Анхела Бесерра - Музыка любви
Аврора ласково гладила по голове Андреу, задремавшего у нее на груди. Вот и славно, думала она, окончательно отбрасывая мысль поделиться с ним своими тревогами. Довольно ему своих забот, нечего их умножать. Теперь надо только тихо-тихо отрезать у него прядь волос, очень осторожно, чтобы он не заметил. Но стоило ей взяться за ножницы, как он проснулся.
— Что это ты делаешь?
Аврора смутилась.
— Ага, пользуешься моей беспомощностью?
— Сумасшедший, — врать ей не хотелось, но другого выхода не было. — Просто хотела взять себе частичку тебя.
— Я и так твой с головы до пят.
— Может, я старомодна, но мне хотелось хранить у себя твой локон. Пока ты не придешь жить со мной.
— Значит, так тому и быть. Вот, пожалуйста. — Он склонил голову ей на колени. — Режь, сколько хочешь, они все твои.
Андреу обнял ее, и они снова занялись любовью, но теперь, медленно, нарочно сдерживая пыл, пока наслаждение не затопило их полностью.
Поезд, прибывший из Рима, остановился у сонного перрона Французского вокзала. Соледад Урданета снова вдыхала тугой соленый воздух притихшей Барселоны. Она возвращалась все такой же красивой, элегантной и сдержанной, но на сей раз не одна — ее сопровождал супруг. Едва город заявил о себе, как беспросветная тоска черной волной накрыла душу. Зачем судьба опять дразнит ее несбывшимся? Как она сможет жить, зная, что ее незабвенный пианист совсем близко?
Она приехала навсегда в город, убивший ее четыре года тому назад, в город, где она собственными глазами увидела — Жоан ей больше не принадлежит. Далеко позади остались родители, горы, туманы, буйная зелень, ветряная мельница и счастливые вечера безвозвратно ушедшего детства. Но призрак искалеченной любовью юности не пожелал упокоиться; день и ночь он неотступно преследовал Соледад.
В течение медового месяца, Господь свидетель, она прилагала все усилия, чтобы полюбить Жауме Вильямари, и ей это почти удалось, хотя за спиной мужа постоянно маячила тень Жоана. Чтобы как-то переносить супружескую постель, она представляла себе, что ею овладевает не Жауме, а ее Жоан; только так она могла покориться долгу. В каждом городе, где они бывали, в том числе и в Ватикане, Соледад честно ходила на исповедь каяться, однако, не принимая, вероятно, сей грех всерьез, ей всякий раз его отпускали.
Теперь же замужняя жизнь начиналась по-настоящему и пришла пора взяться за ум. Медовый месяц прошел без меда, и соты им предстояло строить с самого основания. Мать из наилучших побуждений выдрессировала ее для роли безупречной жены, и она постарается стать таковой, если только не выдаст себя ненароком.
После событий 9 апреля 1948 года их общественное положение в корне изменилось. Роскошные отели отошли в прошлое. Свои первые дни в Барселоне новобрачные провели в заурядном пансиончике «Лайетана» на площади Беренгер. Но когда за ужином в тарелку супа, стоящую перед Соледад, прилетел плевок мальчишки, расшалившегося на балконе этажом выше, у них сдали нервы, и они съехали.
Им не терпелось поскорее вселиться в мансарду на бульваре Колом, и в конце концов они перебрались туда, так и не закончив ремонта. Соледад, привыкшая в Боготе к услугам целой когорты горничных, теперь сама хлопотала по хозяйству, как простая горожанка, — о том, чтобы нанять домработницу, и думать не приходилось. Но не это огорчало ее. Тяжелее всего было видеть Барселону согнувшейся под диктатурой знамени и креста. Между парами на улицах не проскакивало ни искры любви и тепла. Казалось, что национал-католицизм, навязанный Франко, стремится подавить в горожанах их человеческую сущность. Режим строжайше преследовал естественность и свободолюбие в любом проявлении, унижал достоинство каталонцев, топтал их прошлое, язык и культуру, оскорблял глаз сапогами и униформой, слух — чуждой кастильской речью. Многие втайне кипели гневом и считали своим долгом бороться по мере сил. В стенах простых домов люди свято оберегали свое единственное достояние, которое франкисты силились отобрать, — свою историю.
Соледад хотела стать причастной к этой истории, однако чувствовала себя здесь еще более чужой, чем сами каталонцы, чужие на собственной земле.
Чтобы выжить на чужбине, она первым делом вернулась к пению. Неподалеку от дома находилась церковь Мерсе, где ей предложили исполнять сольные партии в воскресных мессах. Здесь она познакомилась с Клеменсией Риваденейрой, уроженкой Боготы, которая тоже вышла замуж за каталонца и уже пять лет жила в Барселоне. С первой же встречи они сделались близкими подругами. Клеменсия стала единственным человеком в жизни Соледад, с кем она поделилась сокровенным — историей своей несбывшейся любви. Хорошо было поговорить с женщиной, которая не понаслышке знала, что такое тоска по родине и одиночество. С одной лишь разницей: Клеменсия была безмерно счастлива со своим мужем, и они с нетерпением ожидали рождения первенца.
Соледад Урданета, напротив, каждый божий день мечтала случайно столкнуться с Жоаном Дольгутом посреди улицы. Терзалась, упрекала себя за эти мечты, — но не могла ничего поделать. Всякий раз фантазия неслась дальше: вот они договариваются о встрече в какой-нибудь захолустной гостинице, чтобы — да простит ее Господь! — любить друг друга до полного изнеможения, вопреки Франко и всем запретам церкви. Только когда она переступала порог своего дома, возвращались угрызения совести, и, поднявшись в мансарду, она заставляла себя быть ласковой с Жауме и угождать ему по мере сил.
Несколько месяцев спустя стало ясно, что ее заработка в церковном хоре недостаточно, и Соледад придумала вышивать на дому подвенечные наряды. В эту работу она вкладывала всю свою невостребованную страсть, и вскоре ее вышивка завоевала ей репутацию самой искусной мастерицы в городе. Рекой полились заказы, благодаря которым они с Жауме иногда могли позволить себе маленький праздник — например билеты в Лисео, пусть и на дешевые стоячие места.
Жизнь с Жауме Вильямари была проста, но слишком серьезна для молодой женщины. Разница в возрасте предопределяла расхождение вкусов и привычек. В отличие от мужа Соледад требовалось видеть и чувствовать ветер, деревья, небо, землю, море, выходить из дому, гулять, не терять связи с природой — словом, жить полной жизнью, хотя бы только физически.
Затворничество Жауме угнетало ее настолько, что вызывало тяжелые приступы удушья. Тот, помня, что жена привыкла к открытым пространствам и благоуханию роз, разливаемому ветряной мельницей по саду в Чапинеро, держал на ночном столике бутылочку розовой воды на крайний случай. Когда Соледад начинала задыхаться, он подносил ей флакон вместо нюхательных солей, и это помогало.
В мрачной мансарде со стенами, обшитыми красным деревом, со стеклянными вставками в дверях, обострились и ее приступы лунатизма. Каждый вечер перед сном Жауме Вильямари запирал входную дверь на два замка, дабы предотвратить опасные побеги жены в бессознательном состоянии.
Он ни в чем ее не упрекал. Как же ей еще себя чувствовать, когда даже он не находит себе места в Барселоне, а ведь это его родной город. Спасаясь от завладевшего Боготой насилия, он вернулся в надежде найти хоть что-то от той Барселоны, которую некогда покинул. Но изменилось все, включая старых друзей. Половина из них вообще пропала без вести. Некоторые эмигрировали в Мексику, Аргентину или Францию, а кое-кого расстреляли за принадлежность к текстильному профсоюзу. Гражданская война унесла не только человеческие жизни, но и чувство общности, единства внутри одного народа. Его Каталония была тяжело ранена и не могла принять своих блудных сынов с прежним радушием.
Вильямари наивно верил, что с легкостью вернет себе то, что бросил при отъезде, однако послевоенный период плачевно сказался на всех отраслях промышленности. Фамильное имущество принадлежало теперь незнакомцам, которые смотрели на него косо и препятствовали любым его действиям. Мечта восстановить потери отца постепенно улетучивалась, а сбережения таяли день за днем. Маленький магазин тканей, оставшийся у него в Колумбии, ежемесячно приносил какой-то доход, но эти деньги, переведенные в песеты, составляли жалкую сумму.
Время шло, и Жауме Вильямари окончательно пал духом. Даже с такой элементарной задачей, как обеспечение собственной семьи, он не справлялся. Его мучил стыд оттого, что Соледад вынуждена трудиться, чтобы зарабатывать на жизнь, да еще и фактически содержать мужа. Он помогал ей в чем только мог, но мог он не так уж много. Разве что доставать в магазинах тончайшие кружева по сходной цене, благо в материях он разбирался превосходно. Однако этим его возможности и ограничивались. Все остальное было результатом мастерства и любви, которые Соледад вкладывала в свою работу. Как-то раз Жауме заметил, что она вышивает с таким тщанием, будто готовит фату для собственной свадьбы. «В каждой шутке есть доля правды», — ответила она спокойно.
