Григорий Ряжский - Дом образцового содержания
В ту пору он смотрел альбомы и мало чего понимал. Со временем, с помощью легкомысленной Алевтины Степановны стал видеть искомое уже совсем другими глазами, вооруженными особым знанием, покрытыми как бы новой радужной оболочкой. Потом уже все это переросло в знание, а само знание в нем окрепло, утвердилось и стало выгодно и расчетливо складываться с чутьем охотника, нюхом зверя и надежным запахом удачи.
Решение пришло само, было неожиданным, но сразу понравилось простотой и реалистичностью замысла. Путь к коллекции лежал через Дмитрия, правнука Мирских, паренька строгого и отчаянного одновременно.
За годы преступной жизни Стефан научился неплохо видеть и понимать людей, даже если те и не готовы были открыться и помышлять о том, что можно переступить черту, за которой скрывается неправедная жизнь. Всякая жизнь праведная, если ты знаешь, ради чего живешь. Стефан знал, ради чего жил именно так, как жил. Было время, когда сомневался, думал, может, само перестанет гудеть паровозом, где селезенка, и тянуть, тянуть, тянуть…
Однако колебания разом исчезли сами, когда он, примотав дежурную воспитательницу к стулу, заткнув халатом ее мерзкий рот, спустил ей для пущего позора трусы и обнаружил там неприбранную мохнатую гадость. Увидав, понял – не будет обратной дороги, нет ему жизни среди них, таких, как эта правильная сука, что сидит теперь перед ним, хлопая зенками от ужаса, и ждет – кончит он ее или оставит ей в подарок жалкую, ничтожную жизнь. Так вот для этого Стефан и жил: даровать людям, что он назначит, или отбирать, чего сам решил.
Что касалось Розы Марковны, то все было проще не бывает: он не хотел денег за это, он не хотел это отбирать. Он хотел это иметь. Отобрать коллекцию, в случае с милейшей еврейской старухой – была вынужденная мера, и только. Возможно, в лучшие времена он с удовольствием приобрел бы всю коллекцию, целиком, еще больше зауважав себя за такой нерасчетливый и весьма странный поступок. Но лучшие времена, такие, в которых просматривались бы лишние десятки миллионов валютных знаков, покуда не намечались. Верней, планировались, но не настолько. И никакой американский лимон с гаком – теперь это было окончательно известно – не смог бы покрыть мечту. Кстати, до которого неизвестно еще, когда придется добраться, хотя по сегодняшней жизни это уже и так почти потеряло актуальность, как ни взгляни. Разве что приятно пощекотать собственное воображение, держа в памяти, что не кто-то там тебе должен, типа фраера имущего или козла виноватого, а само министерство финансов США в паре с их же американским казначейством – конкретно тебе, и никому другому.
Итак – иметь! Радоваться вместе с ними, с Шагалом, Пикассо, Коровиным, Маковским, Родченко, Юонами и всеми прочими. Всему тому – чему радовались они, создавая шедевры, чем жили, о чем мечтали, кого любили. И главное – думали ли они когда-нибудь, в чьи руки попадут их произведения, чьи стены украсят плоды их высокого старания, затейливого полета и неповторимого творчества? Знали, быть может? Верили, мысля картинками будущего? Видели ли воочию того, кто будет застывать подле их холста по утрам и плакать, возвращаясь в дом после долгого отсутствия? Кто это будет? Он? Другой? Или нет – все же сам он, Стефан Томский, человек, который полюбил искусство, замысливая и крадя его у одних, чтобы одарить им вторых и самому остаться не внакладе? Таланты должны перетекать от одного к другому, туда и обратно, вширь и вглубь, как сообщающиеся сосуды, и не его вина, что был он вычеркнут из вечного праздника получившейся жизнью, из бессрочного торжества, данного прочим от рождения, от отца, от ласковой мамы, от заботливой теплой бабушки, вкусно пахнущей медовым лакэхом, многослойным «наполеоном» с заварным или сметанным кремом или же сладкими ушками имана.
А к талантам себя Стефан причислял. К тем самым талантливым человеческим единицам, что собраны из единственно верных, отдельных от других жизнетворных молекул веществ и частиц. И поэтому полагал, имеет полное право владеть тем, что себе назначил сам в качестве моральной компенсации за непредоставленные ему возможности. Моральные, исключительно таковые, – никак не материальные, ни в коем разе!
Все было у Митеньки Мирского, начиная с самых ранних лет: любовь родительская и всех домашних, сладкое с медом и просто так, прабабушка, каких больше нет на свете, книги, которые не требовалось испрашивать в Ленинской библиотеке, – достаточно руку протянуть к полке академического прадедушкиного кабинета. И картины… Многие, многие работы, которые, когда довелось правнуку родиться, уже почти как век висели неотъемно все на тех же стенах, куда их когда-то пристроили хозяйские руки.
Боже, как же и на самом деле все обстояло просто! И зачем же тогда спешить? Ведь лучшую сохранность для будущей его коллекции обеспечит сама прабабушка Мирская, ее квартира, ее жилье, ее же дом. Нужно просто привыкнуть к мысли, что все, о чем заботится разум, уже перешло в собственность нового хозяина, временно подобравшего для наилучшей сохранности имущества наиболее надежное место из всех возможных. Вот и все. Далее будет организован пропуск для доступа к владению, и пропуском таким сделается участник будущего предприятия – Дмитрий Мирский. Осталось малое – сделать Митю таким. И похоже, дело безнадежным не станет.
Во всяком случае, внятно объяснив тогда малому, после встречи во дворе, перспективы и расклады на жизнь под чутким, само собой, руководством серьезных людей, беседой Стефан остался более чем удовлетворен. Паренек оказался еще понятливей, чем он ожидал. Слушал молча, почти не задавая вопросов, и лишь к концу всех объяснений поинтересовался, оторвав глаза от точки на стене:
– Когда бы я мог включиться в совместные дела, Стефан Стефанович?
– Зови меня Стефан, – разрешил Томский.
– Так когда, Стефан? – настырно переспросил тот.
– Когда накачаешь силу и закончишь школу, – серьезно ответил лидер кунцевских. – Но это что касается дел нешуточных. К другим, не столь ответственным, подключим тебя в самый короткий срок. Бывать тебе придется в нашем общем месте. Мотель есть на Можайском шоссе. Слыхал? – Митя утвердительно кивнул. – Вот там что-то вроде штаб-квартиры, – пояснил учитель и добавил с улыбкой: – Там и качалка своя неплохая, и саунка имеется финская заодно. Любишь попариться? – Митя снова кивнул. – Вот и славно, – подвел черту Стефан. – Значит, поладим, брат. – А сам в это время подумал, что бабуське Мирской жить осталось не дольше понятного отрезка, который вот-вот… Дальше Митя воспитается, как надо, и дело закончится само собой, обычным перетеканием имущества от одного владельца к другому при добровольном согласии родни.
