Лебедев Andrew - Орёлъ i соколъ
Принял Вова Ислам.
Принял и стал Ахметом.
В лагере его поставили сперва преподавать подрывное дело.
Для него это была наука нехитрая.
Еще в учебке и с тротиловыми шашками, и с пластидом, и с детонаторами всех типов и видов поработал.
И фугасы закладывал, и накладные заряды из тротиловых шашек делал, и просто одной лишь скруткой из ДШ**** умел столб перешибить.
ДШ**** – детонирующий шнур – подрывное устройство в виде шнура, заполненного взрывчатым веществом, применяется для ОДНОВРЕМЕННОГО подрыва нескольких фугасов или накладных зарядов.
Появились у него и друзья и наставники.
Хабибулла, ставший Вове восприемником – часто на операции уходил в горы, и в лагере Вова-Ахмет общался теперь, в основном, с Керимом – американским инструктором – тоже мусульманином из американизированных пакистанцев, да с имамом Набиуллой. Оба по русски говорили весьма сносно.
Имам принялся учить новоиспеченного Ахмета арабскому языку и основам мусульманской культуры, а Керим учил языку пушту и вообще вел с Вовой-Ахметом душеспасительные беседы. О будущем мира, об Америке, о роли исламских стран, о будущей счастливой жизни мусульманина Вовы-Ахмета… Эти разговоры случались по ночам.
А днем.
А днем, Вова-Ахмет, одетый теперь по моде – в американскую куртку морпеха, в камуфляжные шаровары, заправленные в высокие брезентовые шнурованные ботинки, с платком-хеджабом на голове и в черных светозащитных очках – выходил на их небольшой полигон, куда командиры десятками приводили юных новобранцев, рекрутированных по горным аулам.
Большинству мальчиков едва исполнилось шестнадцать.
Смуглые.
Худенькие.
В халатах, а некоторые в русских телогрейках. Кто и босиком, при том, что по ночам здесь были морозы до минус десяти.
Только глазки черные сверкают, да улыбки белозубые!
И откуда только эта дентальная свежесть у них бралась? У нации, у племени, не знавшей ни зубной щетки, ни пасты КОЛГЕЙТ…
Керим или Набиулла по очереди сперва работали при Вове переводчиками.
А через пару месяцев, Вова уже и без переводчиков стал обходиться.
На смеси узбекского и пушту ловко объяснял несовершеннолетним рекрутам – как закладывать фугас, как подсоединять к подрывной машинке провода, идущие от электродетонаторов, как соединять накладные заряды в один, с помощью детонирующего шнура… Объяснял и показывал, как сделать запальную трубку из обычного детонатора и куска ОШ*****, как сделать и как поставить инициирующий заряд из стандартной двухсотграммовой шашки с запальной трубкой…
Сопливые рекруты скалились и всякий раз принимались хохотать, когда Вова коверкал слова.
Но старались.
Писать не умели – конспектов, как это было принято в Советской учебке – не вели, по причине неграмотности своей, но подрывное дело схватывали не хуже иных советских сержантов.
И главное – ничего не боялись.
Вову сперва пугало это их отсутствие всякой острастки.
Он бывало только скомандует, – детонаторы взять, огнепроводный шнур взять, трубки делать… – а эти уже детонаторы похватали – и сразу в рот…
Дети!
Хватают все, что блестит…
Одному пацаненку челюсть оторвало.
Он детонатор зубами сжал – хлопок и только кровью все вокруг забрызгал.
Стоит – а половины нижней лица – и нет!
Постоял-постоял и упал…
Закопали пацаненка по обычаю – до захода солнца. Закопали сидя – лицом к Востоку.
Набиулла потом Вове сказал, что пацаненок этот уже в тот же день в раю был.
2.
Лёша Старцев горевал по дружку своему Володе, и всякий раз, когда по Би-Би-Си передавали имена тех попавших в афганский плен военнослужащих, которые по линии Красного Креста были освобождены и предпочтя Советскому Союзу – свободный Запад, прибыли в Амстердам – этот город, который служил некой адаптационной перевалочной базой для отказников-невозвращенцев, Леша приникал к приемнику, ловя имена освобожденных пленников, но Володькиной фамилии среди них не называли…
Леша горевал.
И когда, выйдя на дембель, вернулся в Ульяновск, зашел к Володькиным мамке с сеструхой – зашел… Посидел на кухне, выпил поднесенного Верой Степановной винца. Посидел.
И повинился.
Захотелось-таки снять камень с души, де – Вова ваш меня от смерти спас, а я его не смог уберечь…
Но ни Вера Степановна, ни сеструха Вовкина – Лариска и не думали Леху ни в чем винить.
Стал Леха ходить к ним в дом – в Киндяковке.
Ходил-ходил, да и женился на Вовкиной сеструхе.
Хорошой девчонкой Лариска оказалась.
И западло Лехе было бы – попетрушить сестру друга, да бросить потом.
Вобщем – женился.
И породнился с Ходяковыми.
А потом, год спустя, запросился обратно в Афган.
Уже прапорщиком.
А Лариска – с дипломом Ульяновского медучилища – медицинской сестрой в Кабульский госпиталь.
А на базе в Баграме – довелось Лехе попасть сперва к капитану Батову, а потом и самому генералу Невядю…
Судьбина их столкнула и все в Лехиной дальнейшей карьере совершенно по-новому пошло.
*******************
Глава 5.
1.
Батов во многом копировал своего кумира – генерал-лейтенанта Неведя. Батов – тогда еще командир развед-роты, и по званию – капитан, служил в ограниченном контингенте в ДРА или попросту в Афгане..
А комдив Невядь слыл тогда в войсках великим стебком. Приняв дивизию еще полковником, лазал по батальонам в каком-то старом затрапезном бушлате без погон, и не зная еще своего "нового" в лицо, многие попадали впросак, принимая его то за какого то гражданского спеца из Кабула, то за приблудившегося прапора из вещевой службы или с дивизионного склада ГСМ. Только маленькая квадратная бирочка на противогазной сумке с надписью химическим карандашом на ней "Невядь", выдавала новое дивизионное начальство. Говорили, что в этом своеобразном брезентовом портфеле, помимо запасных обойм к своему "стечкину" комдив постоянно таскал еще и фляжку из нержавейки с трехзвездочным армянским… Но про него вообще много чего говорили. И уже по весне, когда расцвел мак, и Невядь получил генерал-майора, принялся он лазать по батальонам в прапорщицких погонах с одною на них маленькой звездочкой… Будто этакий младший прапор, а не генерал…
Батов всегда любил в людях настоящее Он и Лешку Старцева учил любить только настоящее…
А Невядь и был настоящим. Именно они, настоящие, вообще – то стебками всегда и прикидываются. Неживой или поддельный, или если вообще – чужой, те всегда как раз норовят все по-правилам, да как следует. А Невядь – мужик без комплексов.
Триста прыжков с парашютом, на костяшках – мозоли в медный пятак – от бесконечных отжиманий "на кулачках", да от ежедневных молочений в сосновую макивару… Да если бы его доблести писались не фиолетовыми чернилами, да не штабным писарем, да не в карточке учета взысканий и поощрений по форме, установленной в МО СССР, а гекзаметром боянно пелись бы у походных костров, то там бы были такие строки, как "голос его, был подобен раскату грома в самую страшную бурю, а глаза его извергали искры, как те, что сыплются из под колес боевой колесницы, когда та катится на бой по мощеной дороге…" Такой вот он был.
И баб он любил. И вообще, был он из тех, кто своего не пропустит.
В общем, задумал как то Невядь караван один целиком на себя записать. Весь. Со всем товаром.
Граница то с Пакистаном полу-прозрачная. Оружие – стингеры-мудингеры, это само – собой, но везли караванщики и барахло: "сони", "грундиги", "шарпы" всякие разные.
Генералы бортами военно-транспортной не только "груз-двести" в Союз слали, но порой настоящих "золотых тюльпанов" оформляли… Разведка наводку даст, четыре вертухи в горы… Туда с боекомплектом – обратно с "хабаром"… Потом только ящиками да тюками прям из "восьмерок" да в распахнутые рампы "анов"… А куда там потом в Союзе – никто и не знал.
Дивизионный разведчик ему эту идею то и подал. А то откуда бы Невядю знать, что кроме стингеров караванщик повезет бригадному генералу Камалю еще и бакшиш за прошлогодний урожай. А мак в том году – богатый уродился.
У Невядя для срочных серьезных дел, была отобрана команда. Из одних только офицеров и прапорщиков. Причем из тех, кто служил с ним еще во Пскове и в ГСВГ.
Третьим номером был в этой команде и капитан Батов, а с ним – прапорщик Леша Старцев…
Шли двумя вертушками. "Восьмой" пару раз прижался – высадил две пятерки – в одной САМ, в другой старшим майор Кондратьев – разведчик дивизионный… А крокодил – тут же – все висел неподалеку – в пределах работы радиосвязи.
Невядь вообще слыл в войсках большим стебком.
И еще шла о нем молва, что справедливый. Будто бы вел Невядь свой одному ему ведомый учет потерь, где по его справедливому понятию должно было соблюдаться обязательное соотношение "один к восьми". Потеряли наши при выходе на тропу двоих десантников – комбат тут же должен отчитаться ему шестнадцатью головами дохлых духов. Потеряли четверых – покажи ему тридцать два холодных моджахеда – и ни на одного меньше!
