Джеймс Скадамор - Клиника «Амнезия»
Моя мать, словоохотливая светская дама, переходила от одной кучки гостей к другой, следя за тем, чтобы никто не скучал. Отец, пританцовывая, следовал за ней, поедая бутербродики-канапе и пытаясь выведать у местных государственных чиновников последние политические сплетни.
Я поглядывал в сторону Старого города, думая о том, удастся ли Фабиану осуществить нашу предварительную договоренность: выпустить фейерверк на статую крылатой девы на Панечилло. Я возлагал на это не слишком большие надежды — из всех планов, которые мы с Фабианом постоянно строили, обычно ничего не выходило — и потому попытался завязать разговор с дочерью француза — поставщика цветов. У этой семнадцатилетней девушки было веснушчатое лицо и темные, еще влажные от недавно принятого душа волосы. Она была одета в самое потрясающее белое платье, какое я когда-либо видел в своей жизни. Почти всю вечеринку я незаметно от всех любовался ею. Барышня в течение получаса отчаянно сопротивлялась ухаживаниям какого немолодого развратного усача с церемониальной шпагой, однако вырваться от него ей не удалось, и я принялся методично накачиваться слабеньким «бакс физзом», дабы затем изменить диспозицию и пообжиматься с ней в кустах.
Я выбрал подходящий момент и начал приближаться к каменной лестнице, репетируя слова, которые собрался сказать через несколько лет на моей будущей свадьбе (мы встретились на садовом газоне в тени Пичинчи [1]), и пожалел, что у меня нет шпор, которыми наверняка смог бы вызвать интерес юной француженки к своей особе. В следующее мгновение передо мной неожиданно возникала мать и вверила мне некоего юного херувима лет тринадцати — он-де только что прибыл в Эквадор и абсолютно никого в этой стране не знал.
— Это Эжен, — пояснила мать. — Он француз. Я пообещала, дорогой, что ты ему все здесь покажешь. Так что повеселитесь пока. Надеюсь, ты уже поел? Кстати, еще остались замечательные пирожки.
— Салют, Эжен! — поприветствовал я нового знакомого. — Я плохо говорю по-французски, но знаю одного человека, с которым мы можем поболтать.
— Я одинаково хорошо говорю на обоих языках, — с ангельской улыбкой ответил Эжен.
— Отлично. Тогда ты поможешь мне с переводом.
Фабиан наблюдал, как к нему медленно подплывает колесная платформа со скульптурным изображением Девы Марии. Статуя напомнила ему собственную мать, что, в свою очередь, вызвало у него приступ головной боли. Воспоминания об отце были четкими и ясными, под стать достоверности его гибели: слова, мнения и поступки. Все, что было связано с матерью, имело неясный, смутный характер, и это скорее означало, что она не умерла, а просто исчезла. Вот почему Фабиан не мог заставить себя ее оплакивать, что вызывало у него чувство неизбывной вины. Мой друг часто ловил себя на том, что не думает о матери.
Фабиан продолжал смотреть на платформу, которая с каждой секундой оказывалась все ближе и ближе, и постарался занять такое место, где до его слуха доносилась музыка всего только в одной лавки, торговавшей сувенирами. Где бы Фабиан ни стоял, у него возникало ощущение, будто он слышит индейские мелодии, исполняемые на свирели, и очень часто вместе с маниакальным, как культ вуду, контрапунктом музыки в стиле сальса. Аромат жарящегося на углях мяса морских свинок больше не распалял его аппетит — смешанный с кислым запахом немытых тел, он, наоборот, вызывал омерзение. Контуры окружающих людей и предметов расплывались, утрачивая четкость. Отряды полицейских начали теснить толпу с края улицы в сторону, и в давке Фабиан не смог удержать равновесие. Он упал, приземлившись частично на мостовую, частично в мощенную камнем канаву, с глуповатым выражением лица глядя на развевавшиеся над улицей разноцветные хоругви и флаги. По толпе пробежал возмущенный ропот, но полицейские бесцеремонно потеснили народ еще больше. Фабиан при падении больно ударился головой о мостовую, и теперь она буквально раскалывалась от боли. Дева Мария нависла прямо над ним, покачиваясь над морем человеческих тел, сцепив перед собой руки, устремив взгляд из своего стеклянного ящика куда-то вдаль. Фабиан отметил про себя, что по сравнению с золотыми красками шествия цвет ее лица кажется бледным, но задумываться над причиной этого не стал, понимая, что самое главное для него — встать на ноги.
В следующее мгновение находившийся неподалеку полицейский потерял терпение и, видимо, запаниковал под натиском толпы. Он замахнулся дубинкой, и плотно спрессованная человеческая масса откатилась назад, грозя насмерть затоптать лежавшего на спине Фабиана.
Его взор пронзила вспышка яркого света, и последнее, что он увидел, прежде чем толпа закрыла ему обзор всей своей массой, было новое лицо, смотревшее на него из стеклянного ящика. Восковая Богоматерь с загадочной улыбкой куда-то исчезла, и на ее месте появилась его собственная мать — настоящая, живая женщина. Ее глаза светились радостью. Слезинка на ее щеке перестала быть искусственной каплей воска на лице манекена, медленно скатившись по теплой коже.
Изумление и восторг, которые Фабиан испытал от увиденного, вмиг избавили его от страха быть раздавленным толпой. До него даже не сразу дошло, что рука его оказалась сломана в двух местах после того, как людская масса накатилась на него волной в третий раз, и видение матери исчезло. Зато снова дала о себе знать головная боль, к которой теперь прибавились страдания от сломанной руки. Казалось, они распространяются вокруг его тела подобно взрывной волне.
В те мгновения даже Фабиан не заметил клубы пыли над соседним зданием, поднятые первыми толчками землетрясения.
Серьезно решив поухаживать за юной француженкой и поздравив себя с удачной мыслью воспользоваться услугами Эжена в качестве переводчика, я был поражен в самое сердце, когда выяснилось, что предмет моих мечтаний оказался его старшей сестрой, которая к тому же прекрасно говорит по-английски, и они с самого начала прикалывались надо мной. В общем, из соблазнителя я превратился в предмет довольно злого розыгрыша и потому в расстроенных чувствах спрятался за статуей Христофора Колумба. Я собрался было на свой страх и риск запалить сигаретку, когда почувствовал, что земля под ногами задрожала.
Если в Старом городе землетрясение дало о себе знать довольно серьезным образом — со стен старых каменных домов осыпалась штукатурка да рухнул прилавок с трубками для курения гашиша, — то вечеринка в саду посольства прошла возмутительно спокойно. Единственным физическим проявлением природной стихии стало слабое позвякивание бокалов на выставленных на траву столах. Можно сказать, землетрясение явилось этаким милым дополнением к празднику. Нечто такое, за что дамы в сиреневых нарядах могли бы отпустить его устроителям комплимент: «Землетрясение! Как это очаровательно, Дэвид!» Все инстинктивно отшатнулись от стены дома, из которого поспешно вышел лакей с громкоговорителем и сообщил, что нет никаких причин для беспокойства, поскольку здание посольства — одно из наиболее сейсмоустойчивых строений в Кито. Все тут же расслабились и рассмеялись. Кто-то что-то сказал о достоинствах проживания в современных домах. Дворецкий посольства театральным жестом откупорил новую бутылку шампанского.
Я подумал о Фабиане, оставшемся в Старом городе. Он непременно вспомнит, чему нас учили в школе на тренировочных занятиях, когда отрабатывались правила поведения во время землетрясения. С ним все будет в порядке, так что беспокоиться за него не стоит. Однако было досадно, что я сейчас не с ним. Казалось, будто я навечно осужден на бесцветную, скучную, лишенную ярких событий жизнь. Фабиан, напротив, — счастливчик, у него, например, есть интересный дядя, обладатель жутковатой засушенной головы. Я же невзрачный английский подросток, который не в состоянии заинтересовать даже дочь какого-то торговца цветами. Вот она и позабавилась надо мной вместе со своим малолетним братцем. Есть люди, с кем никогда не случится ничего интересного, если они сами не отправятся на поиски ярких событий, подумал я. И, набравшись решимости, не медля, устремился навстречу приключениям. Старясь не привлекать к себе внимания, я отправился туда, где, по моим предположениям, могла оставаться выпивка.
Толчки прекратились. Их силу определили в 2,1 балла. Тем не менее немалое число людей испытали на себе их воздействие, причем не только те, кто катил платформу с Девой Марией. Статуя Богородицы весила по меньшей мере полторы тонны и во время одного из толчков чуть не свалилась в толпу. Полицейский пожурил людей за непослушание, напомнив, что несчастные случаи в подобных ситуациях — обычное дело. Какой-то кающийся грешник уронил деревянный крест себе на голову и теперь вопил от боли совершенно искренне. Многие люди в сумятице потеряли друг друга, отчего в толпе возникла паника.
