Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
— Дом, разделившийся сам в себе, не устоит,— плакала Элиза.
Хелен вернулась из города с сумкой теплого хлеба и сладких пирожков.
— В чем дело?— спросила она, немедленно заметив все, что произошло.
— Не знаю,— не сразу ответила Элиза, покачивая головой; ее лицо подергивалось.— Наверное, нас бог карает. Всю жизнь я ничего, кроме горя, не видела. И хочу-то я только немножко покоя.— Она негромко плакала, вытирая подслеповатые смутные глаза тыльной стороной ладони.
— Ну, хорошо, забудь про это,— негромко сказала Хелен. Голос у нее был равнодушный, усталый, печальный. – Как ты себя чувствуешь, Стив?— спросила она.
— Я же никому ничего дурного не делаю,— захныкал он.— Да, да!— продолжал он уныло.— Всегда все против Стива. Хоть бы раз дали ему вздохнуть свободно. Они набросились на меня, Хелен. Мои родные братья ни с того ни с сего набросились на меня, больного, и избили меня. Но ничего. Я уеду куда-нибудь и постараюсь забыть. Стиви ни на кого зла не держит. Не такой он человек. Дай мне твою руку, дружище,— сказал он, поворачиваясь к Бену и с тошнотворной сентиментальностью протягивая ему желтые пальцы.— Я готов пожать твою руку. Ты меня сегодня ударил, но Стив готов про это забыть.
— Боже мой!— сказал Бен, прижимая ладонь к животу. Он расслабленно нагнулся над раковиной и выпил еще стакан воды.
— Да, да,— опять начал Стив.— Стиви не такой…
Он мог бы продолжать в этом духе до бесконечности, если бы Хелен не перебила его устало и решительно.
— Хорошо, забудь про это,— сказала она.— Все вы. Жизнь слишком коротка.
Жизнь была слишком коротка. В эти минуты после битвы, после того, как весь хаос, антагонизм я беспорядок их жизни взрывался в миг столкновения, они обретали час покоя и взирали на себя с грустной безмятежностью. Они напоминали людей, которые в погоне за миражем вдруг оглядываются и видят собственные следы, уходящие в бесконечную даль бесплодных просторов пустыни; или мне следовало бы сказать, что они походили на тех, кто был и вновь будет безумен, но утром на мгновение видит себя спокойно и разумно, глядя в зеркало грустными незатуманенными глазами.
Их лица были грустны. Их придавил гнет возраста. Они внезапно ощутили расстояние, которое прошли, отрезок, который прожили. И для них наступил миг сближения, миг трагической нежности и объединения, который свел их воедино, точно маленькие струйки огня, вопреки всему бессмысленному нигилизму жизни.
В кухню боязливо вошла Маргарет. Ее глаза были красны, широкое немецкое лицо бледно и исплакано. В холле перешептывалась группа любопытных постояльцев.
— Теперь я их всех потеряю,— сетовала Элиза.— В прошлый раз съехало трое. Больше двадцати долларов в неделю, когда деньги достаются так нелегко. Не знаю, что с нами всеми будет.— Она снова заплакала.
— Ах, ради всего святого! — раздраженно сказала Хелен. — Хоть раз забудь про постояльцев.
Стив одурело опустился на стул у длинного стола. Время от времени он что-то бормотал, полный сентиментальной жалости к себе. Люк, на чьем лице возле губ залегли обида, боль и стыд, заботливо встал возле, ласково заговорил с ним и принес ему стакан воды.
— Дай ему чашку кофе, мама,— досадливо вскричала Хелен.— Ради всего святого, можешь ты хоть что-то для него сделать?
— Да, да, конечно,— сказала Элиза, торопливо бросаясь к газовой плите и зажигая горелку.— Я и не подумалa… Сейчас сварю.
Маргарет сидела на стуле по другую сторону захламленного стола и плакала, уткнувшись лицом в ладонь. Слезы промывали маленькие канавки в густом слое румян и пудры, которыми она покрывала свою загрубевшую кожу.
— Будь веселее, душка,— сказала Хелен, начиная смеяться.— Скоро рождество.— Она ласково погладила широкую немецкую спину.
Бен открыл дверь, затянутую порванной проволочной сеткой, и вышел на заднее крыльцо. Был прохладный вечер богатого месяца августа, небо было проколото большими звездами. Он закурил папиросу, держа спичку белыми трясущимися пальцами. С летних веранд доносились приглушенные звуки — женский смех, далекий вихрь танцевальной музыки. Юджин вышел на крыльцо и встал рядом с ним — он поглядывал на брата с удивлением, ликованием и грустью. Он ткнул его пальцем – радостно и со страхом.
Бен тихонько рыкнул на него, сделал короткое движение, словно собираясь ударить, но остановился. Быстрый мерцающий свет пробежал по его губам. Он продолжал курить.
Стив уехал со своей немкой в Индиану, откуда сначала приходили вести о богатстве, тучности, благоденствии и мехах (с фотографиями), а затем — о ссорах с ее честными братьями, о предполагающемся разводе, о примирении и возрождении. Он дрейфовал между двумя своими оплотами — Маргарет и Элизой, возвращался в Алтамонт каждое лето ради нескольких недель злоупотребления наркотиками и пьянства, которые завершались семейным скандалом, тюрьмой и лечением в больнице.
— Едва он приезжает домой,— вопил Гант,— как начинается ад. Он проклятие и обуза, низший из низких, гнуснейший из гнусных. Женщина, ты дала жизнь чудовищу, которое не успокоится, пока не сведет меня в могилу. Ужасный, жестокий и нераскаянный негодяй!
Однако Элиза регулярно писала старшему сыну, время от времени посылала ему деньги и без конца возвращалась к своим былым надеждам — вопреки природе, вопреки рассудку, вопреки законам жизни. Она не осмеливалась открыто встать на его защиту и без обиняков показать, какое место он занимает в святая святых ее сердца, но каждое его письмо, в котором он хвастал своими успехами или оповещал о своем ежемесячном духовном воскресении, она читала вслух всем остальным, хотя их нисколько не трогали эти письма — велеречивые, глупые, полные кавычек, написанные крупным кудрявым почерком. Его ломание преисполняло ее гордостью и радостью; его цветистая безграмотность казалась ей лишним доказательством его интеллекта.
«Дорогая мама!
Ваше от 11-го получено, и должен сказать, я был очень рад узнать, что вы по-прежнему «в стране живых», так как мне начинало казаться, не прошло ли слишком много времени «от выпивки до выпивки», со времени вашего последнего».
— Я же вам говорю,— сказала Элиза, поднимая глаза от письма и довольно хихикая,— он совсем не дурак.
Хелен, растягивая широкий рот в улыбке, в которой ехидная насмешка мешалась с досадой, подмигнула Люку, а когда Элиза продолжила чтение, она со смиренным терпением возвела глаза к небу. Гант напряженно наклонился вперед, вытянув шею, и слушал внимательно, с легкой ухмылкой удовольствия.
«Ну, мама, с тех пор как я писал вам в последний раз, дела пошли хорошо, и похоже, что «Блудный Сын» в один прекрасный день приедет домой в собственном вагоне».
