Наталия Костина - Только ты
Но самое главное – Катя чувствовала, что никогда не сможет прижаться к нему, забыв обо всем на свете, довериться, не оглядываясь и не вспоминая прошлое: ни плохое, ни хорошее. И, если Лешка говорит, что изменился, она, к сожалению, не может сказать того же о себе.
* * *Я устал. Я один воин в том самом поле, которого, как оказалось, мне не перейти. Я один в океане лжи, в темном лесу ваших комплексов и заблуждений, откуда только я один знаю дорогу. Но мне уже не выбраться, потому что вы держите, связываете меня по рукам и ногам – не понимая, что только я могу быть вашим проводником в новый, светлый мир. Однако пока вы осознаете это, пройдет вечность… И вечность разрушит все: испарятся океаны, засохнут леса, и только вы будете бесславно брести по пустыне, полной похоти и обмана, – слепые, глухие и беспомощные. Но меня уже не будет с вами – и некому будет вывести вас оттуда, подобно Моисею. Потому что я проиграл эту войну. Мне с самого начала нужно было задуматься о том, что я останусь один. Без единомышленников. Без помощников. И даже без просто сочувствующих и понимающих… И теперь, когда я, как зверь, загнанный за флажки, скалю зубы, огрызаюсь и оглядываюсь, теряю силы в неравной борьбе и спиной ощущаю, что вас, моих загонщиков, становится все больше и больше, отчаяние овладевает мной… Я не зверь, который не понимает, что ограждение, кажущееся непреодолимой преградой, можно перепрыгнуть. Я умнее всех вас, вместе взятых, господа сыщики! И, если бы захотел, я бы мог снова обвести вас вокруг пальца. Обмануть. Спутать следы. Но я больше не вижу смысла в этом бесполезном марафоне… Я переоценил свои силы… но дело даже не в этом. Я устал душевно. И если физически я почти неистощим – то морально я подорван… я загнан в угол тупостью этого мира. Его незрячестью, тугоухостью и неумением отличить выгоду от бесполезности… Я был необходим миру как хищник, берегущий здоровье популяции травоядных… я уничтожал распутство, лицемерие, алчность, продажность… Но общество меня не оценило – напротив – выдало вам лицензию на мой отстрел… И теперь, когда я смотрю в зеркало, вместо собственного лица я вижу лишь маску смерти. Однако это не пугает меня – если общество таково, каким показывает себя, а именно сборищем глупцов, трусов и разжиревших тупиц, жаждущих лишь одного – чтобы распутные твари продолжали плодиться и блудить, – что ж… я умываю руки. И скоро все вы, так жаждущие поймать меня и распять в честь так называемого торжества справедливости, снять заживо мою шкуру и повесить ее на алтаре своей глупости и некомпетентности, – все вы скоро будете удовлетворены. Но я не дамся вам в руки живым. Получившие шкуру никогда не приобретают вместе с ней души… а свою душу я вам не отдам. Да и что бы вы стали с ней делать? Вы, которые имеют о душе, равно как и о справедливом устройстве мира, весьма смутное представление? Своей душой я распоряжусь самостоятельно. Я имею на это полное право, в отличие от вас – двуличные трусы, фарисеи со свиными рылами вместо лиц… Я мог бы уйти молча – но я предпочитаю бросить вам в лицо эти слова. Может быть, когда-нибудь хоть один из вас одумается и пойдет по моим стопам… И поэтому моя Надежда не умрет вместе со мной.
– Это последнее письмо более чем показательно… – Психолог повертел крупной головой и передвинул сидящим за столом текст, сплошь пестрящий красным: – Вот видите – везде буквально прямые посылы на то, что он находится на грани.
– На грани чего? – нетерпеливая Сорокина грызла кончик ручки и зачем-то ставила галочки возле каждой красной пометки. – Он что, сдаться хочет?
– Сценарий может развиваться в нескольких направлениях. Однако я лично не думаю, что он намерен сдаться.
– А что ж тогда?
– Ну, первое, что бросается в глаза, – намерение покончить с собой. Это просматривается довольно четко, и даже не психолог может это увидеть. Кроме того, я бы диагностировал депрессивное состояние. Он подавлен, у него навязчивые идеи о том, что его никто не понимает. Я бы сказал, что здесь явно прослеживаются и скрытые установки. В своей статье Мэтью Нок…
– Так чего нам от него ждать? – снова перебила Сорокина. – Что он заляжет на дно и будет там сокрушаться о несовершенстве мира, или у него это через неделю пройдет и мы снова будем в парке трупы находить?
– Трудно сказать, Маргарита Павловна… Показательно то, что он отождествляет себя со смертью – вот, видите: …когда я смотрю в зеркало, вместо собственного лица я вижу лишь маску смерти… Это говорит о том, что у него явно суицидальные склонности, да еще и отягощенные…
– Насколько вероятно, что он может покончить с собой, Евгений Петрович? – спросил Банников.
– Намерение не есть непременное условие совершения действия… Возможно, что он просто склонен к демонстрациям. Или что это письмо – не более чем очередная мистификация. Однако я лично расположен считать, что наш… гм… пациент действительно находится на грани нервного срыва. По сравнению с прежними его посланиями, в которых все излагается предельно четко, ясно и с такими же определенными знаками пунктуации, последнее письмо изобилует многоточиями… что говорит о его сомнениях и, возможно, пошатнувшихся принципах. И если раньше он был полностью уверен в правоте и правильности своих поступков, то теперь он мучим сомнениями в целесообразности всего содеянного. К сожалению, мы никоим образом не можем воздействовать на него, и вряд ли он обратится со своими проблемами к врачу. Так что остается только ждать.
– Ждать, ждать! – Сорокина раздраженно бросила на стол изгрызенную ручку. – Самое противное в нашем деле – это то, что мы действительно как дети… беспомощные дети… в руках у этого манипулятора… Гори он огнем в аду своих собственных сомнений!
* * *– Привет! Вот уж не ожидала тебя встретить!
Он удивленно взглянул на остановившую его женщину и внезапно просиял:
– Карина! Рад тебя видеть!
Давняя знакомая смотрела на него чуть насмешливо, но, похоже, его удовольствие от встречи было неподдельным, и она тоже улыбнулась – хотя еще минуту назад, случайно увидев его в толпе, она испытала совсем другие чувства. Прежде всего, она вспомнила, что когда-то этот человек поступил с ней не слишком красиво. Да и не с ней одной. Леша Мищенко быстро сумел вскружить ей голову, но шесть лет назад она нашла в себе силы порвать с ним. Конечно, это решение стоило ей нервов и слез, но в конце концов она сказала себе: надо! Такое нельзя спускать никому. Особенно обидным было то, что ее, молодую, неопытную, к тому же еще и влюбленную по уши, пытался использовать такой же зеленый, но уже, видимо, многоопытный ловелас. Порвав с ним, Карина, несомненно, поступила правильно. Хотя ошибок все равно избежать не удалось: от обиды она тут же выскочила замуж за другого, можно сказать, за первого встречного.
