Евгений Клюев - Книга теней. Роман-бумеранг
Она тряхнула головой и поднялась со скамеечки. И стала жить дальше: вечер, ночь, утро.
Консультация по античной литературе во втором гуманитарном корпусе на Соответствующих Горах…
А на консультацию Эвридика, как всегда и на все вообще, опоздала. Правда, дверь в аудиторию была еще открыта, и она остановилась на секунду, чтобы отдышаться. За секунду успело, однако, кое-что произойти.
- Статский! Статский!..
На зов обернулся высокий молодой человек и помахал рукой громадной-одной-девице, одетой-под-пятилетнюю-крошку.
- Ты сдал?
- Сдал.
- А я завалила. Кутить будем?
- Лучше потом, когда сдашь.
- Значит, никогда… - со вздохом, потрясшим второй гуманитарный корпус до основания.
И - разбежались кто куда: она - вперед по коридору, он - вниз по лестнице, на ходу пару раз крикнув "привет".
Эвридика вошла в аудиторию, кивнув сразу всем - здрасьте, и села за стол с краю: думать о Статском, потому что Статский этот был тем-самым-Петром-из-грустного-вальса… "Ваlауеs pour toujours", - почти беспечно сказала она себе уже на улице, решив забыть о молодом человеке по фамилии (или прозвищу?) Статский. Он забывался плохо, но в конце концов все-таки если не забылся, то подзабылся, по крайней мере, - и тогда Эвридика отправилась в "Головные уборы" на Пушкинскую, имея в кошельке восемьдесят рублей ("Вот-тебе-деньги-купи-наконец-что-нибудь-на-голову-смотреть-холодно").
Этой зимой температура не опускалась ниже минус пяти, этой зимой была весна, но люди свято соблюдали законы января и парились в шубах (правда, распахнутых) и меховых шапках (правда, съехавших набок или на затылок). Только негры ходили, как всегда, в ослепительно белых штанах, дружно противопоставляя африканский конформизм московскому. Москвичи, впрочем, не видели их белых штанов в упор. Эвридика полюбовалась штанами двух или трех негров, постояла у витрины с сарафанами и купальниками, сказала себе: "Какая глупость покупать зимнюю шапку", - и решила истратить деньги на что попало. На "Частную коллекцию" вот… Однако пришлось только глубоко вздохнуть: с "Частной коллекцией" ее не поймут дома. И потом… глупо: ходить в джинсах и пахнуть "Частной коллекцией". Если в джинсах - надо пахнуть "Диореллой". Но "Диореллы" в данный момент нет. Ладно, оставим духи. Оставим духи и купим… купим-купим-купим… ну-ка, за чем тут очередь, - это и купим! Нет, не купим, пожалуй: тут мужские рубашки. А вот интересно, изменится ли что-либо в моей жизни, начни я с завтрашнего дня носить, скажем, во-он то платье?.. красивое, между прочим, платье! Ведь заведет же оно меня куда-то, платье это, а? Не может быть, чтобы от покупки его ничего не изменилось: это ведь уже разные пути - жить, имея такое платье, и жить, не имея такого платья. Да что платье - даже вот этот аккуратно сложенный носовой платок в зеленую клетку, и тот способен повернуть жизнь на сто восемьдесят градусов! А потом, в старости, спросишь себя: с какого момента жизнь пошла в этом направлении? - и ни за что не вспомнишь об аккуратно сложенном носовом платке в зеленую клетку, который один, может быть, и стал главной причиной всего… Осторожнее, осторожнее: каждый предмет стоит уже наизготове, он приготовился влиять, только качнись в его сторону, и… пошло-поехало! Стало быть, идем мимо: мимо платья (нет, а красивое все-таки платье!), мимо носового платка, мимо длинного красного шарфа - уж этому-то попробуй дать волю! Окрутит, заманит, обманет. Значит, и мимо шарфа идем - и вообще мимо всего идем, на улицу идем, на воздух.
…А в воздухе - прямо возле галантерейного магазина - покачивался на ветру толстощекий пузырь: наверное, родителей дожидался.
- Тетя, ты цыганка?
- Цыганка! - страшным голосом сказала Эвридика, но смелый пузырь засмеялся в ответ.
- Не цыганка, а девушка.
- Девушки тоже цыганками бывают, - поделилась опытом Эвридика, смутив самоуверенного пузыря этим заявлением - впрочем, ненадолго.
- У цыганки шаль, а у тебя нету, вот, - с жаром возразил он и посмотрел на Эвридику строго.
- Нет так будет, стой здесь, - пообещала Эвридика. Как все-таки легко говорить с детьми: куда только девается заикание! Надо, надо было остаться в детском саду №165… там я никогда не заикалась: дети не давали. А что теперь? Поступила в МГУ - и снова-здорово! Не могу говорить, хоть меня режь. Вот отдел, где шали. Дороговато они стоят, шали эти… Но надо ведь становиться цыганкой: пузырь явно шутить не любит.
- С…с…- ну вот, начинается! - с-семьдесят п-пять…
- Куда? - с места свирепеет кассирша.
- Шаль. (Смотри-ка, сказала!)
Теперь надо выбрать: пузырь придирчив.
- Вам какую?
- Ч-ч-черную.
Прекрасная черная шаль с японскими цветами. Пусть не завертывают, я все равно разверну, чтобы, так сказать, во всей красе! Эвридика набросила шаль и вышла из магазина. Пузырь ждал.
- Ну что, доволен?
- Почем? - пузырь знал толк в шалях.
- Семьдесят пять рублей.
- Хорошая. Теперь ты настоящая… даже страшная.
Эвридика засмеялась. Классный какой пузырь!
- Зовут-то тебя как?
- Юра-Пузырев-улица-Юных-ленинцев-дом-пять-квартира-сорок-два, - отрапортовал тот.
- Длинно тебя зовут! - восхитилась Эвридика. - Апельсин хочешь?
- Конечно. - Юра-Пузырев-улица-Юных-ленинцев-и-так-далее посмотрел на нее как на дуру. Эвридика вынула из сумки апельсин.
- Почистить тебе его?
- Ну, - сказал тот, и она принялась чистить апельсин. Тут-то и застала ее на месте преступления мамаша-пузыря - молодая энергичная бабенка с двумя сумками в одной руке.
- Девушка, Вы ему, что ли? - И с ужасом воззрилась на апельсин. - Ему цитрусовых нельзя, у него аллергия от них, Вы бы хоть спросили сначала!
- У тебя аллергия, извини, - подмигнула несчастному Эвридика и отправилась восвояси. Аллергический пузырь сопроводил ее уход душераздирающим воплем: - Хочу цитрусовых!
Не оборачиваясь и на ходу дочищая злополучный цитрусовый, Эвридика исчезала в толпе.
Дальше был ворон. Он сидел на карнизе в Столешникове и никуда не летел, мрачно глядя на прохожих и не любя их, потому что карниз был невысоким - и, следовательно, каждый мог схватить и искалечить. Увидев Эвридику, ворон качнулся на карнизе, но удержался. Эвридика присела на корточки и протянула ворону цитрусовый. Цитрусовый не заинтересовал ворона.
- Та-а-ак, - отнеслась Эвридика. - А чего же ты тут сидишь? - И она одним пальчиком погладила ворона по голове. Тот вел себя спокойно.
- Все ясно, ты не просто спокойный, ты больной. Пойдешь ко мне на руки?
Она несла его на руках по Пушкинской. Удивительно все-таки смирное существо - даже не трепыхнется. А может, он при смерти? Вот идиотка, куда я его дену! И потом… если он умрет прямо так, в руках… Эвридика заглянула ему в глаза: хорошие оказались глаза, ясные.
- Ты тут у меня не умри, смотри. - И вздохнула: - Эх, ворон-ворон, навязался ты на мою голову!
В телефонном автомате она держала его под мышкой. Как скрипку.
- Алло, мама? Я вот шаль купила. Да, хорошую. Японскую. Ничего не холодная, нормальная. Плотная. В общем, я уже домой иду. Только у меня ворон. Ну как… обыкновенный. Большой такой, серый. Умный. Да нет, птица. Живая. Зачем… я не ловила, он сам. Он просто сидел на карнизе в Столешникове. Заболел, наверное. Или устал. Короче, я его несу, пусть у нас живет. Ну пусть поживет. Да ничего страшного, он тихий. Даже, может быть, ручной… дрессированный, то есть. Нет… не знаю, поддаются, значит. Ладно, привет.
…В час пик неудобно идти по Москве с вороном. Со скрипкой - и то неудобно, но скрипка дело привычное. А ворон - дело непривычное, даже если он тихий и, допустим, дрессированный. Все равно он остается птицей, так что держать его в руках как-то не вполне… естественно. Противоестественно, в общем. А он пригрелся и чуть ли не спит, бродяга. Жалко, что за пазуху не влезет, большой очень… Ноги у него жесткие и неприятные на ощупь. Куриные довольно ноги. То есть лапы, конечно.
Войдя в метро, Эвридика одной рукой подняла ворона над головой, а второй предъявила проездной. Дежурная обалдела и, выскочив из будки (как собака, чтоб ее!), заорала вслед:
- Совсем с ума посходили! Скоро с крокодилами ездить будут! Назад! Назад!
Зря, Эвридика с вороном уже без остатка растворилась в толпе, миролюбиво размышляя: "Если с крокодилами ездить будут, это уже нехорошо, конечно. Со змеями тоже нехорошо - особенно с большими, питонами там, удавами, кобрами… Вообще эти два класса - рептилий и земноводных - надо запретить для провоза в метро. А то собак запрещают, нашли кого запрещать!.." Она все еще держала ворона над головой, потому что иначе его могли задавить в толпе, и создавала вокруг себя эдакие завихрения из наиболее любопытных москвичей-и-гостей-столицы, никогда, что ли, ворона не видевших (?). Допрыгала благополучно до распахнувшейся прямо перед ней двери и, посадив птицу на колени, бухнулась в относительно широкий проем между двумя толстыми бабками, через этот проем, как через реку, обсуждавшими некоего Пахомыча. Из обсуждения Пахомыч получался пьяницей-алкоголиком. Впрочем, тут же сконцентрировалось внимание толстых бабок на вороне.
