Манес Шпербер - Как слеза в океане
— Отдельные лица роли не играют.
— В подлинно революционном движении — играют, там важен каждый отдельный человек, даже если их десятки тысяч, это только в армии они не играют роли. В движении человек находит свое лицо, в армии же — теряет, потому что там нельзя иначе. Вассо помогал людям найти себя, а эти «Времена года» сделают все, чтобы они снова себя потеряли. Наступают времена повиновения.
Йозмар раздумал отвечать: то, что говорил его спутник, его никак не касалось. Если Вассо перестал придерживаться линии, значит, он, каков бы он ни был, перестал быть хорошим коммунистом. Все остальное — пустые фразы. В споре с партией один человек прав быть не может.
Чтобы отвлечь наконец Фабера от этой темы, он спросил:
— Расскажи мне лучше о тех двоих наших, к которым ты меня ведешь.
— Там будет Карел, это — «Техник». Когда ты потом будешь вспоминать о нем, он наверняка покажется тебе толстым. На самом деле это не так, он просто стремится всегда занять больше места, чем того требует его могучее тело. Однако никто не умеет так ловко исчезать, как он. Найти его невозможно, а сам он находит всех, кого нужно. Он смел до безумия и боится только людей, чьи изъяны ему еще не известны. Впрочем, много времени ему на это не требуется, он очень быстро обнаруживает все их слабости. Особенно те, которые тщательно скрывают. В этом он действительно умен, в остальном же только хитер. Несмотря на это, он честен. Предать может только из верности.
— Из верности? — с удивлением переспросил Йозмар. Он взглянул в веселое молодое лицо Фабера, — его глаза сияли добрым, теплым огоньком, так что высокомерную, вызывающую улыбку можно было и не заметить.
— Да, верность у него строго избирательна. Она срабатывает, когда время требует принять решение, а человек к нему еще не готов. Меня, например, Карел по-настоящему любит. Он ловит почти каждое мое слово. И если он когда-нибудь причинит мне зло, то только из любви к кому-нибудь другому. Его жестоко пытали несколько недель подряд, чтобы заставить дать показания против Вассо, и он не сказал ни слова, спас друга. На завтрашнем собрании он предаст его, выступив против него по всем вопросам.
— Так это — верность партии! — уточнил Йозмар.
— Что думает партия, никто не знает, ее членов даже не спросят. О том, какое у них мнение, они узнают из следующего номера «Пролетария». Ну да бог с ним, поговорим лучше об Андрее, втором из них. Через несколько лет он станет лучшим подпольщиком после Вассо. У него есть один талант: он помогает людям выбраться из равнодушия, как помогают выбраться из нищеты, причем так, что человек верит, будто все сделал сам.
— А сколько ему лет?
— Он молод. Ему еще нет двадцати пяти, но стаж у него большой. В шестнадцать лет он ушел из дома.
— Почему?
— Потому что стыдился своего отца. Тот был пьяница и, кстати, недавно утонул в пруду, довольно мелком. Видишь, Гебен, как странно иной раз начинается путь революционера. Потом Андрей поступил юнгой на жалкую греческую шхуну.
— Что ж, на судне он, по крайней мере, узнал, что такое настоящий враг.
— Ничего похожего, на шхуне его настоящими врагами были матросы, — сначала он не понимал их языка, и они обращались с ним, как с шелудивым псом. Больше всего ему тогда хотелось повеситься, но он боялся, что над ним будут измываться еще больше, если самоубийство не удастся. Выходит, умереть ему помешал в первую очередь страх выжить. А спас его один старый матрос-анархист, ярый антикоммунист, враг всяческих партий и организаций. У него не было никакой цели в жизни, точнее, этой целью был он сам; дружил со всеми, но настоящих друзей — ни одного в целом свете, если не считать Андрея.
— Ну, не принимает же Андрей его всерьез!
— Это сложный вопрос. Старый Августо, конечно, путаник, его представления о революции нереальны, но благородны.
— Как? — поразился Йозмар. — Как ты сказал?
— Ты не ослышался: они благородны. В глубине души лучшие представители пролетариата тянутся именно к благородству, и эта тяга сильнее, глубже, чем потребность ежедневно набивать себе желудок. Они чувствуют, хотя и не могут высказать этого, что люди лишь тогда вновь обретут свое достоинство, когда ничто не будет ограничивать их благородства.
— Странно, вы с Вассо так любите слова, не имеющие, собственно, никакого смысла. Их же не поймет ни один пролетарий.
— А вот Андрей, он — пролетарий, однако прекрасно их понимает. Но он действительно ученик и Августо, и Вассо. Августо убедил его вернуться домой и принять свою мать такой, какая она есть. А Вассо нашел и принял его, каким он был, и воспитал его. Это у Вассо он научился говорить с рабочими и крестьянами на их языке, организовывать забастовки, завоевывать сторонников. И, что самое важное, — видеть подлинные факты, даже такие, которые не вписываются в резолюции и решения и расходятся с генеральной линией.
— Факты никогда не расходятся с генеральной линией, — прервал его Йозмар.
— Совсем никогда — так тоже не бывает. Столь категоричны могут быть только верующие. Боже, покарай верующих, которые вместо того чтобы ходить в церковь, идут в революционную партию, чтобы превратить ее в церковь!
— Я-то человек неверующий, а вот у вас с Вассо только и разговоров, что о религии.
— Это потому, что мы знаем историю и, следовательно, свободны от потребности верить в Бога и от тоски по абсолютным истинам. Мы знаем, что даже самому неверующему человеку гораздо легче сотворить себе нового Бога, чем воспитать нового человека. История Паскаля волнует людей и сегодня, столетия спустя…
— Конечно, история Паскаля нас чрезвычайно волнует, других-то забот у нас нет! — послышался чей-то насмешливый голос. Йозмар вздрогнул, обернулся и увидел широкое красное лицо; Дойно представил ему Карела. Скоро подошел и Андрей.
Карел сказал:
— Я хоть и не могу судить, насколько опасен покойный Паскаль, зато могу совершенно точно сказать, Дойно: сети уже раскинуты, и нас всех переловят, как рыбу на нересте, если мы не примем мер. Собрание придется перенести на сегодня.
Через некоторое время они уже были в хижине. Йозмару лишь с трудом удавалось следить за спором, разгоравшимся между другими подпольщиками. Нужно было срочно отменить все старые распоряжения и разослать новые, чтобы успеть перенести собрание земкома с завтрашнего дня на сегодняшний. Девять участников уже прибыли, но остальные пять приехать уже не успеют. Перед лицом нараставшей угрозы придется с этим смириться.
— А кого именно не будет? — спросил Андрей.
Карел назвал пять имен и, поскольку остальные молчали, быстро добавил:
— Я знаю, о чем ты подумал, Андрей, но отсутствие людей, на которых ты рассчитывал, не более чем случайность.
Карел снял рубашку и обернул ее как шарф вокруг шеи; москиты садились ему на грудь и на спину, но он, казалось, не обращал на них внимания.
— Не более чем случайность, — повторил он, — вы что, мне не верите?
— Я верю, но не люблю таких случайностей. Они меня пугают. Они почти всегда на руку тем, кто стоит у власти — или собирается захватить ее. — Хотя Андрей был не ниже Карела, он походил на мальчика, собравшегося помериться силами со зрелым, уверенным в себе мужчиной. У Карела все казалось слишком большим: губы, нос, выпуклый лоб, грудь; лицо Андрея было почти красивым, хотя и слишком строгим: глубоко сидящие темные глаза были слишком серьезны, лоб слишком прям, узкая переносица, острый подбородок.
Обговорив все необходимые меры, Андрей и Дойно скоро ушли из хижины, — им надо было позаботиться о подготовке собрания. Карелу, которого здесь слишком хорошо знали, нельзя было днем появляться на улице. Йозмар остался с ним.
— Думаю, Дойно говорил с тобой не только о Паскале, но и о том, как я предал Вассо.
— Прямо он этого не сказал.
— Ну еще бы, для него это было бы слишком просто. Начал он, наверное, с биографии лейб-медика Александра Македонского, потом…
— Нет, — со смехом перебил его Йозмар, — он начал не с лейб-медика, он начал с равнодушия.
— Вот как? А потом, значит, перешел к моему предательству? Очень любопытно. Смеяться тут нечему, Гебен, к этому человеку я отношусь очень серьезно. Хоть он и критикует партию и вечно недоволен ее линией, но в деле он — сама дисциплина, и работник отличный. Интеллигенты, которые только трепаться горазды, тоже иногда бывают полезны, но принимать их всерьез нельзя. Те же, которые треплются, лишь пока не дошло до дела, и ни на минуту о нем не забывают, могут быть и опасны. А тех, кто может быть опасен, нужно либо убирать, либо уважать.
2Собрание шло уже полтора часа. Карел, председательствовавший на нем, зачитал все документы, которые привез Йозмар. Делегаты внимательно слушали; они поняли, что Зима, сидевший среди них, оказался победителем, что этот высокий, осанистый человек с медлительными движениями займет теперь место Вассо. Все ожидали, что Зима сам скажет хотя бы несколько слов, но он молчал. Перед ним лежала целая горка маслин, и он ел их не переставая. Но горка каким-то таинственным образом не уменьшалась. Йозмара это удивило, и он после собрания решил выведать у Зимы этот секрет.
