Алиса Бяльская - Легкая корона
Иногда мы заходили к громовским знакомым, всегда женского пола, у которых, как он выражался, можно было обогреться и поесть. Он доставал толстенную записную книжку и звонил тем, кто жил поблизости от того места, где мы находились.
— Привет, это Сережа. Да, Громов. Я тут совсем рядом с твоим домом. Можно заскочу?
Иногда ему отказывали, но чаще говорили «да». Про меня он не упоминал, и когда, открыв нам дверь, хозяйка видела его с девушкой, то, скажем так, удивлялась. Но не сильно. У них у всех по лицам разливалась какая-то понимающая улыбка. Они впускали нас и ничего не говорили. Громов вел себя очень оживленно и говорил без умолку, хозяйка дома готовила нам чай, некоторые нас кормили. Эти женщины смотрели на Громова с удивлением и грустью, на меня же не обращали внимания. Я по наивности думала тогда, что у него много знакомых и что так случайно каждый раз получается, что мы оказываемся рядом именно с очередной одинокой женщиной. Лишь спустя время я выяснила, что все они были его бывшими любовницами, которым он никогда не давал пропасть окончательно из его жизни. Ситуация, когда Громов сводил своих женщин, заводила его, тем более что все они были настолько интеллигентны, что не выражали ни малейшего протеста.
Вскоре после нашего знакомства я обнаружила, что он очень прижимист. В наших ночных скитаниях по городу мы неизбежно начинали умирать от голода ближе к утру. Мест, которые были открыты всю ночь, в центре почти не было, кроме пельменной на Лубянке, где основной публикой были таксисты, работавшие в ночную смену. Была еще пара забегаловок, открывавшихся очень рано, часов в шесть. К половине шестого у входа обычно уже собиралось с десяток человек, переминавшихся с ноги на ногу в ожидании возможности выпить чашку горячего кофе. И везде Громов отказывался платить за меня — это было странно и обидно, ведь феминизм еще не докатился до нас и я не знала, что женщина может платить за себя сама и не чувствовать себя при этом Ущемленной. Он никогда не давал мне денег на такси, и это тоже было постоянным источником моих обид.
— Я могу еще остаться с тобой, — говорю ему однажды, — но будет поздно, а я не хочу возвращаться от метро одна.
В ответ он пожал плечами, решай, мол, сама.
— Я могу взять такси, — продолжила я.
Никакой реакции. Я не выдержала:
— Нет, ты совершенно невыносим!
— А чего именно ты от меня хочешь?
— Ну, скажи, что ты дашь мне деньги на такси.
— Почему я должен давать тебе деньги? Ты хочешь остаться со мной, и у тебя есть деньги, оставайся — я буду рад. У тебя нет денег — езжай домой на метро. Почему мне никто денег не дает, а ты пытаешься все время выкрутить так, чтобы я за тебя платил?
— Ты хочешь сказать, что я из тебя выбиваю деньги? Ты имеешь в виду, десять копеек за стакан чая?
— Дело не в сумме, а в принципе. Ты постоянно готова к тому, что кто-то за тебя будет платить, и этим определяешь свои поступки. Это проституточий подход к жизни.
— О'кей, так ты хочешь, чтобы я осталась, или нет? — я.
— А как ты вернешься? — он.
— На такси, — я.
— Значит, у тебя есть деньги? — он.
— Да.
— Вот видишь, у тебя есть деньги, а ты все равно хотела, чтобы я тебе дал свои. — Он не сбивался.
— Да дело не в этом проклятом червонце, — сорвалась я, — а в том в том, что если ты дашь мне денег на такси, значит, ты хочешь, чтобы я осталась, хочешь побыть со мной еще.
— Вот видишь, я про это и говорю, ты определяешь мое отношение и мои желания количеством денег или готовностью их потратить. Так ведут себя проститутки.
Громов торжествовал — он доказал свой тезис и так и не сказал, что он хочет, чтобы я осталась, вынудив меня сказать все самой, да еще и показать, что я готова за это платить. Это было унизительно, но мне не хотелось ссориться, и я заталкивала обиду поглубже.
Мои ночные прогулки под луной мама приняла в штыки. Вначале она требовала, чтобы я предупреждала, если задерживаюсь, но, когда я звонила и говорила, что ночевать не приду, она устраивала мне дикие скандалы. Так что я в конце концов решила просто не предупреждать ее ни о чем. Она же, в свою очередь, психовала, не спала всю ночь и, самое неприятное, пыталась вычислить, где я могу находиться. Как-то раз, найдя забытую мной дома записную книжку, мама начала обзванивать в два или три часа ночи всех подряд, особенно тех, о ком что-то слышала. Я потом еще долго умирала от стыда, когда люди передавали мне, что именно она говорила во время этих поисков.
— А у нас с твоей мамой был забавный диалог, — сказал мне Зимин, когда Громов вместе со мной пришел на встречу редколлегии «Гонзо». Они встречались на «Пушкинской» и оттуда ехали к Зимину домой — меня туда, разумеется, не допускали. Привести меня познакомиться, похвастаться новой победой — это Громову было приятно, но к серьезным делам женщины не допускались.
— Какой диалог? Когда ты с ней разговаривал? — смутилась я.
— На днях. Ночью. Я пришел поздно, пьяный. Лег, только заснул, вдруг звонок — и настойчиво так, звонит и звонит. Взял трубку — женский голос, незнакомый. «Алиса у вас?» — «Какая Алиса? Я никакой Алисы не знаю. Вы знаете, — говорю, — который час?» А она говорит: «Вот именно, четвертый час ночи, а моя дочь гуляет с вашим другом, и он ей не дает звонить домой».
— Извини, пожалуйста, мне очень неудобно.
— Знаешь, мы с ней в результате нормально поговорили. Она просто никак не ожидала, что ты так вдруг поменяешь свое поведение. Она боится, что ты пьешь, принимаешь наркотики, боится тебя потерять. Я ее успокоил, сказал, что Сергей — хороший и ответственный человек и что мы наркотики не употребляем.
Я готова была провалиться сквозь землю. Громова тоже как корова языком слизала, у него вообще была потрясающая способность исчезать как по мановению волшебной палочки. Однажды мы с ним приехали на «Курскую», и он решил пойти проводить меня. Время было еще не позднее, поэтому мы сделали крюк и пошли осматривать Хохловский переулок. Но пока гуляли, метро закрылось, и доехать до дома Громов уже не мог. Я позвонила домой.
— Мам, мы сейчас придем с Сережей. Метро не ходит, он побудет у нас до утра.
— Нет, нет, постой! Ни в коем случае! Я не согласна! — запротестовала мама, но я уже повесила трубку, решив поставить ее перед фактом. На всякий случай все же позвонила Марине. Подошел Глеб.
— Глеб, слушай, это ничего, если мы сейчас придем с Сергеем к вам? А то, боюсь, мама нас съест живьем.
— Приходите, только скорее, мы уже спать собираемся.
Когда мы подходили к моему дому на Старой Басманной, я увидела маму, нервно прохаживавшуюся у подъезда.
— Ой, это мама, — сказала я.
— Это она нас поджидает? А что у нее в руках? — спросил Громов.
Я присмотрелась получше.
— Кажется, это скалка. Она, наверное, собралась тебя бить. Подожди, я пойду поговорю с ней.
Пока я переходила улицу, мама помахивала скалкой, прямо как Андрей Миронов в «Брильянтовой руке». Мне, правда, было совсем не смешно.
— Мама?
— А, это ты. Ты что, одна?
— Господи, мама, зачем тебе скалка? Ты что, собралась его бить?
— Не будь идиоткой! Я одна ночью на улице, вокруг никого. Взяла палку как средство самозащиты, вдруг кто-то привяжется.
— Да зачем ты вышла-то? Что ты здесь делаешь?
— Я хочу сказать, что я категорически против того, чтобы ты приводила его домой. Я не разрешаю, и все.
— Да мы просто на кухне посидим, пока транспорт не начнет ходить.
— Ничего не желаю слушать. Меня не интересует, чем вы собираетесь заниматься… В каком смысле «просто на кухне посидим»? А ты что себе вообразила? Я не хочу, чтобы посторонний мужик сидел у меня на кухне, мне утром на работу.
— Ладно, успокойся, мы пойдем к Марине.
Но когда я вернулась на ту сторону, Громова там не было. «Может быть, он зашел за дом и ждет меня на детской площадке?» — подумала я и завернула за угол. Нет, здесь его не было. «А, наверное, он к Марине пошел, сам догадался». Я пересекла площадку, обошла еще один дом и вошла в Маринин подъезд. Подойдя к ее двери, вначале прислушалась — есть голоса или нет, было тихо. Я помялась, вдруг уже поздно и они успели лечь, а Громов не у них? Все равно тихонько поскреблась в дверь. Открыла сонная Марина.
— Ну, что так долго? Я вам постелила в гостиной. Я пошла спать.
— Его у вас нет? — спросила я, сама понимая всю нелепость своего вопроса.
— Кого? Твоего Сережи? Нет. Вы поссорились, что ли?
— Марин, он пропал, — сказала я.
— Как «пропал»? Что случилось-то? Подожди, ты куда?
— Я пойду опять его поищу, может быть, он заблудился! — крикнула я, сбегая вниз по лестнице.
Конечно, я его не нашла. Он просто повернул в переулок, поймал там такси и уехал.
— А что ты так удивляешься? — сказал он мне, когда я наконец поймала его по телефону. — Конечно, я испугался: я не привык получать скалкой по лбу от разъяренных матерей.
