Валерий Вотрин - Жалитвослов
Мертвый чертил буквы. Они выходили у него такие же огромные, нескладные, нечеткие, как и та, в комнате, будто мертвый разучился писать. На эти буквы не хотелось смотреть. Рыбнов откинулся на спинку шезлонга и закрыл глаза. Солнце приятно грело, вздыхало море, шелестели волны. Сам того не сознавая, он задремал.
Его разбудил взгляд, ледяной, как прикосновение. Мертвый стоял над ним и смотрел. Что-то гневное ощущалось во всей его повадке. Рыбнов поглядел и увидел, что буквы, так тщательно выводимые мертвым на песке, смыла волна. Не умея выносить таких молчаливых и гневных упреков, Рыбнов вскочил, забежал, брызгая, в воду и бросился вплавь. На берег не смотрел, уже зная, что мертвый за это время как-то неисповедимо исчезнет.
Так оно и случилось. Мертвый исчез.
В последующие дни Рыбнов часто встречал его в разных уголках острова, и все это время мертвый пытался сообщить ему имя своего убийцы. Косо посаженные, нечеткие буквы встречались тут и там, вопили со скал, читались полустертыми на пляжном песке. Сам англичанин выглядел все хуже и хуже, и вот уже его появление Рыбнов мог различать по запаху и быстро уходил, не желая, чтобы их пути пересекались. Но они все-таки пересеклись еще один раз, последний.
Рыбнов спал. Весь день он провел на пляже с книжкой, хотя не помнил, о чем читал, — все чаще дремал, лежа на песке. Поэтому он притомился. Снилась ему, как водится, всякая чушь, чего-то вдруг про незнакомый город, в котором он заблудился. Среди множества чужих домов ему удалось разыскать свой, правда, немного не похожий на настоящий. Открыв дверь ключом, он вошел. В комнате, в гостиной, сидел мертвый и ждал его. Рыбнов повернулся, вышел и вошел в другую комнату, но и здесь мертвый оказался раньше его. Рыбнов вспомнил, что мертвецы снятся к дождю, и сказал об этом мертвому. Вместо ответа тот показал рукой на стену. Рыбнов взглянул, и вот, там было то слово. «Вон из моего дома», — сказал Рыбнов. «Я хочу, чтобы его нашли», — произнес мертвый. Рыбнов хотел напомнить ему, что он на отдыхе, отдыхает, наслаждается уединением, о котором ему столько напели в турфирме, а потому в принципе не готов к тому, чтобы помогать какому-то незнакомому, к тому же еще иностранному, мертвому искать его убийцу. У него уже были готовы вырваться слова, но в это время мертвый пропал из комнаты, и осталось только слово. Оно влекло к себе, притягивало взгляд, и Рыбнов было уже глянул, как пропел в это время петух у самого его уха, и он пробудился.
Вокруг него было море, и в нем Рыбнов плавал. Он освоил акваланг и попробовал себя в подводной охоте. Однажды на дне он видел даже затонувший корабль, который при ближайшем рассмотрении оказался рыбацкой лодкой, напоровшейся на камни.
Мертвый больше не являлся ему: видимо, не мог. Ночами же Рыбнов частенько слышал, что в двери его сна кто-то тихонько скребется, и ожидал, что двери вот-вот раскроются, ибо засов слабый и легко отодвигается с той стороны, где, он знал, пролегают колоссальные темные пространства, откуда являются к нам мертвые. Но никто не входил, — только топтались в нерешительности на пороге и под утро исчезали. И Рыбнов забывал об этом до следующей ночи.
Пребывание его на острове подходило к концу. Ночью мертвый пытался достучаться до него напоследок, но к тому времени Рыбнов основательно подготовился к такому визиту и установил железную дверь на пути мертвого. Весь день он резвился, плавал и нырял и упорно не желал замечать слово, выложенное на этот раз камешками на морском дне.
Вечером, откупоривая бутылку вина, он впервые почувствовал, что за эти дни не видел ни единой живой души. Хотелось поговорить. Или хотя бы чтоб слушатель был, пускай даже мертвый, лишь бы отсел подальше, — за столом все-таки. Но мертвый так больше и не появился.
Наутро у причала стояли два катера: один прогулочный, чтобы забрать Рыбнова, а другой — полицейский. Рыбнов стоял на верху лестницы и смотрел, как стражи порядка деловито поднимаются к пансиону. От них он узнал, что убийца так и не найден и что следствие зашло в тупик. Ответив на их дежурные вопросы, он отправился собирать вещи и к полудню отбыл домой.
Он чувствовал себя здоровым и отдохнувшим как никогда.
Гримаса сдерживающего смех
Рано поутру, пока солнце еще не взошло и пауки не заплели своими клейкими сетями лесные тропинки, Валентина Андревна отправляется встречать министерского инспектора. Путь ее пролегает через северный лес, по которому давно никто не ходил, и Валентина Андревна с неудовольствием ощущает в темноте — лицом и открытыми частями тела — прикосновения старой паутины, чьи тугие, усеянные росинками струны протягиваются через тропу. Она досадует внутри, что не взяла с собой палки, какую обычно носят все в этих краях, чтобы отбиваться от паутины. Подразумевается, что палка поможет защититься и от собак, но они в этих краях почти перевелись, а те, которых еще не унесли лесные звери и хвори, смирные, не нападают и не лают.
Между стволами скоро забрезжило, и когда она выходит на широкую, с небрежно кинутым ковром из лесных цветов поляну, солнце уже взошло. Становится жарко. Валентина Андревна идет к дальнему концу полянки, по пути удивляясь тому, что не слышно жужжания насекомых. Их, кажется, густое благоухание, источаемое цветами, совсем не привлекает. Оглянувшись по сторонам, она замечает, что деревья по краям поляны оплетены густой паутиной. Ну, конечно. Все насекомые запутались в паутине. Ясно, ведь у них нет палки. Пока Валентина Андревна вспоминает, почему паутина здесь на каждом шагу, а пауков никто не видел, из леса слышится шум. Она быстро оправляет на себе платье, снимает с него последние комки паучьего долгостроя и делает приветливое лицо — ведь инспектора из министерства подобает встречать именно с таким лицом, об этом написано в инструкции. Шум слышится ближе, превращается в невнятные чертыхания, и плотная стена паутины, закрывшая вход на поляну с той стороны, прорывается изнутри сильными ударами палки. Получается солидная дыра, и в нее ступает человек из министерства.
После почти двухчасовых блужданий по лесу, завешенному плотными седыми тенетами, после опасений, что вот-вот он колыхнет какую-нибудь сторожевую нить, и сверху на него бесшумно опустится клыкастая осьминогая тварь, после проклятий по адресу всех интернатов, где он побывал и где еще побывает, а заодно и солнца, которое не взошло и вряд ли уже взойдет, Егупов видит перед собой залитую солнцем полянку и на ней — приветливую женщину в простом домотканом платье, сложившую в ожидании руки на большом мягком животе. Лицо женщины тоже мягкое, с большим мягким носом и ртом, довольно большим и мягким. Егупов с облегчением вздыхает и идет к ней, на ходу приветственно протягивая руку.
Валентина Андревна принимает ее и осторожно трясет, одновременно вглядываясь в его лицо. Попервоначалу она чуть было не оглядывается, следя за его направленным мимо взглядом. Только затем она понимает, что у него невероятное косоглазие. Стараясь не смотреть ему в глаза, Валентина Андревна перемещает взгляд на его нос и видит, что он тоже невероятен — горбат и посажен на лице как-то боком. Когда он улыбается, она видит, что рот его будто разъезжается и обнаруживает торчащие в разные стороны зубы, и темные десны, и шевелящийся где-то там язык. Волосы и платье его все скрыты паутиной, и Валентина Андревна не смотрит на них. В его руке она замечает маленький чемоданчик, единственное, что вызывает в душе хоть какой-то положительный отклик.
— Матюшина, — говорит Валентина Андревна, тряся его протянутую руку, и слышит, как жуткий глухой голос, идущий будто из его чемоданчика и убивающий все положительные о нем, о чемоданчике, отклики, произносит его, инспектора, имя:
— Егупов, Станислав Петрович.
Представившись, Егупов чувствует, что произвел на женщину приятное впечатление: это видно по тому, как она заглянула ему в рот. Вдвоем они шагают через полянку. По пути он размахивается, чтобы забросить свою палку куда-нибудь подальше, но Валентина Андревна мягким движением берет палку из его руки.
— Не нужно, — говорит Валентина Андревна. — Палка нам еще пригодится. Без нее по лесу никуда.
— Мне ее выдали в министерстве, — говорит Егупов. — Вместе с командировочным удостоверением.
— Палку выдают всем инспекторам, — говорит Валентина Андревна. — Иногда мы даже печать об убытии ставим на палке, а не на удостоверении. По ошибке, конечно.
— Я не инспектор, — говорит Егупов. — Я ученый. Психолог. Приехал понаблюдать за вашими детьми.
— Тогда вам обязательно нужна палка, — уверенно произносит Валентина Андревна.
— Что вы! — говорит Егупов. — Я никогда не прибегаю к таким методам. Я знаю, в некоторых интернатах…
— Нет, нет, вы не так поняли, — улыбается Валентина Андревна. — В лесу без палки никуда.
