Юрий Куранов - Тепло родного очага
Второй дед, Семен Артемьевич Раевский, девятнадцатилетним поручиком сражался под Полтавой, а отец начал службу в тринадцать лет в лейб-гвардии Измайловском полку и тридцати лет в чине полковника умер от раны под Яссами. Матерью детей Николая Николаевича была внучка Ломоносова, которая родила ему и выкормила двух сыновей, коих он записал в Смоленский полк своего корпуса и только что опробовал в деле под Дашковкой и которым предстояло рядом с отцом пройти сквозь все сражения от Смоленска до Парижа. Он тогда не знал, что дочь его Мария выйдет замуж за генерала Волконского, который будет осужден как государственный преступник, а Мария последует за ним в тридцатилетнюю ссылку на далекий сибирский рудник и будет воспета двумя великими русскими поэтами. Первому из этих поэтов в ту ночь было тринадцать лет, а второй еще не родился. Но обо всем этом не мог думать сорокалетний русский генерал, подъезжая к воротам города. Он не мог тогда и предположить, что тремя неделями позднее вокруг подмосковной деревушки Бородино грянет сражение, которому не было равных, а батарея в центре русских позиций навсегда получит наименование батареи Раевского и под этим именем войдет в историю славы русского оружия. Раевский не мог и подумать, что Москву придется оставить и сам он на Военном совете в другой, пока безвестной подмосковной деревушке Фили скажет: «Не от Москвы зависит спасение России, и, следовательно, более всего должно сберечь войска, и мое мнение: оставить Москву без сражения, это я говорю, как солдат».
А мог ли в эту ночь подумать завоеватель, что ему придется бежать из столь для него желанной Москвы, под Малоярославцем прорываться в богатые южно-русские губернии и там в решительную минуту, когда сражение вроде бы уже склоняется в его пользу, быть остановленным именно солдатами корпуса Раевского! И повернуть на гибельную дорогу через Верею и Вязьму. И уж, конечно, не могло прийти Наполеону в голову, что через год, а именно 4 октября 1813 года, в страшном сражении под Лейпцигом, которое войдет в историю под именем Битвы народов, чашу весов опять в самую решительную минуту склонит на сторону союзников этот неторопливый, с быстрым и решительным взглядом генерал, которого сейчас нельзя было бы и разглядеть в подзорную трубу. Там он получит свое последнее ранение. Он займет позицию во второй колонне русских войск на Вахаусских высотах. И эта колонна по численности почти вдвое будет уступать атакующей ее французской армии. На корпус Раевского сначала пойдут две гренадерские дивизии Удино. И потом в три часа дня под неслыханным ураганом ста пятидесяти орудий бросится на русские позиции почти вся кавалерия французов под командованием маршала Виктора. Земля застонет под гулом того приступа, и тысячи смертей опустошат боевые порядки. Союзники будут опрокинуты. Только корпус Раевского, построенный в каре, не отступит. Здесь, стоя рядом с Батюшковым, будущим знаменитым поэтом, а в тот момент адъютантом, Раевский получит ранение в грудь. Он решит, что это простая контузия, он сунет руку под сюртук и увидит ее окровавленной, но останется в строю, пока противник не побежит.
И далее, двигаясь на Париж, 13 марта Раевский разгромит войска маршалов Мармона и Мортье, которых одна только ночь спасет от полного поражения. Раевский атакует затем парижские предместья и, несмотря на численное превосходство врага, овладеет высотами Бельвиля, тем откроет союзникам врата Парижа, который не замедлит сдаться великодушию победителей…
За городом на востоке голубовато вступал в ясное небо рассвет. Словно там над вознесшимися башнями и куполами пробили небосвод и неслышно начали растекаться чистые светоносные ключи. Запели петухи. Петухам отозвались боевые трубы. Приближался час атаки, когда французская кавалерия потеснит русских конников и попадет под убийственный огонь удачно расставленных Раевским за ночь батарей. И тут во всем своем блеске двинется на приступ пехотный корпус маршала Нея. И маршал сам пойдет во главе корпуса, бесстрашно и гордо. Откуда знать бесстрашному маршалу, что через три месяца в сражении под Красным на правом фланге русского авангарда остатки его разбитого корпуса пленит именно седьмой корпус генерала Раевского? Но сейчас, 16 августа, эти будущие пленники во главе со своим маршалом смело ворвутся в Королевский бастион и будут выбиты оттуда одним из батальонов Орловского полка. Французы вновь пойдут в атаку и доберутся до крепостного рва, но, обращенные в бегство, отступят. Наполеон прибудет к городу в девять часов утра и отложит штурм. На острове Святой Елены он вспомнит об этом утре: «Два раза храбрые войска Нея достигали контрэскарпа цитадели и два раза, не поддержанные свежими войсками, были оттеснены удачно направленными русскими резервами». Император не будет знать, что против него стоял всего лишь пятнадцатитысячный корпус, отразивший после полудня еще одну атаку Нея.
И в тот момент прибудет адъютант Багратиона с запиской: «Друг мой! Я не иду, а бегу. Хотел бы иметь крылья, чтобы поскорее соединиться с тобой. Держись».
Так вторично были спасены русские армии от смертельной опасности. Рассказывают, будто впоследствии, когда старый генерал, человек сдержанный в выражении своих чувств, вспоминал эти слова князя Петра Багратиона, к глазам его подкатывали слезы.
Николай Николаевич Раевский был человеком не только прекрасно образованным, доброжелательным, но и удивительно скромным. Потомки вспоминают, что за Бородинское сражение он получил орден Александра Невского, за Лейпциг — генерала от кавалерии, но когда император захотел пожаловать ему графский титул, Раевский от него отказался.
Вспоминая о прошлом, старый генерал не очень любил касаться своих прежних заслуг, а в беседах с ним услышать можно было довольно интересные суждения.
Собеседник. Вся Россия помнит знаменитую вашу атаку на плотину вместе с сыновьями.
Раевский. Да, из меня сделали римлянина, из Милорадовича — великого человека, из Витгенштейна — спасителя отечества, а из Кутузова — Фабия. Про меня сказали, что я под Дашковкой принес на жертву детей моих.
Собеседник. Но помилуйте, Николай Николаевич, не вы ли, взяв за руку детей ваших и знамя, пошли на мост, повторяя: «Вперед, ребята, я и дети мои откроем вам путь к славе» — или что-то тому подобное?
Раевский. Я так никогда не говорю витиевато, вы сами знаете. Солдаты пятились, я ободрил их. Со мною были адъютанты, ординарцы. По левую сторону всех перебило, переранило, на мне остановилась картечь. Но детей моих не было в ту минуту. Младший сын собирал в лесу ягоды (он был тогда сущий ребенок, и пуля ему прострелила панталоны). Вот и все тут, весь анекдот сочинен в Петербурге.
Собеседник. Но, ваше высокопревосходительство, сестре супруги вашей Екатерине Алексеевне вы после Салтановки писали: «Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву. Сын мой Александр выказал себя молодцом, а Николай даже во время самого сильного огня беспрестанно шутил. Этому пуля порвала брюки: оба сына повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому, не опасную».
Раевский. Ну что там! Чего не напишешь после сражения!
Собеседник. Полноте, Николай Николаевич, неужели вы никогда не испытывали возвышенного волнения или воодушевительного прилива сил? Ни при Бородине, ни под Лейпцигом, ни при Смоленске?
Раевский. Почему? Человек не в состоянии избежать волнения, особенно перед ответственным поступком или свершением. Тогда, под Смоленском, в ожидании дела я хотел несколько уснуть, но искренне признаюсь, что, несмотря на всю прошедшую ночь, проведенную мною на коне, я не мог сомкнуть глаз — столько озабочивала меня важность моего поста, от сохранения коего столь много или, лучше сказать, вся война зависела.
Старший сын Николая Николаевича Раевского, Александр, великолепно пройдя курс учебы в московском Благородном пансионе, поступил на службу в лейб-гвардию. Он дружил с Пушкиным, долгое время имея на поэта существенное влияние.
Младший сын генерала, Николай, служил в Царском Селе, в лейб-гвардии гусарском полку. Знакомство его с Пушкиным случилось на квартире у Чаадаева. Сочинив поэму «Кавказский пленник», в своем посвящении ее Николаю Раевскому поэт писал:
Прими с улыбкою, мой друг,
Свободной музы приношенье:
Тебе я посвятил изгнанной лиры пенье
И вдохновенный свой досуг.
Я близ тебя еще спокойство находил;
Я сердцем отдыхал — друг друга мы любили:
И бури надо мной свирепость утомили…
Елена, старшая дочь Николая Николаевича Раевского, прекрасно знала и любила литературу, искусство, переводила Байрона и Вальтера Скотта, но была на удивление скромна, не кичилась своей талантливостью и образованностью. Она скрывала от окружающих свои рукописи.
