Владимир Романовский - Богатая белая стерва
Миссис Уайтфилд была гостеприимная хозяйка и всегда радовалась гостям. Немецкую пару она совершенно очаровала своими естественными хорошими манерами, раскованностью, и очень чистым тевтонским выговором. Жена немца — приземистая, веснушчатая, темноволосая женщина с ямочками на щеках, постоянно улыбающаяся, управилась в свою очередь очаровать миссис Уайтфилд. По-английски она говорила плохо, акцент у нее был прелестный, и ужасно остроумная она была — на свой лад. Все четверо весьма приятно провели вечер у камина. Гостям показали их спальню.
В час тридцать утра явилась Мелисса, пьяная в дым и счастливая. Она уснула на диване в гостиной, рассказывая о том, где она была и что делала этим вечером. Вечеринка удалась на славу. Французский актер — классный мужик и вел себя, как самый обычный человек, как вы или я, например. Американский актер — чрезвычайно умный. Друзья-актеры имели в общей сложности семерых детей, но это не имело значения.
Уайтфилды управились ее разбудить и переместить в спальню. Она отбивалась, пиналась и громко ругалась непотребными словами. Она сообщила им, что выйдет замуж за толстого французского актера, что бы ни случилось, или, если он ей откажет, она попытается выйти замуж за его высокого и лысого американского друга. Она объяснила, что ее мать и приемный отец — ужасные [непеч. ] снобы, воображающие что актеры стоят, видите ли, ниже их [непеч. ] социального уровня. Она потребовала, чтобы ей немедленно купили квартиру в Париже. Она совершенно не собирается терять тут время, посреди [непеч. ] леса. Завтра она улетает в Ханой, или куда угодно, только бы убраться подальше это всех этих снобов в ее паршивой [непеч. ] жизни. Они ей все осточертели. Наконец она снова уснула.
Джозеф Дубль-Ве Уайтфилд вернулся в гостиную. Кассандра зашла в ванную наверху, чтобы смыть косметику.
Когда с бокалом коньяка она спускалась по их изысканой восемнадцатого века лестнице, в гостиной звучала музыка. Не входя, Кассандра остановилась — послушать.
Это была фортепианная соната, которую она слышала раньше. В этот раз она звучала по-другому.
В этот раз небо открылось и земля задрожала. Звезды вспыхнули и родились заново. Великие океаны катили огромные валы. Невиданные горы утыканы были гигантскими деревьями. Бурные ручьи сбегали с этих гор, сливаясь в величественные реки. Невообразимые птицы пели невообразимые песни. И вдруг неожиданно чистая, ясная, нежная мелодия наполнила фантастический ландшафт. Она звенела над полями, она шептала в горных пещерах, она шуршала в листьях, она потрескивала в кострах охотников.
Безупречный слух и способность к пониманию музыки помогли Кассандре осознать, что не одно мастерство Уайтфилда заставило звучать сонату так, как она звучала. Все это звуковое великолепие было когда-то придумано, сочинено и записано композитором. Человеком, которого она знала. Человеком, которого ей трудно будет забыть.
Джозеф Дубль-Ве Уайтфилд был блистательным пианистом. Юджин Вилье блистательным пианистом не был. У него не было достаточно умения, чтобы правильно сыграть собственную сонату, показать ее во всей ее фантастической красе.
Опус был — о любви Юджина к ней. Первая часть закончилась, началась вторая. Слушая эту часть, следуя музыкальной сюжетной линии, Кассандра поняла, что ясно видит номер отеля, в котором у них с Юджином случилось первое соитие; ресторан; бар; последний поцелуй, запечатленный Юджином на ее колене; и ее собственное исчезновение утром.
Кассандра вошла в гостиную.
Уайтфилд прекратил игру.
Она подошла и посмотрела на ноты.
— Что это? — спросила она.
Порода. Такому не научишь — это от рождения дается.
— Я не знаю толком, — сказал Уайтфилд. — Один знакомый оставил у меня в кабинете, в Нью-Йорке. И не сказал мне, кто эту фиговину написал. В этом опусе вроде бы что-то есть. Мне особенно нравится вступление. А что?
— Просто так, — сказала Кассандра. — Я люблю тебя, Джо.
— Я люблю тебя, Касси.
Она взяла его руками за запястья. Посмотрела ему в глаза. Они поцеловались. Он стремительно поднялся и подхватил ее на руки. Она закрыла глаза и склонила голову ему на плечо.
II.Был холодный январский вечер. Новый Президент только что поклялся в верности народу и Конституции. Юджин прибыл в пиано-бар вовремя. Выпив бокал вина (ему позволялось пить один бокал за смену бесплатно), он подождал, пока окоченевшие пальцы согреются, чтобы можно было играть. Он снял куртку. Сев на рояльную скамейку, он провел рукой по клавишам, не нажимая на них. Хорошо бы сейчас поиграть гаммы, а потом попробовать несколько обращенных аккордов с вывертами, а потом какие-нибудь фрагменты. Но нет — нельзя. Его работа — развлекать посетителей.
Он начал с ранней вещи Шуберта и вскоре ему стало скучно. Он перешел на малоизвестный опус Скотта Джоплина, и скука усилилась.
Никто не обращал на его игру внимания помимо двух или трех депрессивных посетителей, которые нашли, что шум приятный, и благодарно посмотрели в сторону фортепиано.
Огромный, в три раза больше обычного, коньячный бокал стоял на крышке — для чаевых.
После примерно двадцати минут игры два посетителя заказали две песни — «Летний Ветер» и «Ты так прекрасна», пять долларов каждая. Юджин сыграл обе, и сразу после них выдал один из бравурных полонезов Шопена. Подошел менеджер и попросил не расходиться так сильно, пожалуйста.
Юджин вышел перекурить, вернулся, и продолжил игру.
Он не получал известий от Джульена месяца два. Рыжий решил устроить себе долгосрочный отпуск, уволился с работы, и переехал в дом своей любимой тетушки в солнечной Калифорнии. На некоторое время, о друг мой, сказал он. Может на год. Он не знал.
У Юджина не было ни перспектив, ни планов, ни любовницы.
Кассандра Уолш была далеко, и хотя ей не стоило бы больших усилий придумать, организовать какое-нибудь скромное месячное жалованье бывшему любовнику — чтобы он мог посвящать все свое время только сочинению и популяризированию своей музыки — она этого не сделала. Ей это просто как-то не пришло в голову.
Было бы вполне естественно со стороны Линды Кей, неожиданно знаменитой и недоступной, сделать что-нибудь для Юджина или Джульена, или может быть для них обоих. Юджин, кстати говоря, один раз до нее дозвонился, чтобы просто поговорить. Она сказала ему, что очень занята. Может быть позже, или в другой раз. Как у него дела, все хорошо? Хорошо. Она ему позвонит как-нибудь.
— Эй, пианист! — крикнул кто-то от стола у окна. — Побренчи-ка нам старый добрый рок, а, мужик?
Юджин проигнорировал пожелание.
К концу второго часа он сыграл вступление к своей «L'Erotique». Менеджер подошел снова.
— Я вроде тебе говорил, чтобы ты не очень расходился тут? — спросил он несчастным голосом.
Юджин встал, перегнулся через поручень, взял со спинки стула свою куртку и надел ее.
— Ты что это делаешь такое? — спросил менеджер.
— Не видно, что ли? Ухожу.
— Ты не можешь уйти прямо сейчас. Тебе еще два часа играть надо.
— Нет.
— Тогда я не смогу тебе заплатить.
— Не помню, чтобы я просил тебя мне заплатить.
— Хорошо. Можно поинтересоваться — почему?
— Я не хочу больше зарабатывать себе этим на жизнь. Не чеши так в паху, когда говоришь, это раздражает собеседников.
Он вышел на улицу, поднял воротник куртки, и вдохнул морозный воздух. Иногда на Бродвее в январе можно увидеть счастливые лица. Юджин посмотрел по сторонам и решил, что пойдет по Бродвею на север.
Верди Сквер забит был людьми и машинами с двигателями внутреннего сгорания. Цифровой термометр на стене за памятником показывал тридцать градусов по Фаренгейту — легкий мороз. Неплохо, если бы ветра не было. Юджин посмотрел на памятник. Великий композитор не обратил на коллегу внимания. А Джильда поглощена была своими проблемами.
— Привет, ребята, — сказал Юджин. — Как дела?
Он положил локти на заграждение и постоял немного, ни о чем особенном не думая.
Как теперь жить? Он был композитор, и воспринимал себя как композитора. Очевидно — слишком капризен, чтобы быть исполнителем. Исполнители делают то, что им велят. Ну, хорошо. А жить на что?
— Простите, — вежливо обратился к нему краснощекий турист из Аризоны. — Не подскажете ли мне, где здесь Опера-Кафе?
— Ровно семь кварталов в эту сторону, — ответил Юджин. — Да, вы идете в правильном направлении.
В Метрополитан-Опере намечалась премьера новой вещи композитора Луиса Ойлпейпера. Луис Ойлпейпер был известный минималист. Опусы его состояли из монотонных ритмов и абсурдно скучной оркестровки. Мелодии любого типа отсутствовали начисто. Юджин Вилье, лучший из живущих композиторов, остановился у нужного рекламного стенда, чтобы посмотреть, кто дирижирует и кто поет. Некоторое время он с интересом читал имена.
