Салман Рушди - Восток, запад
О возвращении волоса пророка в результате полицейской операции объявили по «Радио Индия». Через месяц в долину, в Хазрабал, сошлись все имевшиеся в стране святые люди, которые подтвердили его подлинность. Драгоценный фиал и по сей день находится под надежной охраной в той самой мечети на берегу одного из самых прекрасных озер, в сердце той самой долины, которая более всех прочих мест на земле напоминает рай.
Однако мы не закончили бы своей истории, если бы не рассказали про четверых сыновей Шейха, которые, сами того не ведая, провели несколько минут в том же доме, где оказался священный сосуд, и в утро гибели своего отца проснулись, обнаружив, что с ними свершилось чудо и руки и ноги их вновь обрели подвижность и крепость, будто отец и не искалечил каждого при рождении. Все четверо с тех пор страшно гневались на судьбу, ибо доходы у них против прежнего снизились, при самых скромных подсчетах, процентов на семьдесят пять, так что они едва сводили концы с концами.
Лишь у одной вдовы Шейха появился повод для радости, поскольку та, потеряв мужа, вновь обрела зрение, и с тех пор до конца дней любовалась прекрасной Кашмирской долиной.
ЗАПАД
Йорик
Поблагодарим же Бога — или, возможно, усердие древних бумагоделов — за то, что есть на земле материал под названием крепкий пергамент, который — как земля под ногами, на коей, смею думать, он и существует (хотя, если следовать фактам, контакты его с terra firma[14] случаются всего реже; естественные места его залегания — полки, деревянные или не деревянные, порой покрытые пылью, порой в совершенном порядке, почтовые ящики, ящики выдвижные, старые чемоданы, самые потайные карманы счастливых любовников, магазины, мусорные корзины, чердаки, подвалы, музеи, картотеки, сейфы, столы адвокатов, стенки врачей, дом любимой двоюродной бабушки на берегу моря, театральные мастерские, волшебные сказки, переговоры на высшем уровне, туристические конторы), как и земля — повторяю на случай, если вы успели забыть, о чем речь, — благородный этот материал всё терпит и стерпит, всегда и везде, и если не вечно, то по крайней мере до тех пор, пока его нарочно не уничтожат мужчины, рваньем или комканьем, при помощи кухонных ножниц или же крепких зубов, огнем или смывом в сортире, ибо — и сие есть установленный факт — мужчины получают равное удовольствие, уничтожая и землю, которая носит их, пока они живы, и сей материал (я имею в виду бумагу), хотя с его помощью могли бы обеспечить себе бессмертие прежде, чем та самая земля уйдет из-под ног, вырастая в холмик ровнехонько над головой; и такой же установленный факт, что полный перечень способов его уничтожения занимает больше страниц той же самой бумаги, чем перечень потребляемых мной продуктов, так что к черту перечисления — пора начать повествование, которое, как я уже попытался сказать, есть рассказ о старинном пергаменте и рассказ, на пергаменте же написанный.
Речь пойдет, конечно, о Йорике и о рукописи, которая лет этак двести тридцать пять тому назад попалась в руки некоему — впрочем, отнюдь не некоему, а наоборот коему — Тристраму (который не имеет отношения к сраму, тем более номер три, и вовсе не тот, что с Изольдой), бывшему болтуном и называвшему себя Шенди[15], чьи слова весят не более пены, оседающей в пивной кружке; а недавно попала ко мне, но при обстоятельствах настолько темных и странных, что едва ли стоит на них задерживать внимание любознательного читателя. Истинность ее не представляет сомнения, а история, в ней рассказанная, сама по себе является щедрой наградой для исследователя, обученного применять на практике самые что ни на есть высочайшие материи, и потому намерение мое заключается в том, чтобы пересказать ее, отбросив несущественные детали, но попутно кое о чем потолковать, кое-что растолковать, правильно истолковать, передекламировать, забальзамировать и мумифицировать. Итак, чернильнорукие и пыльноносые, здесь вам представят юных прекрасных жен, старых дураков, рогоносцев, покажут ревность, убийство, сок проклятой травы, череп, кости и казни, а также полный набор вопросов Гамлета из Вильяма Шекспира, того самого малохольного принца, который, похоже, и знать не знает, как на самом деле звали его отца[16].
Итак, мы начинаем:
В Дании, в конце, кажется, царствования славного короля, кажется, Горвендиллюса, случилось так, что старший королевский шут, некий мастер Йорик, взял себе в жены некую сиротку— бездомную, светленькую, гладенькую — по имени Офелия, и вот с этого-то все и началось… Как? Меня уже перебивают? Разве я еще не сказал, что наш воспетый всеми поэтами Гамлет — Амлетус, с вашего позволения, Датский — ошибся, решив, будто Призрака зовут вроде бы тоже Гамлет? Ошибка сия является не только противообычной, сколько противосыновней, и не только противосыновней, а, я сказал бы, противосаксонограмматической, поскольку противоречит ни более ни менее чем такому авторитетному источнику, как Саксонус Грамматикус с его «Историей Дании»! Однако, сиди вы спокойно и слушай внимательно, то уже поняли бы, что никакая это не ошибка, а скрытый ключ, благодаря которому мы оказываемся в состоянии моментально раскрыть смысл всей этой темной истории.
Повторяю:
Короля звали Горвендиллюс. Horwendillus Rex… Есть ли еще вопросы? Ну разумеется, сэр, у шута была жена; возможно, роль ее в пьесе пера великого драматурга и малозаметна, но не кажется ли вам, что коль скоро мужчина решает продолжить род, так тут без женщины не обойтись — и каким же еще, позвольте спросить, образом сумел бы тот самый исторический Дурак произвести на свет ту самую ветвь, на которой торчит подобно сучку наш достопочтенный Йорик, этот архиерейский нос, описанный столь малоприемлемым для нас Тристрамом? Безусловно. Не думаю, что для того чтобы признать истинность этого утверждения, нужно рыться в древних пергаментах… Бог ты мой, как звали ее?! Вот тут, сэр, вам придется поверить мне на слово. Что вас так удивляет? Черт возьми, неужели, по-вашему, Офелия было такое уж редкое имя — это в стране-то, где мужчин называли Амлетусами, Горвендами и так далее?.. Ну да, уж конечно, и Йориками. Нет слов. Однако продолжим.
Йорик взял в жены Офелию. У них родился ребенок. И оставим споры на эту тему.
Офелия была вдвое моложе мужа и вдвое его красивее, а все случившееся в дальнейшем есть производная от того, что одно разделилось, а другое умножилось. В итоге мы получили арифметическую трагедию. Печальный рассказ, какой в самый раз для юдоли глубокой печали.
Как же могло так произойти, чтобы такой бутончик достался седому старому дураку? Листы пергамента шевелит сквозняк. Это дыхание Офелии. Запах гнили распространяется по всему Датскому королевству, по нему разливается вонь остывшей крысиной печени, жабьей мочи, высокопоставленной дичи, гнилых зубов и гангрены, вспоротых животов, паленой ведьминской плоти, сточных канав, уверений политиков; Дания дышит могилами, падалью, а также парами крепких рассолов из Вельзебулькающих бочонков в распахнутой Преисподней. Потому всякий раз, когда это хрупкое создание, это юное совершенство, при взгляде на кое от умиления увлажнялись глаза не одного мужчины, раскрывало, набравшись храбрости, рот, то пространство вокруг нее немедленно пустело в радиусе футов этак на пятьдесят. И наш бедный дурак дошагал до венца беспрепятственно, получив таким образом ту жену, какую ему уготовила судьба.
Когда он за ней ухаживал, то зажимал нос деревянной прищепкой. А в день свадьбы король, любивший шута, заботливо преподнес ему в подарок серебряные пробки искусной работы. Так вот все и произошло: сначала прищепили, потом заткнули: и вид у него, у влюбленного дурака, стал вполне соответствующий, то есть дурацкий.
С этим разобрались.
(Входит принц, маленький Амлетус, с хлыстиком для верховой езды в руках.)
На сцене бедная спальня в замке Эльсинор. В постели крепко спят Йорик с супругой. Возле постели на стуле лежат небрежно брошенные колпак, колокольчики, пестрое платье и прочие шутовские принадлежности. Где-то неподалеку сонно дышит ребенок. Теперь представьте себе маленького Гамлета: на цыпочках он подкрадывается к хозяину спальни, замирает, приседает поглубже и прыжком оказывается у того на спине! И тут:
Йор. (проснувшись). О-о-о, а-а-а! Что за подлец Пелионов, исчадие Оссы, уселся на шею, мне сон перебив?
…Тут я себя перебью сам, поскольку вдруг заметил некую противоестественность сей реплики, ибо в самом деле, действительно ли способен мужчина, разбуженный посреди ночи, вырванный из спокойного сна столь неожиданным появлением у себя на шее королевского отпрыска семи лет от роду, изъясняться фразами, полными культурно-литературных аллюзий, как нас уверяет текст? Видимо, тут либо придется с оговорками признавать достоверность манускрипта, либо датские дураки получали в высшей степени странное воспитание. Впрочем, какие-то мелочи наверняка так и останутся до конца не проясненными.
