остальную часть пути проехали без приключений, если не считать одного весьма и весьма странного взгляда, брошенного на Эвридику, когда она вышла уже из вагона. Впрочем, об этом взгляде ничего Эвридика не знала, так что и я пока умолчу. Дверь ей отпирала мама с закрытыми глазами.
- Ты спишь? - не поняла Эвридика.
- Я не вижу его, я его не вижу. Папа с бабушкой гулять пошли, а я его не вижу, - твердо сказала мама, не давая Эвридике войти хотя бы в прихожую.
- Кого - ворона что ли? - не сразу уразумела Эвридика.
- Никого не вижу, - суеверно боясь даже произнести слово "ворон", настаивала мама.
- Он ить не убиенный, а снулый тока! - успокоила ее Эвридика, и от этого речевого оборота глаза у Наны Аполлоновны открылись сами. Открылись - и увидели ворона.
- Ой, несчастный какой!
И запрыгала Нана Аполлоновна вокруг ворона, против которого она, оказывается, ничего не имела, но надо-ведь-думать-головой, увещевала она дочь, ощупывая птицу.
- У него просто упадок сил. - Диагноз наконец был поставлен. Мама Эвридики работала библиотекарем. - А что они едят?
Как раз в эту самую минуту зазвонил телефон.
- П-п-привет, Алик. П-п-прости, т-ты не знаешь, что едят в-в-во-роны?
- Мертвечину, - сказал грубый Алик. - Сегодня на консультации ты забыла тетрадь.
- Д-дурак ты, Алик. - Эвридика повесила трубку. Звонок тут же раздался снова.
- Свеженькую мертвечинку заказывали? - И короткие гудки.
- Смотри, он съел хлебушек! - умилилась мама, гладя ворона по спине.
- Ну, с-с-съел так съел, - неожиданно безразлично проговорила Эвридика и уселась в кресло. И в самом деле, чего она притащила этого ворона домой? Нашлась тоже… защитница-всего-живого' "Он, чай, и сам бы подох". И в эту минуту, сделав маленький перелет, ворон очутился на плече у Эвридики. Та, скосив глаза, посмотрела на него с ужасом, а ворон вдруг сказал веселеньким низким голосом:
- Res judicata![1]
Мама Нана замерла на пути в кухню - одной-ногой-касаясь-пола, другую не зная куда поставить.
Что и говорить, на протяжении всего оставшегося вечера Эвридика только и делала что пыталась стимулировать ворона к беседе. Но тот оказался существом молчаливым и на вопросы не отвечал. Он лишь поглядывал на нее умнющим глазом и нахально безмолвствовал: дескать, все-то я знаю и много чего мог бы сказать, да не хочу, потому что и без слов давно уже все ясно с вами, гражданка Эвридика Александровна Эристави. Такое примерно выражение лица было у ворона - и наконец Эвридика отступилась: "Ну и бог с тобой".
- Мам, он г-говорить не хочет больше. Д-давай как-нибудь его на-зовем? Давай назовем его… Марк Теренций Варрон.
- Кто это - Марк Теренций Варрон?
- Один ученый в д-д-древнем Риме.
- Да ну… длинно очень.
- А о-о-он в Риме, м-м-между п-п-прочим, публичную библиотеку основал!
Подробность эта, как и предполагалось, сразила библиотекаря Нану Аполлоновну Эристави.
- Коллега, - ласково сказала она, подойдя к Марку Теренцию Варрону.
Так и стал жить в семье ворон по имени Марк Теренций Варрон, с этого памятного вечера обожаемый всеми домочадцами. Правда, бабушка все порывалась вымыть его яичным шампунем: ей казалось, что Марк Теренций Варрон грязный - ну ведь грязный же? - но ей не давали, потому что птицы ухаживают за собой сами. Ворон в семейных разговорах не участвовал (наверное, языка не знал), но все понимали, что молчит он из чистого упрямства и что когда-нибудь он такое скажет!.. Да, любезные друзья, Марк Теренций Варрон еще скажет свое слово на страницах нашего с вами романа, где уготовано ему высокое и прекрасное назначение. Но давайте пока не будем об этом, потому что рано еще, дорогие мои, рано. Все только начинается, как справедливо заметил Петр Ставский, двигаясь в направлении метро "Кропоткинская".
А Эвридика… что ж Эвридика: она тем же вечером прошлась перед всеми-своими в новехонькой черной шали с японскими цветами: я-прямо-в-магазине-ее-и-надела.
- Как - прямо в магазине? - захотел уточнить отец. - Не оторвав этикетки? Так и шла с ней?
Огромная пестрая этикетка действительно висела на длинной нитке и опускалась, пардон, Эвридике прямо на попу.
- Красиво было, - вяло отнеслась бабушка, а Эвридика расхохоталась.
- С вороном над головой и с этикеткой на заднице! С-с-сделано в Японии.
- Прошу без задницы, - обиделась бабушка и прыснула, услышав себя.
"М-да, - размышляла Эвридика уже в постели. - Странный день.Странный-странный-странный день. Сперва этот Петр из "Грустного вальса"… не надо думать о нем, потому что мы больше не встретимся никогда, так… Потом шаль-с-этикеткой-на-всю-Москву. Потом ворон, Марк Теренций Варрон. Глупое какое-то стечение обстоятельств - все вопреки нормальной жизни, вопреки нормальному ходу событий… против, так сказать, жизненной правды. Ох-ты-боже-мой! С вороном над головой и с этикеткой на заднице! Очень выразительно, кто понимает. И главное, что невозможно не заметить. По-видимому, кто-то должен был заметить… Так и запишем: ворон над головой и этикетка на заднице - это все специально, чтобы кто-то меня заметил. Стало быть, заметили - и очень скоро все изменится в жизни моей. Если бы к лучшему!" - и она повернула ручку на маленьком радиоприемнике. Сначала в эфире было пусто, потом какие-то гудки, потом кто-то говорил по-кажется-бенгальски - Эвридика рассеянно крутила ручку… музыка. Удивительная музыка, неземная музыка - на одном только инструменте… инструментике, вроде флейты-пикколо. Простая мелодия - на трех нотах, наивных трех нотах: до слез! И надо бы взять и расплакаться о том, что жизнь ужасна, ужасна жизнь… Но возник в эфире низкий голос по высокому следу музыки - легкий низкий голос с прибалтийским, вроде бы, акцентом: "Ви слуш-шаэттэ радио Атлантит-ты. Просфучаля маленькайя пиэса тля флейтты-пикколо пот насфаниэм "Мусикка тля Эфритики". Пиэса испольнилас на форминг".
На мгновение - только на мгновение - Эвридика вскинула голову. Но в это уже мгновение поняла, что отныне удивляться чему бы то ни было бессмысленно и поздно. Мелькнула, правда, мысль о форминге - что такое форминг? Но тут и закончился этот ненормальный день: как сквозь землю провалившись в сон.
СОН ЭВРИДИКИ
Маленькая Эвридика (какого же она возраста? у таких маленьких еще не бывает возраста!) в хороводе вокруг елки - в белом платье (капрон, что ли… нет, газ), белых гольфах и белых же туфельках. Хоровод кружит вокруг елки и поет, вроде бы, "Frere Jacques"… но слов не разобрать. И будто бы большая Эвридика за собой, маленькой, наблюдает. Елка же стоит не в доме, а прямо в лесу на снегу. Ночь темная, но на елке много огней. Маленькой Эвридике, думает большая, совсем не холодно: вон как она весело ступает белыми туфельками по снегу! А снег не приминается, странно… Ведь сколько-же-нибудь она весит? Или нисколько не весит… Тут приходят родители забрать детей по домам. А мама этой маленькой Эвридики не приходит - и тогда большая Эвридика протягивает ей руку и ведет в комнату, где другие девочки уже переодеваются. А рука у маленькой Эвридики не теплая и не холодная - никакая. Большая Эвридика одевает маленькую: вот почти уже одела, да на правом сапожке змейку заклинило; большая Эвридика нервничает, сильно дергает змейку - и та впивается маленькой Эвридике в ногу. Ребенок кричит, а змейка все глубже и глубже в ногу впивается - и маленькая Эвридика умирает. Тогда большая Эвридика начинает ее хоронить - причем без слез, как куклу, которая все равно живая не была… значит, и умереть не может. И большая Эвридика говорит речь, очень короткую: "Мы хороним сегодня время". Потом эта единственная теперь Эвридика входит в город, в городе зима, но солнечная - и Эвридика смотрит на свою тень, которая все время удлиняется, и чем длиннее тень, тем меньше Эвридика. Вот тень сделалась огромной, а сама Эвридика вовсе исчезла. Вокруг прохожие идут - не чужие, вроде бы, люди: Эвридика пытается что-то сказать им, но они не слышат ее. И потом возникает низкий такой мужской голос: он поет очень знакомую мелодию, но никак не вспомнить - и тогда тень начинает укорачиваться: Эвридика понемножку появляется снова - сначала маленькая, потом больше, больше, потом уже наконец столько, сколько надо, но голос внезапно смолкает - и почти состоявшаяся Эвридика тут же начинает переливаться в тень, тая на глазах. Как жидкость - из одного сосуда в другой, думает Эвридика и с ужасом понимает, что на сей раз это уже навсегда.
