Бен Элтон - Два брата
Потом в рощице они находили безлюдный уголок и садились под деревом. Затаив дыхание, Отто слушал новости о семье.
Иногда Зильке его приобнимала. Чаще всего, когда речь заходила о Фриде и Отто захлебывался своим невыносимым одиночеством. Бывало, он плакал, не стесняясь Зильке. Прежде он бы скорее умер, чем это допустил.
Но слезы высыхали, накатывал гнев, и Отто клялся отомстить всей нацистской машине.
— Когда-нибудь я сожгу на хер школу, — говорил он. — Иногда перед сном представляю, как сопру бензин и подожгу. Выберу время, когда ребята на стадионе. Кое-кто не такие уж сволочи, хоть все и собираются править миром. Но сука директор с его снисходительной улыбочкой и вся эта господствующая раса учителей свое получат. Поглядим, какие они сверхчеловеки. Вот запру двери и подпалю.
Подобные разговоры ее пугали. Лицо Отто злобно кривилось, голос дрожал от ненависти. Зильке крепче его обнимала и шептала: «Не уподобляйся им, Оттси». Отто вновь захлебывался слезами и ронял голову ей на плечо, а она держала его в объятиях, приговаривая, что в конце концов все образуется.
В такие минуты у Зильке появлялась надежда. Вдвоем они сидели под любимым деревом на травянистом взгорке, с которого просматривалось футбольное поле, и Зильке мечтала о том, как станет для Отто больше чем другом. Его девушкой. Может, нынче, или в следующий раз, или еще через неделю он повернется к ней, заглянет ей в глаза и поцелует.
Сейчас это не казалось безумной мечтой.
Зильке знала, что она весьма хорошенькая. Внешность ее отвечала духу времени: юная голубоглазая блондинка, стройная и загорелая. Зильке смахивала на девушек с нацистских плакатов, призывавших к взносам на нужды партии. Однокашники Отто, встречавшиеся на прогулке, всегда одобрительно ухмылялись и друг друга подталкивали. Некоторые даже восхищенно присвистывали.
— Может, познакомишь со своей девушкой, Штенгель? — как-то раз крикнул один парень, и Зильке запунцовела, что последнее время бывало частенько.
Однако было очень приятно.
Зильке себя чувствовала девушкой Отто. Они встречались каждую неделю, и она участвовала в официальных чаепитиях, куда все прочие воспитанники приводили разве что матушек.
Зильке подмечала завистливые взгляды, когда Отто сопровождал ее к столу. Многие симпатичные парни в безупречно отутюженной форме слали ей улыбки, но она высокомерно отворачивалась, давая понять, что ей интересен лишь ее красавец-кавалер.
Ей нравилось сидеть с ним рядом за красиво сервированным столом. Нравилась брутальная мужская атмосфера. Нравилось, как все парни синхронно вскакивали и по сигналу директора рявкали: «Рады гостям!»
Она тоже была гостьей.
Гостьей Отто, чем очень гордилась.
Как и все здесь, Отто был подтянут и дисциплинирован. Как и все, он вскидывал руку в гитлеровском салюте и, маршируя на месте, рьяно горланил «Хорста Весселя». Все это было ему ненавистно, но он это делал, дабы не лишиться единственной возможности видеть ее.
После приветствия Отто вновь садился за стол, и Зильке подталкивала его локтем — мол, я заметила твои скрещенные пальцы. Она угадывала его скрытую улыбку, а он под столом толкал ее коленкой и для нее хватал самый большой кусок торта.
Такие мелочи пьянили Зильке.
Девушку, у которой мать уборщица, а отчим — штурмовик на подхвате.
Девушку, которая всегда считала себя второсортной. Особенно по сравнению с Дагмар.
Девушку, без памяти влюбленную в Отто.
Расовая непригодность
Лондон, 1956 г.
В четвертый раз сходив к бару за выпивкой, Стоун без понуканий продолжил рассказ.
Он так давно не говорил о себе, что, начав, не мог остановиться.
— Наконец меня выпустили в город, — сказал он. — Директор вызвал в кабинет и объявил, что с пяти до девяти вечера я могу идти в увольнение. То, к чему я стремился. Ради чего перестал драться и поносить фюрера.
— Спёрим, я знаю, что ты сделяль, когда вирвалься на воля, — улыбнулась Билли. Красиво очерченные алые губы ее всегда выглядели подкрашенными, независимо от того, сколько помады осталось на краю стакана.
— И что же?
— Прямьиком рвануль к своей Дагмар. Не чуя ногу.
— Верно, — тихо сказал Стоун. Взгляд его затуманился.
— И разбиль сердце малишки Зильке.
— Думаешь? Вряд ли она меня любила. В этом смысле. Мы дружили. Вечные приятели.
— Мюжчины никёгда не замечают. Особенно если не хётят. Хюже нет мюжчины в шестнадцать лет. Знакёмо. Они тюпые!
Стоун усмехнулся и вытряхнул очередную сигарету из пачки «Лаки Страйк».
— Что ж, если я ранил Зильке, мне тотчас отплатили.
— Дагмар тебя бросиля?
— Можно и так сказать. В общем-то я был ее парнем всего один вечер. Да, она меня прогнала. Поначалу мать ее не хотела меня впускать, потом все же впустила, но дальше вестибюля я не добрался. Я же был в кошмарной черной форме со свастикой. А куда деваться, другой-то одежды не было. Представь, что подумала фрау Фишер. Молодец в эсэсовской форме. Она страшно побледнела. Не сразу меня узнала. Наверное, решила, я пришел ее арестовать. Потом велела убираться. Ты не еврей, сказала, ты немец. Я не ожидал такого приема, но, конечно, ее можно понять. Я подвергал их опасности. Если б меня застукали, наказали бы их, не меня. Прекрасный повод прищучить Фишеров.
— Да уж, понять мёжно, — сказала Билли.
— Конечно. Но я был совершенно раздавлен. Умолял. Клялся, что обратно прошмыгну мышкой и никто ничего не узнает. А она спросила, был ли я у своих. Конечно, я не был. «Что ж ты — о них печешься, а о нас нет?» — сказала она.
Билли молча потягивала портвейн.
— Поразительнё, — наконец проговорила она. — Наверьное, в Холёкосте польно таких запютанних историй.
— Я никогда об этом не рассказывал.
— Я знаю. — Билли досадливо поморщилась. — Не надо без коньца повторять. Уже сказаль. Ты недоверчивый, излёманный, наглюхо закрытый, духовно выжатый парень, который любит умершую девюшку и не заслюживает счастья. Правиля мне понятны, о’кей?
— Извини, — улыбнулся Стоун.
— Задольбал, — пробурчала Билли. — Ладно, ты никогда об этом не говориль и все это секреты, но что било потом? Что Дагмар? Изумительный, манящий, знойний, длинноногий Дагмар, о ком с двенадцать лет ты и брят еженощно мокро грезиль? Ты с ней увиделься?
— Да, на минуту. — Стоун печально уставился на промокшие картонки под пинты. — Она сошла по лестнице и спряталась за спину матери. Я пытался что-то объяснить, но она лишь качала головой.
