Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
Хелен, растягивая широкий рот в улыбке, в которой ехидная насмешка мешалась с досадой, подмигнула Люку, а когда Элиза продолжила чтение, она со смиренным терпением возвела глаза к небу. Гант напряженно наклонился вперед, вытянув шею, и слушал внимательно, с легкой ухмылкой удовольствия.
«Ну, мама, с тех пор как я писал вам в последний раз, дела пошли хорошо, и похоже, что «Блудный Сын» в один прекрасный день приедет домой в собственном вагоне».
Э-эй, это еще что?— сказал Гант, и Элиза второй раз прочла это место. Он лизнул большой палец и поглядел по сторонам с довольной улыбкой.
Ч-ч-что случилось?—спросил Люк.— Он к-к-купил железную дорогу?
Хелен хрипло рассмеялась,
— Расскажи своей бабушке,— сказала она.
Мне потребовалось много времени, мама, чтобы выбиться, но все было против меня, а ведь Малыш Стиви ни у кого не просил в этой «юдоли слез» ничего, кроме честного шанса».
Хелен засмеялась своим ироническим хрипловатым смешком.
— Малыш С-с-стиви никогда ничего не просил,— сказал Люк, краснея от досады,— к-к-кроме всей земли с парой золотых приисков в придачу.
«Нo теперь, когда я наконец встал на ноги, мама, я собираюсь показать всему свету, что не забыл тех, кто поддерживал меня «в час нужды», и что лучший друг человека — это его мать».
— Где мусорный совок?— сказал Бен, посмеиваясь.
— Этот парень пишет хорошие письма,— одобрительно сказал Гант. — Черт меня подери, если он не самый ловкий из всех них, стоит ему захотеть.
— Да,— сердито сказал Люк.— Он такой ловкий, что вы в-в-верите всем его басням. Н-н-но для тех, кто не бросал вас ни в беде, ни в горе, у вас нет ни одного добporo слова.— Он многозначительно поглядел на Хелен. – Это с-с-стыд и позор.
— Брось,— сказала она устало.
— Ну,— задумчиво произнесла Элиза, зажав письмо у ладонями и глядя в пространство,— может быть, он начнет теперь новую жизнь. Как знать? — Погрузившись в приятные мечты, она смотрела в пустоту и поджимала губы.
— Будем надеяться,— устало сказала Хелен.— Но я не поверю, пока не увижу своими глазами.
А наедине с Люком она кричала в нарастающей истерике:
— Теперь ты видишь, как все получается? Меня хвалят? Хвалят? Я могу руки в кровь стереть, работая на них, а мне за все мои хлопоты скажут хотя бы «убирайся к черту»? Скажут? Скажут?
В эти годы Хелен часто уезжала на Юг с Перл Хайнс, дочерью шорника. Они пели в кинотеатрах провинциальных городков. Ангажировали их через театральную контору в Атланте.
Перл Хайнс была плотно сложенной девушкой с мясистым лицом и толстыми негритянскими губами. Она была веселой и энергичной. Она темпераментно пела бойкие синкопированные куплеты и негритянские песни, раскачивая бедрами и зазывно встряхивая грудями:
Вон идет мой па-па-па-па-па-почка,
Ах, папа, папа, папа мой!
Иногда они зарабатывали до ста долларов в неделю. Они выступали в городках вроде Уэйкросса (Джорджия), Гринвилла (Южная Каролина), Геттисберга (Миссисипи) и Батон-Ружа (Луизиана).
Их облекала крепчайшая броня невинности. Они были жизнерадостными и порядочными девушками. Иногда местные ловеласы осторожненько, на пробу, делали им оскорбительные предложения, полагаясь на бытующие в глухих городках легенды об «актрисках». Но обычно с ними обходились уважительно.
А для них эти вылазки в новые края были полны радостных предвкушений. Бессмысленный идиотский хохот, грубые одобрительные вопли, которыми фермеры Южной Каролины и Джорджии, наполнявшие театральный зал запахом пота и сырой земли, приветствовали песенки Перл, давали им разрядку, доставляли удовольствие, зажигали в них новый энтузиазм. Их приятно волновала мысль, что они — профессиональные артистки; они регулярно покупали «Вераити», они уже видели себя знаменитостями, выступающими на самых выгодных условиях в больших городах. Перл отличалась в модных песенках, вкладывая в их рваный ритм всю свою жизнелюбивую, плотскую динамичность, Хелен же сообщала программе оперное достоинство. В почтительной тишине, стоя в пятне розового света, она пела на полутемной сцене вещи разрядом повыше: «Прощание» Тости, «Конец безоблачного дня» и «Четки». У нее был сильный, красивый, несколько металлический голос, петь ее учила тетя Луиза, великолепная блондинка, которая, разъехавшись с Элмером Пентлендом, прожила в Алтамонте еще несколько лет. Луиза давала уроки музыки и провожала уходящую молодость то с одним, то с другим красивым молодым человеком. Она принадлежала к числу тех зрелых, роскошных, опасных женщин, которые всегда нравились Хелен. У нее была маленькая дочка, и когда досужие языки начали источать яд, она уехала с ней в Нью-Йорк, Но она говорила:
— Хелен, такой голос следовало бы готовить для большой оперы.
Хелен, не забывала этих слов. Она мечтала о Франции и об Италии, об ослепительном аляповатом блеске того, что она называла «оперной карьерой»,— пышная музыка, мерцающие драгоценностями ярусы лож, водопад аплодисментов, которые обрушиваются на полнокровных, господствующих на сцене, все затмевающих певцов, будили в ней ликующий восторг. Именно в этом обрамлении ей, по ее мнению, было предназначено сиять. И в то время, когда вокальная пара Гант и Хайнс («Близнецы мелодий Дикси») петляла по городкам Юга, это желание, яркое, яростное и бесформенное, почему-то словно приближалось к осуществлению.
Она часто писала домой — обычно Ганту. В ее письмах бился взволнованный пульс: они были пронизаны восхищением перед новыми местами, предчувствием полноты жизни, В каждом городке они знакомились с «чудесными людьми» — хорошие жены и матери, а также благовоспитанные молодые люди повсюду окружали гостеприимным вниманием двух порядочных, милых, романтичных девушек. Беспредельная порядочность Хелен, ее неисчерпаемая чистая жизнерадостность покоряли хороших людей и ставили на место дурных. Ее власти подчинялось десятка два молодых людей — мужественных, краснолицых, пьющих и застенчивых. Она относилась к ним как мать и как мировой судья,— они приходили слушать и подчиняться; они обожали ее, но мало кто из них пытался ее поцеловать.
Юджина смущали и пугали эти агнцеподобные львы. В мужском обществе они держались воинственно, дерзко и задиристо, а при ней терялись и робели. Один из них, городской землемер, худощавый, скуластый алкоголик, то и дело попадал в полицейский суд за пьяные драки; другой, железнодорожный сыщик, широкоплечий молодой блондин, когда бывал пьян, имел обыкновение проламывать черепа неграм, застрелил несколько человек и, наконец, был убит в Теннесси во время перестрелки.
Где бы она ни оказывалась, у нее никогда не бывало недостатка в друзьях и защитниках. Иногда беззаботная искрящаяся чувственность Перл, невинное смакование, с каким она умоляла, чтобы
