Александр Анянов - Рожденные ползать
Мощная реактивная струя сбила Панина с ног, подняла в воздух и потащила, переворачивая его с ног на голову, в конце кинув на газоотбойник.
Борзоконь вырвал шнур внутренней связи из гнезд шлемофона и кинулся к лежащему без движения телу. Уже на ходу он услышал, как за его спиной смолк двигатель самолета. Возле Панина собирались техники, потрясенные случившимся.
— Скорую, быстро! Кто-нибудь! — крикнул Дед.
Кто-то побежал к телефону. Подошел белый, как мел Луговой.
— Я же не мог его видеть, — оправдывался летчик. — Я не хотел… Я просто не видел и движок сразу же заглушил, как сказали.
Сашка продолжал лежать неподвижно, привалившись к ржавым металлическим листам аэродромного газоотбойника. Сквозь зеленую ткань его шлемофона, начало проступать темное пятно, которое быстро увеличивалось в размерах. Борзоконь присел на корточки и легонько потряс Панина за рукав.
Лежащий вздрогнул, его глаза медленно открылись. Оглядев склонившихся над ним людей мутным взглядом, Сашка внезапно вскочил на ноги и закричал:
— Что суки, толпой на одного! За что бьете? Боюсь, думаете? Давай подходи, я вас сейчас зубами грызть буду!
Он резко сорвал с головы шлемофон, с силой кинул его об землю и тут же со стоном осел на бетонку, потеряв сознание. Теперь все увидели, что левая половина его головы представляла собой сплошное кровавое желто-коричневое месиво, из которого торчали ослепительно белые обломки костей. Не сдерживаемая больше шлемофоном, кровь полилась свободным потоком, несколькими ручейками стекая на пыльную рулежку.
Суровые, многое повидавшие в жизни мужики уставились в землю, избегая встречаться взглядом друг с другом. Они словно боялись, что кто-то сможет по глазам прочитать их мысли. А мысли эти сейчас у всех были одинаковые. Подъехала машина скорой помощи.
Панин так больше и не пришел в сознание, хотя жил еще почти четыре дня. Один за другим отказывали отбитые внутренние органы, и только сердце, глупое молодое сердце продолжало биться, как будто на что-то надеясь. Наконец затихло и оно.
В актовом зале дурасовского гарнизонного клуба было немноголюдно — почти, что одни авиатехники. Из летчиков присутствовали только те, кто по своей должности обязан, находиться здесь — комэск Паханов и замполит Гундосиков. На знакомой сцене под портретом Ленина стоял стол, а на нем простенький деревянный гроб, обтянутый красным крепом. В нем лежал наш бывший старший техник. Был Панин в парадной форме. Чтобы скрыть ужасные травмы, его голову обмотали белыми бинтами, а сверху нахлобучили фуражку, видимо самого большого размера, который только удалось найти на складе. Фуражка была настолько велика Сашке, что ее козырек закрывал не только лоб, но и глаза покойника и даже часть носа. Я смотрел на него и не мог отделаться от ощущения, что Панин едва заметно улыбается. И от этого становилось еще страшнее.
Офицеры стояли вдоль стен зала, храня напряженное молчание. Лишь только иногда кто-то осторожно покашливал в кулак. Никакого официоза или торжественности. Большинство присутствующих было в зеленой повседневной форме, а некоторые даже в технической.
Над гробом склонилась Сашкина мать в черном платке, рядом с ней — отец. Чуть поодаль стояла вдова, держа за руку четырехлетнего сынишку.
По лицу Тамары волнами пробегали то растерянность, то раздражение. Казалось, она думала: «Что, Панин, свалил? Всю жизнь свою прошутил, проприкалывался и свалил также легко, как жил. Ты даже сейчас, как будто смеешься надо мной. Опять тебе ничего не нужно. А мне то теперь куда, одной с ребенком на руках?»
Временами она приходила в себя, кидала быстрый взгляд по сторонам и тут же начинала протирать сухие глаза платочком, который держала в руках. Ее сынишка непоседливо крутился на месте, и все время дергал мать за руку:
— Мама, мама, ну когда мы поедем хоронить папу? Я устал, поедем быстрее хоронить папу.
Сашкина мать обнимала лежащее в гробу тело обеими руками и уже не плакала, а просто тихонько выла. Она все время пыталась поцеловать сына в лоб, но этому мешал козырек огромной фуражки. Тогда женщина целовала его в щеки и губы. Рядом стоял неловко переминающийся с ноги на ногу отец. Он был одет в старенький пиджачок и брюки, заправленные в офицерские сапоги, наверняка подаренные ему сыном. В заскорузлых крестьянских пальцах родитель мял потертую кепчонку с пришитой на макушке пуговичкой.
Дверь в зал приоткрылась, и в помещение вошел Птицын. Быстро оценив обстановку, он подошел к отцу и попросил увести мать — пора было выносить тело. Отец подошел к распластавшейся на теле сына жене и что-то шепнул ей, однако та даже не пошевелись. Тогда муж бережно взял ее за плечи и попытался отвести от гроба.
— Нет! — внезапно на весь зал заголосила она. — Не отдам! Сынок, ну скажи хоть что-нибудь!
Панин-старший беспомощно огляделся по сторонам, не зная, что ему теперь делать и вдруг закрыл своей кепчонкой лицо и отвернулся. Плечи его мелко вздрагивали.
По моим глазам, словно кто-то провел наждачной бумагой. Чтобы никто не видел, что со мной происходит, я тихонько, прячась за спины товарищей, выскользнул на улицу.
Стоял чудесный летний день. Ласково пригревало солнышко. Со всех сторон звенел многоголосый хор птиц. Асфальтовую дорожку, ведущую к клубу, пересекал муравьиный маршрут, по которому весело бежали в обе стороны тысячи насекомых. Я вздрогнул. Все было точно так же, как в тот день, когда застрелился рядовой Балоян.
В какой-то книжке автор написал, что когда хоронили главного героя, шел проливной дождь. Будто бы сама природа вместе с людьми оплакивала его. Так, может быть, для военных у природы существует другой ритуал, и они должны умирать в те дни, когда особенно хочется жить? Или все это ерунда и природе на самом деле просто плевать на наших героев, как главных, так и второстепенных?
Возле входа в клуб стоял тягач. Из его кузова двое солдат, под руководством прапорщика из ТЭЧ, выгружали большой деревянный ящик. Ящик был с ручками по бокам и трафаретными черными надписями: «Верх» и «Не кантовать». Один из бойцов неловко подставил руку, и ящик с грохотом полетел вниз на землю. С него слетела крышка и оттуда выпал другой, металлический, вложенный в деревянный, как матрешка.
— Ты что, муфлон безрукий! — заорал на солдата прапорщик. — Лучше бы тебя в детстве мамка подушкой удавила. Чего стоишь, рот раззявил? Поднимай, давай!
Бойцы нагнулись и стали засовывать один ящик в другой.
Я догадался. Этот второй был цинковым. Потом его запаяют в ТЭЧ и в нем отправят Панина на родину в Свердловскую область. Точнее, уже не Панина, а безымянный «груз-200». Это страшное слово я услышал первый раз полгода назад, когда в Дурасовке сел грузовой борт из Афгана. Был он, как и положено, бело-голубым, но все почему-то называли его странным именем — «черный тюльпан». Он привез тогда родителям, призванных из Эстонии воинов-интернационалистов. В точно таких же ящиках.
Вот так и с тобой, Сашок. Привезут тебя в родную деревню — соберутся, похоронят, помянут. Потом похмелятся и помянут снова. А дальше уже будут пить просто так. И будешь ты лежать под скромным обелиском с красной звездочкой на верхушке. Лежать, пока все про тебя забудут, кроме родителей, конечно. Впрочем, сколько им той жизни осталось. А после их смерти начнет твоя могилка зарастать травой, как будто тебя никогда и не было. И пусть погиб ты не геройски, но жизнью своей заслужил, чтобы о тебе помнили люди.
Конечно, если бы ты был летчиком, то наверняка нашелся какой-нибудь журналист, который написал заметку хотя бы в местную газету. Но при твоей скромной профессии, даже это слишком большая роскошь. Вот про летчиков написаны горы книг, сняты сотни кинофильмов, а кто хоть что-нибудь знает про авиатехников? Найдется когда-нибудь хоть один человек, который напишет книгу, посвященную вам?
Я внезапно разозлился. Нельзя допустить, чтобы вот так просто забыли Сашку Панина! Его и тысячи таких, как он. Всех вас — сгоревших в тягачах, разорванных в клочья взрывами боеприпасов, заливших своей кровью аэродромную бетонку. Вас — переломанных и искалеченных из-за идиотских приказов, извечного бардака, преступной спешки и неисправного оборудования. Вас — потерявших свое здоровье на сотнях безымянных стоянок и ЦЗ по всему Союзу и за его пределами. Всех вас — техноту!
Не жди, пока кто-то напишет такую книгу. Сделай это сам. Чего бы это тебе ни стоило, сколько бы сил и времени ни отняло. Ты должен, ты просто обязан это сделать! И пусть она не станет шедевром, зато вы, мужики, будете там, как живые!
* * *Поползшие по гарнизону с начала весны слухи, что наш полк собираются перебросить куда-то на Украину, в июле приобрели вполне реальное очертание. До личного состава, наконец, довели новое место базирования. Им оказался аэродром Отстойное под Кировоградом.
