Осне Сейерстад - Книготорговец из Кабула
Шарифа вздыхает. Ей на ум приходит история ее невестки Джамили и постигшее ту наказание.
Джамиля происходила из хорошей семьи и была чиста и прекрасна как цветок. Брат Шарифы жил в Канаде и скопил там много денег, поэтому мог позволить себе посвататься за восемнадцатилетнюю красавицу. Сыграли пышную свадьбу: пятьсот человек гостей, роскошное угощение, ослепительно прекрасная невеста. Жениха Джамиля увидела впервые в день свадьбы — все устроили родители. Брат Шарифы, высокий худой мужчина сорока с лишним лет, специально приехал из Канады, чтобы жениться по афганскому обычаю. Медовый месяц длился две недели, а потом новобрачный уехал обратно, чтобы оформить визу для жены. А пока Джамиля должна была жить вместе с семьями двух братьев Шарифы. Однако оформление визы непредвиденно затянулось.
Через три месяца Джамиля попалась. Позвонили из полиции. Оказалось, что видели, как какой-то мужчина влезает в ее окно.
Мужчину поймать не удалось, но зато — как доказательство преступной связи — братья Шарифы нашли его телефон в записной книжке мобильного Джамили. Семья Шарифы тут же расторгла брак и отослала провинившуюся домой. Там ее заперли одну в комнате на те два дня, что продолжался семейный совет.
Через три дня брат Джамили пришел в дом Шарифы сообщить, что его сестра умерла от электрошока — короткое замыкание в вентиляторе.
На следующий день ее похоронили. Море цветов, море печальных лиц. Мать и сестра были безутешны. Все сожалели, что прекрасной Джамиле был сужден столь короткий век.
Великолепные похороны, говорили все. Прямо как свадьба.
Честь семьи была спасена.
У Шарифы хранилась видеокассета со свадьбы, но однажды брат Джамили одолжил ее, да так и не вернул. Не должно было остаться никаких напоминаний о том, что свадьба вообще имела место. Однако Шарифе удалось сберечь пару фотографий. На них молодожены, серьезные и неловкие, разрезают свадебный пирог. Черноволосая Джамиля ослепительно хороша в своем непорочном белом платье и белой фате. Ни по взгляду, ни по изгибу алых губ невозможно догадаться об истинных ее чувствах.
Шарифа вздыхает. Конечно, Джамиля совершила ужасное преступление, но скорее по глупости, чем по испорченности.
«Она не заслужила смерти. Но на все воля Аллаха», — бормочет Шарифа и шепчет молитву.
Одного она не может понять. Это семейного совета, на котором мать Джамили, ее собственная мать, решила убить свою дочь. Именно она, мать, в конце концов, приказала трем сыновьям убить провинившуюся. Братья вместе вошли в комнату сестры. Вместе положили ей на лицо подушку и вместе держали, крепко, еще крепче, пока тело не перестало дергаться.
А потом вернулись к матери.
Самоубийство и песня
Женская тоска по любви в Афганистане является табу. И по строгим клановым кодексам чести, и по учению мулл она стоит вне закона. Молодые люди не имеют права встречаться, влюбляться и выбирать. Любовь здесь не имеет никакого отношения к романтике, напротив, это серьезное преступление, караемое смертью. Если казнят только одного из влюбленных, то это обязательно будет женщина.
Молодая женщина, прежде всего предмет торговли или обмена. Брак — это контракт, заключаемый между семьями или внутри одной семьи. Главное, чтобы брак был выгоден клану, — о чувствах думают меньше всего. Афганские женщины на протяжении многих веков терпят страшную несправедливость. Об этом свидетельствует их стихи и песни. Песни, которые не предназначены для чужих ушей, песни, чье эхо должно умереть в горах или пустыне.
Протест заключается в «самоубийстве или песне», пишет афганский поэт Сайед Бахудин Мажрух в книге о пуштунской женской поэзии. Этот сборник ему удалось составить с помощью свояченицы. Сам Мажрух погиб от руки фундаменталиста в 1988 году в Пешаваре.
Стихи или отдельные строчки передаются женщинам из уст в уста — у колодца, в поле, у печи. В них говорится о запретной любви — всегда замужней женщины к чужому мужчине — или о ненависти к мужу, обычно старику. Но стихи выражают и гордость за свою женскую сущность, за смелость, необходимую, чтобы оставаться женщиной. Этот жанр называется ландай, что означают «короткие». Обычно это всего несколько строк, кратких и ритмических, «напоминающий крик или удар ножом», по выражению Мажруха.
О вы, жестокие, вы видите, что старик
ложиться в мою кровать,
И еще спрашиваете, почему я плачу и
рву на себе волосы.
Боже мой! Ты послал мне мрачную ночь,
И снова дрожу я с головы до пят,
Потому что ложусь в ненавистную мне постель.
Но в стихах есть место и бунту, женщина рискует жизнью ради любви в обществе, где страсть находится под запретом и провинившимся неоткуда ждать пощады.
Дай мне руку, любимый мой, давай спрячемся в поле,
Чтобы любить или пасть под ударом ножа!
Я бросаюсь в реку, но вода не принимает меня.
Везет же мужу: меня всегда выкидывает на берег.
Завтра утром убьют из-за тебя.
Не говори, что ты меня не любишь.
Большинство этих вскриков повествуют о разочаровании и тоске по непрожитой жизни. Одна несчастная молит Бога о том, чтобы в следующей жизни Он сделал ее кем угодно, хоть камнем, но только не женщиной. Нигде нет ни проблеска надежды, наоборот, сквозной темой этой поэзии является безнадежность и отчаяние. Отчаяние тех, кто не пожил настоящей жизнью, не смог насладиться своей красотой, молодостью, радостями любви.
Я была прекрасна как роза.
Под тобой я пожелтела, как апельсин.
Раньше я не знала страданий.
Потому-то и выросла стройной, как сосна.
А еще эти стихи исполнены сладострастия. С бесстыдной откровенностью женщины прославляют свое тело, плотскую любовь, запретный плод, как будто желая шокировать мужчин, бросить вызов их мужественности.
Прижмись своим ртом к моему,
Но отпусти мой язык на волю, и он расскажет тебе о любви.
Сначала обними меня, крепко-крепко,
А потом уж прикуешь себя к моим бархатным бедрам.
Мой рот не твой, не бойся, съесть его!
Он не из сахара и не растает.
Хочешь рот мой — бери его,
А кувшин мне ни к чему — я и так вся мокрая.
Знай, что ты обратишься в пепел,
Если хотя бы на миг заглянешь мне в глаза.[7]
Деловая поездка
Еще холодно. Первые лучи солнца упали на обрывистые каменистые горные кручи. В окружающем пейзаже преобладает цвет пыли — коричнево — серые тона. Склоны сплошь покрыты камнями — от булыжников, что, срываясь, грозят вызвать обвал, до мелкого гравия, — похрустывающими под копытами лошадей. Крепкая трава, пробивающаяся между камней, до крови режет ноги путникам: контрабандистам, беженцам и скрывающимся боевикам. Впереди веером разбегаются тропинки, исчезающие за камнями и холмами.
Мы находимся на контрабандистском пути из Афганистана в Пакистан. По нему провозят все — от опиума до ящиков с кока-колой и сигаретами. Эти тропинки протаптывали на протяжении столетий. Именно по ним талибы и боевики арабской «Аль-Каиды» выскользнули из Афганистана, когда поняли, что дело плохо, и просочились в Пакистан на контролируемые племенными кланами территории. По этим тропинкам они возвращаются, чтобы напасть на американских солдат — неверных, вторгшихся на святую мусульманскую землю. Пограничные районы не подчиняются ни афганским, ни пакистанским властям. По обе стороны границы живут пуштунские кланы, которые и контролируют каждый свой участок земли.
Может показаться абсурдным, но подобное состояние безвластия закреплено пакистанским законом. По свою сторону границы пакистанские власти проложили асфальтовые дороги, и их юрисдикция простирается исключительно на эти пути сообщения и прилежащую нейтральную полосу в двадцать метров шириной. На всей остальной территории действует племенной закон.
Этим утром книготорговец Султан Хан тоже пересекает границу в обход пакистанских пограничников. Стражи государственных рубежей находятся менее чем в ста метрах от тропы. Но им остается только смотреть на людей, лошадей и тяжело груженых осликов, пока те не приближаются к шоссе. Ничего поделать они не могут.
Когда власти умывают руки, находится не мало охотников взыскать с въезжающих «пошлину». Путников нередко останавливают вооруженные мужчины, обычно жители близлежащих деревень. Султан принял меры предосторожности. Деньги Соня зашила ему в рукава рубахи, вещи упрятаны в грязный мешок из под сахара. В дорогу он надел самые старые шальвар — камиз, какие только нашлись дома.
