Хербьёрг Вассму - Наследство Карны
— А ты сам! — продолжал Аксель. — У тебя есть все, и ты ничего не бережешь.
Карна почувствовала приближение припадка. Нет, нет, только не здесь! Она поднялась по лестнице и села на пол, опустив голову между колен. Тошнота медленно проходила.
Неужели побить каменьями следовало папу?
Рюмки были пусты.
— Вениамин, что означает твой туманный, как у оракула, ответ?.. Про Ханну, жену Олаисена. Бы в юности любили друг друга? — Аксель вытер под носом рукавом рубашки. Скомканный сюртук валялся на полу.
— Мы вместе выросли. Когда я вернулся из Копенгагена…
— Ты так тосковал по ней в Копенгагене, что обрюхатил другую! И так привязал к себе Анну, что ей уже не вырваться, — с горечью сказал Аксель.
— Зачем видеть во всем только плохое?
— С этим ты справишься и без меня! Неужели это того стоит?
— Катись к черту! Я не встречал ее уже…
— Вот-вот. — Аксель шмыгнул носом.
— Ну хорошо, иногда мы видимся. Ей нужен близкий человек. И она говорит, что он бьет ее независимо…
Аксель открыл рот от изумления.
— Принеси еще бутылку! — просипел он.
— Хватит с тебя!
Они сидели, наклонившись друг к другу, и не спускали друг с друга глаз.
— Я не могу ничего объяснить. Не могу думать… Она тоже. Это сильнее нас.
— Так он прав? Это был твой ребенок?
— Нет!
Аксель хотел встать, но сполз обратно в кресло и спросил почти с благоговением:
— И это будет продолжаться?
— Страндстедет небольшой. Я не могу избежать встреч с Ханной, если ты это имеешь в виду. Но я не сплю с ней! Мы только разговариваем! Понимаешь?
— Фу, черт! Только что верблюд у меня на глазах пролез сквозь игольное ушко.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты, безусловно, попадешь в рай.
Они помолчали. Аксель высморкался в сложенный платок и взмахнул им.
— Если я узнаю, что ты изменил Анне, я тебя убью!
— Ты пьян, — сказал Вениамин.
— Спасибо, а то я не знал! Бутылка пуста! — Вскоре он вздохнул и сказал: — Мне следовало помнить, как ты умеешь все переворачивать таким образом, что разговор будет идти только о тебе и твоих делишках.
Вениамин пошел за новой бутылкой.
Когда Анна вернулась домой, они лежали в обнимку на полу возле книжного шкафа. Вениамин тяжело дышал в бороду Акселя. Громкий храп взлетал к потолку.
Она с удивлением долго смотрела на них. Потом осторожно опустила шторы на окнах. Не подняв упавшую бутылку и не убрав со стола, она укрыла их пледом и тихонько вышла из комнаты.
И прикрепила к двери записку для служанки: «Не тревожьте доктора, он спит в гостиной!»
В тот день, когда уезжал Аксель, дул свежий ветер. Бабушка не пошла провожать его на пристань. Но зашедшую к ней Карну встретила в дверях.
— Мне сегодня не до разговоров, — сказала она в щелку. — Даже с тобой.
Кажется, она плакала.
Карна кивнула и вышла на ветер. Пароход шел с трудом, он еще не миновал Тьювхолмен.
Папа уже поднялся к дому, поэтому Карна пошла к Биргит. Там ей обрадовались. Печь у них еще не топилась, потому что труба дымила при западном ветре.
— Карна была бы очень хорошенькой, если б она хоть иногда улыбалась, — сказала вдруг мать Биргит.
Но Карна не видела в этом ничего забавного, сегодня все было не по ней. Она поджала губы.
— Я человек серьезный, — сказала она. Иногда это служило ей утешением. Конечно, она где-то вычитала эти слова, но ведь мать Биргит этого не знала.
— Тебе идут распущенные волосы, пусть все видят, какие они красивые. — Мать Биргит не сдавалась.
Биргит вся съежилась.
— В Библии об этом ничего не говорится, — ответила Карна и начала надевать накидку. Здесь стало слишком жарко.
Через минуту она снова оказалась на ветру. Сегодня ей нигде не было места.
Поднявшись в свою комнату, она заплела косы еще туже и заколола их на затылке, как закалывают пожилые женщины. Остался лишь маленький локон возле уха.
Отныне она будет носить эту прическу до самой смерти!
Поглядевшись в зеркало, Карна спустилась к папе и Анне.
— Может, мне лучше носить распущенные волосы, чтобы все видели, как они вьются? Как по-вашему?
Не поднимая глаз от газеты, папа начал рассказывать Анне о разногласиях амтмана с председателем местной управы — амтман считал, что не следует вкладывать столько средств в южную дорогу.
Анна пробормотала «да-да» и даже не взглянула на Карну — она только что получила письмо из Копенгагена.
Карна подошла к папе и повторила вопрос.
— Это и так видно. Но если тебе самой кажется… Мне все равно, — ответил он, так и не подняв глаз от газеты.
Карна пошла на кухню за ножницами. Потом вышла с ними на крыльцо и прижала ножницы к голове. Дело было сделано.
Анна заметила каштановые пряди, летевшие мимо окна. Она выбежала на крыльцо и увидела Карну с обкромсанными волосами. Она была похожа на каторжника.
До того как Карна должна была в церкви отвечать перед Богом и прихожанами на вопросы пастора, оставалось семь дней.
— Что ты наделала?
Голос Анны звучал точь-в-точь как у матери Биргит. В дверях показался папа. Он онемел от удивления. Потом схватил Карну за руку:
— Ты с ума сошла? Я тебя выпорю!
— Ты сам сказал, что тебе все равно! Что и так видно, как они вьются!
— Ты собираешься явиться на конфирмацию с головой, похожей на помело? — крикнул папа.
Его вид внушал опасения. Он весь побелел. И был угрожающе близко. Карна чувствовала на лице его дыхание и брызги слюны. Но слов его не понимала.
Анна встала между ними.
— Давайте успокоимся, — сказала она, как будто обращалась к ученику, которого все в школе звали Эдвард Дурачок.
Она забрала у Карны ножницы и спрятала их за спину. Неужели она думала, что Карна хочет остричь и папу?
— Откуда мне было знать, что вы так дорожите моими волосами? Вы ничего не говорили об этом. Только мать Биргит сказала, что у меня красивые волосы. А ты сказал, что тебе все равно!
Служанка высунулась из окна кухни и с открытым ртом наблюдала за ними.
— Идемте в дом, — сказала Анна.
— Чертова девчонка! — крикнул папа и тут же добавил: — Господи, до чего же она похожа на Дину!
Он произнес это с отвращением, потом повернулся и скрылся в своем кабинете.
Анна занялась волосами, которые еще уцелели на голове Карны. Она вымыла ей голову, сполоснула волосы можжевеловой водой, высушила мохнатым полотенцем и красиво причесала, сделав пробор с правой стороны.
Некоторое время она с ужасом разглядывала свою работу, но постепенно ужас сменился одобрением. Наконец она нашла в своей шкатулке жемчужную заколку и заколола волосы с одной стороны. Потом, склонив голову набок, окинула Карну оценивающим взглядом.
— Тебе идет такая прическа, — твердо сказала она.
Весной пастор сказал, что Карна еще слишком молода, чтобы конфирмоваться этим летом. Анна поговорила с ним, и было решено, что Карна все-таки пойдет на конфирмацию.
Однако когда началась подготовка, пастор пожаловался Анне. Карна Грёнэльв умная и сообразительная девочка, но учит только то, что ей нравится. И воображает, что знает Библию лучше самого пастора. Она надменна и разговаривает с учениками только в крайнем случае. Да, она высокомерно удерживала их на расстоянии, пока они не сдались и не оставили ее в покое. Кроме того, она поет, отвечая урок, независимо от того, имеется ли мелодия к этому отрывку. Это всех отвлекает от занятий. Такое поведение недопустимо, даже для докторской дочери.
Анна и папа одинаково строго отнеслись к этому. Карна поняла, что они сговорились. Поэтому она наклонила голову и не проронила ни слова.
— Ты не должна так вести себя! — воскликнул папа.
Карна не ответила. И только когда Анна настойчиво напомнила, что на конфирмации ей придется перед всеми говорить о своей покорности и вере, она сказала:
— Я не чувствую себя виноватой. Но раз ты просишь, я больше не буду петь. Буду только говорить, даже то, что обычно поют.
В день конфирмации у Карны было чувство, будто она осталась последней в их роду. Будто ее жизнь была помечена искрой сотни лет тому назад. Во всяком случае, задолго до того, как она появилась на свет. И все стояли тут до нее лишь для того, чтобы пришел и ее черед.
Она смотрела на серьезные лица взрослых. На толстые каменные стены. Из-за игры света картина все время менялась, словно жила собственной жизнью.
Наверное, сам Бог сидел на вершине дерева и глядел на нее через окно, отчего окно сверкало и переливалось. И с каждым движением Бога, старавшегося получше рассмотреть ее, узор теней менялся.
Темные углы вдруг освещались, а стены, напротив, прятались в сумраке и почти исчезали. А все потому, что Бог сидел на дереве и раздвигал ветки, чтобы лучше видеть ее.
