Алиса Бяльская - Легкая корона
— Зачем же ты пришла, если у тебя все в порядке? Тебе что, делать больше нечего?
Я не отвечала, мне не нравилось, как она мне тыкает; вообще, мне все не нравилось здесь. Происходящее совсем не походило на обычный прием у врача в поликлинике. Больше всего это напоминало допрос, а я почему-то была обвиняемой. А вот в чем меня обвиняли, я не знала. Зато врачиха, судя по всему, обладала всей полнотой информации.
— Ты учишься, работаешь?
— Учусь. В университете.
— Студенческий билет, — она протянула руку.
Я дала ей свой студенческий. Его она положила в тот же ящик стола.
— Билет просрочен.
— Дело в том, что я временно не учусь.
— Отчислена?
— Нет, я сама ушла, потому что мне не подходит выбранная специальность. Я сейчас нахожусь в поиске своего места. В шестнадцать лет трудно понять, что тебе нужно. Мне казалось, что естественные науки — это интересно, но я ошибалась. Я пишу и думаю, что мне стоит поступать в Литературный институт или ВГИК.
— Понятно. Значит, не учишься и нигде не работаешь?
— Я пишу в журналы.
— О чем же, если не секрет?
— Ну, о роке.
— О чем???
— Нет не о судьбе, не гороскопы или, там, предсказания. О музыке — рок-н-ролле, знаете?
— Нет, не знаю. Какой сегодня день недели?
— Среда, я думаю. А может быть, вторник? Точно, вторник.
— А число?
— Наверное, 18-е или 19-е. У вас есть календарь? Я всегда по календарю смотрю. Как и все, я думаю.
— Сегодня 21-е число, и я знаю это без календаря. Как все нормальные люди.
— Я рада за вас.
В ответ она оскалила зубы и что-то записала в моей карточке.
— Дело в том, что я недавно рассталась с моим э-э… — я запуталась, подбирая слово. Она прекратила писать и впилась в меня взглядом, — с моим молодым человеком. И поэтому я сейчас в основном сижу дома и не слежу за календарем. Это не значит, что я неадекватна и не знаю, где живу и какой сейчас год.
— А почему у тебя выбриты виски? Что это за рана на ухе? Ты хочешь причинить себе боль? Какие еще увечья ты себе наносишь?
— Я не наношу себе никаких увечий. А виски — это так, по глупости. Поддалась минутному импульсу и случайно порезалась.
— Минутный импульс, понятно. А кто это у тебя на груди?
— Это герой Советского Союза, первый космонавт Земли Юрий Гагарин.
— И зачем тебе столько значков?
— Ну, это значит, что я — пятижды Гагарин Советского Союза.
Она меня достала, эта тетка. Пора валить отсюда.
— Так-так, — тетка удовлетворенно улыбнулась и начала писать в карточку с такой страстью, что ручка прямо скрипела по бумаге. Она увлеклась и будто бы забыла о моем присутствии. Впрочем, это было не так.
— Что ты бормочешь?
— Это стихи, Мандельштам. Я, знаете ли, люблю иногда стихи вслух почитать.
Я свободе, как закону,
Обручен, и потому
Эту легкую корону
Никогда я не сниму.
— Ах вот как, корона? Ты считаешь, что у тебя корона на голове? — Тетка не на шутку заинтересовалась.
— В общем, конечно. У каждого своя корона, корона свободы — свободы выбора, свободы жить или умереть.
— Понятно… А скажи-ка мне, вот если ты находишься на высоком этаже и выходишь на балкон или подходишь к окну, ты думаешь, глядя вниз: «Что будет, если я прыгну?»
— Но ведь это естественно. Все смотрят вниз и примеряются. Но это не значит, что они собираются прыгать.
— Так, значит, ты думаешь об этом?
— Как любой человек с воображением — да.
Тетка записала и это в карточку, закрыла ее и убрала в ящик стола, туда, где уже лежали мой паспорт и студак.
— Подожди меня в кабинете, пожалуйста. Я скоро вернусь, — попросила она с приторной улыбкой.
«А ведь она пошла перевозку вызывать, — осенило меня. — Сейчас погрузят и упекут в психушку в наблюдательную палату. Поди докажи потом, что не сумасшедшая. У нас же 90 % пациентов поступают в психбольницы из диспансеров, им же надо план отрабатывать. Поставят диагноз — и все, на всю жизнь. И на работу потом никуда не примут и прав никогда не дадут».
Я тихонько приоткрыла дверь и выглянула в коридор. Два здоровых санитара неторопливо двигались в сторону кабинета. Я быстро закрыла дверь. Что делать? Подбежала к окну. Слава богу, решеток на нем не было. Уже забравшись на подоконник, я вспомнила о документах в ящике стола. Удача снова улыбнулась мне: ящик был не заперт. Я схватила паспорт и студенческий, а заодно карточку и бланк с моей подписью. «Все, дудки, теперь вы меня не найдете», — я засунула бумаги в рюкзак и махнула из окна. Внизу — сегодня явно был мой день! — намело огромный сугроб, так что я совсем не ушиблась. Пулей промчавшись по Армянскому, я свернула на Маросейку и, только почти добежав до Покровских ворот, поняла, что пальто в дрючик и дедовский летный шлем остались в кабинете.
«Наверное убегать в окно от советской власти у нас, Вялых, в крови». — Я вспомнила деда Матвея, убежавшего от НКВД.
Меня всю колотило от холода и адреналина, но в голове как-то прояснилось. Все дурацкие мысли испарились, как не бывало. Все-таки помогла мне психиаторша. Не зря сходила. Конечно, пальто и шлем жалко, но пусть им это будет от меня на память.
