Валерий Вотрин - Жалитвослов
— Мой господин всесилен, — продолжал Пераль, ему хотелось переговорить монаха несмотря ни на что. Но он услыхал:
— Тогда пусть подобно мне высидит их! Но он холоден, как лед!
Пераль в ярости шагнул к нему.
— Но и ты собираешь, — процедил он. — И ты не лучше меня, приколотого булавкой где-то там, в темном замке. Кому ты относишь их? Кому сдаешь? — и услышал:
— Они летят ко Господу, живые, свободные.
— А где твоя? — торжествовал Пераль. — Свою ты оставил при себе! — и услышал, как брат Одо тихо произнес:
— Нет, — и глаза его были полны ликования. — Я приколол ее к иконе Пречистой Девы. Теперь мы вместе — Пречистая Дева и я. И мне не страшны псы в сутанах, и цари, и князья земные. Я распят на Ее иконе, и Она заступится за меня перед Ним, Ее Сыном, ибо когда выходит Ее Дитя на райский луг поиграть, слетаются к нему бабочки и играют с ним, и садятся на руки, и видит Он, как они прекрасны…
— Вы слыхали, Пераль, легенду о пеликане, выкармливающем птенцов своей плотью? — услышал он над собой другой голос. — Вы не находите это забавным, Пераль? Птица отдает себя на растерзание своим детям. Ведь они мне как дети, Пераль. Вы меня понимаете?
— О да, ваша светлость, — подтвердил Пераль с поклоном.
— Я все думаю, Пераль, почему они не выходят из яиц живыми? Что же, мне остается вскормить их своей кровью. Или высидеть. Ха-ха! Что вы на это скажете, Пераль?
— Ха-ха, ваша светлость! Ха-ха!
— Праведный да творит правду еще, сбирающий да сбирает, — слышал он брата Одо. — Ибо грядет второй лов, и кто сможет уклониться?
Пераль шел к себе торжествуя, быстрым шагом, и ему казалось, что яичная скорлупа победно хрустит под его башмаками. В своем темном холодном замке князь Теодохад с поклоном выслушивал его слова:
— Я слыхал, некий князь просто разламывал приносимые ему яйца и находил там мертвых ночниц. Вы не находите это забавным. Теодохад?
— О да, ваша милость, — произносил тот.
— Вообразите себе, он даже не знал, что можно заполучить их живыми. Ну не болван ли? Как вы считаете, Теодохад?
— Чистый болван, ваша милость, — подтверждал тот.
— Немного любви, Теодохад. Прижать их к сердцу, глядишь, они и оживут. О, любовь творит чудеса. Что вы думаете, Теодохад?
— Совершенно верно, ваша милость. Любовь творит чудеса.
— И зарубите себе на носу, Теодохад, — лов, а не сбор. Вы меня поняли? Лов, а не сбор.
— О да, ваша милость.
Лестница показалась ему нестерпимо длинной и невероятно темной. Он раскрыл свою дверь — и застыл на пороге. Крышки сундуков были откинуты, ячейки пусты. Палка со стуком выпала из его руки. На кровати, на груде пустых яичных скорлупок, обняв их руками, спал юный Антонин Штюблер, а тем временем последние бабочки князя Теодохада вылетали в окно — живые, свободные.
Темное море
Анидрос, пожалуй, самый маленький из всех Кикладских островов. И самый безлюдный. День-деньской кружат над ним бессчетные морские птицы, издавна облюбовавшие этот скалистый кусочек суши, и крик их немолчен и протяжен. Безлюдье острова вошло бы, наверное, в легенду, если бы некоторое время назад один предприимчивый грек не открыл здесь небольшой пансион для тех, кто желает уединиться и насладиться одиночеством. Остров для этого идеальное место. Его белые крутые пляжи всегда пустынны, а с вершины одного из утесов, где с давних пор находятся развалины древнего храма, посвященного Посейдону, открывается волнующий и незабываемый вид на гладкое лазурное море и контуры соседних островов в голубоватой дымке.
Года три назад, когда очередной туристический сезон подходил к концу, и прибытия новых отдыхающих не ожидалось, остров взволновало событие, сколь неожиданное, столь и небывалое. На пляже был убит английский турист, и убийство это было обставлено событиями настолько неожиданными и зловещими, что кое-кто начал уже подумывать о вмешательстве врага рода человеческого. Еще через два дня, как бы подтверждая эти, вроде бы, нелепые домыслы, постояльцы пансиона и весь персонал, объятые ужасом, в полном составе погрузились на катера и покинули остров. Вечером того же дня на остров прибыл опоздавший, Геннадий Рыбнов.
Солнце заходило. Последние его лучи окрашивали багрянцем пустой причал. В вышине, на темных утесах, устраивались на ночь с громким криком мириады пернатых обитателей острова. Вверх к пансиону вела длинная, очень крутая лестница, и Рыбнов начал медленно подниматься по ней. За его спиной солнце неумолимо погружалось за край медного моря.
Пансион был темен и пуст. В холле Рыбнов поставил сумку с вещами на пол и огляделся. От тишины звенело в ушах. Часы на стене не показывали время. Странное напряжение стояло во всем здании. Казалось, каждая вещь трепещет. Он прислушался. Море отсюда бывает слышно разве что в часы бури.
Он оставил вещи в своей комнате и проследовал на кухню. Продуктов в огромных холодильниках было запасено вдоволь. Он разогрел плиту, приготовил себе ужин и поел. После курил и слушал тишину. Тишины не было слышно, она затаилась.
Ночью к нему пришел мертвый.
Он стоял у изножья кровати, одетый в костюм, который коробом торчал на нем, точно задубел от морской соли, и в руке своей держал что-то продолговатое. Рыбнов взглянул: то был черный мелок. Им тот принялся чертить что-то на стене, мелок крошился, скрипел, мертвый писал с трудом, Рыбнов ждал, не дождался, уснул.
Наутро погода была чудесная. На небе белые ажурные облака вытянулись в недлинную гряду. С моря задувал ветерок. На стене красовалась черная, уродливая буква «М». Рыбнов решил искупаться.
С полотенцем через плечо он спустился по той же длинной лестнице на пляж. На узкой, освобожденной от камней прибрежной полосе стояли под пестрыми зонтиками шезлонги. Рыбнов выбрал один, тот, что поближе к морю, повесил на него свое полотенце, набрал в грудь воздуху и с разбегу нырнул.
Вокруг было море, и в нем Рыбнов плавал. Он все забыл, все оставил на берегу, при себе имея только свое тело, легкое и свободное, чтобы резвиться, и плавать, и подныривать, и рассматривать на дне всевозможные морские безделушки.
На берегу его ждал мертвый.
Со странным напряженным вниманием он держал в руках полотенце Рыбнова, вглядываясь в него, точно ожидая, что разноцветные полосы на махровой тряпице откроют ему значение чего-то, что он тщетно силится разгадать. Рыбнов остановился неподалеку и в свою очередь принялся разглядывать мертвого. Несомненно, это был тот самый англичанин, про убийство которого он читал в газете. При дневном свете, на пляже, среди зонтиков его длинная, не отбрасывающая тени фигура смотрелась особенно дико. Главное же, было не видно, отчего он умер. Рыбнов приблизился, чтобы разглядеть его поближе, и тут же зажал нос пальцами. Ему захотелось вырвать свое полотенце у того из рук, он уже собрался было это сделать, но в этот момент мертвый аккуратно положил полотенце на край шезлонга и медленно удалился. Рыбнов проводил его взглядом, улегся на шезлонг и подставил лицо солнцу. Отдых обещал быть сказочным.
В пансион он вернулся под вечер и, приняв душ, сразу же отправился на кухню: после купания у него разыгрался аппетит. Поужинав, он вышел на веранду полюбоваться морским закатом: вчера он так на него и не поглядел. Затем позвонил из холла домой и сообщил, что отдыхает замечательно, кушает вкусно и обильно и плавает целыми днями.
На ночь запер свою дверь, и ночью мертвый не мешал ему.
Утром начертанная вчера на стене буква косым, уродливым напоминанием встала перед ним. Прежде чем отправиться на пляж, он немного поразмыслил над тем, что бы она могла означать. Мыло? Мера? Море? Он зашел в тупик. Буква была латинская, так может, мертвый хотел напомнить ему о смерти? Рыбнов отправился на пляж.
Ему говорили, что на северной стороне острова пляжи лучше, берег там не такой крутой, камней мало, а все больше песок. Туда он и отправился, прихватив с собой еды, бутылку вина и какую-то книжку. Утреннее солнце нежарко пригревало, и вот из-за скал и миртовых зарослей выглянуло море, безбрежное, синее, все в огненных бликах, предваренное нешироким пляжем белого песка. На пляже дожидался Рыбнова мертвый.
Он был чем-то обеспокоен, это по всему было видно, — узкое пространство пляжа во все стороны пересекали неровные цепочки его следов, будто он без толку бродил в ожидании Рыбнова. Завидев его, мертвый остановился и вперился в него взглядом. Рыбнов замедлил шаг, но потом продолжил движение, прошел мимо мертвого и занял шезлонг, облюбованный еще издали. Краем глаза он видел, что мертвый стоит и смотрит на него. Было похоже, какие-то тяжелые мысли бродят у него в голове. Видя, что Рыбнов не желает его замечать, он подошел ближе и вдруг, точно переломившись пополам, согнулся и принялся чертить что-то на мокром песке, как раз там, куда добегают волны посильнее. Иногда он с натугой поворачивал голову, словно удостоверяясь, что Рыбнов смотрит. Тогда Рыбнов отворачивался. А когда отворачивался мертвый, Рыбнов во все глаза смотрел на него и на то, что он там делает с песком.
