Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че
– Посмотрим… – произнесла она наконец, не придумав ничего лучшего.
Хелена мучилась сомнениями. Случались дни, когда она готова была согласиться, но, оказавшись лицом к лицу с Людвиком, не могла выговорить слово «да». Она тянула время, боялась, что Людвик устанет ждать, убеждала себя, что нельзя упускать свой единственный шанс создать семью. Идея завести роман с новым, незнакомым мужчиной, смеяться, кокетничать, соблазнять ужасала Хелену. Если она и дальше будет мурыжить Людвика, он отступится. Посоветоваться можно было только с Йозефом, но его ответ она знала заранее.
В конце концов здравый смысл взял верх над сомнениями, и она отправилась в редакцию.
– Ты еще не передумал насчет женитьбы?
– Только этого и жду.
– А как поступим с Антонином?
– Если хочешь, я его усыновлю.
– Давай поженимся, а там посмотрим.
– Здорово… Потрясающе, великолепно! Я самый счастливый человек на свете!
– Да.
Тереза и Йозеф пришли в восторг. Он еще дважды замечал, как Хелена машинальным жестом снова и снова водит щеткой по волосам, глядя куда-то в пустоту, и это его по-настоящему встревожило, но делиться своими опасениями он ни с кем не стал.
Свадьба была по-социалистически скромной.
* * *Все случилось не вдруг. В Польше и Венгрии, потом в ГДР люди требовали независимости, автономии, демократии, открыто выступали против политики партии. Коммунистическая власть не реагировала, уподобившись живому мертвецу. В прежние времена протестные выступления были бы подавлены за пять минут: достаточно арестовать и осудить зачинщиков, чтобы остальные попрятались. Руководитель вроде Брежнева знал бы, как утихомирить горлопанов из «Солидарности»: на танках до Гданьска рукой подать, отдаешь приказ – и они расстреливают членов профсоюза, сметая их с улиц. Международная общественность заявила бы протест, и все вернулось бы на круги своя. И вот произошло немыслимое: глухое недовольство проявили вернейшие союзники Империи. В назначенный час десятки тысяч немцев выходили на мирные шествия, и никто не чинил им препятствий. Полиция и армия самоустранились.
Польские и немецкие власти без малейших угрызений совести пустили бы в расход тысячи своих соотечественников, но Император дал команду: «Не стрелять!» – а беспрекословное подчинение приказам вошло в кровь и плоть этих людей. Генеральный секретарь ЦК КПСС аппаратчик Горбачев решил, что отныне сила к народу применяться не будет. Свобода есть абсолют, она не продается и не делится. Все или ничего.
Зараза распространялась по Империи, к вящему изумлению людей. Прогнившие, выдохшиеся режимы разлагались с ошеломляющей скоростью. 9 ноября 1989 года рухнула Берлинская стена, а вместе с ней ушел в небытие и коммунистический мир.
– Как жаль, что первый советский руководитель, пытавшийся строить социализм с человеческим лицом[142], оказался и последним, – посетовал Йозеф.
– Самое обидное, что он был коммунистом, – ответила Хелена и отправилась на площадь Венцесласа, чтобы присоединиться к сотням тысяч вышедших на демонстрацию сограждан.
Через неделю после падения Стены чехи в два дня избавились от Коммунистической партии, не пролив при этом ни капли крови. Исчезли не только все красные знамена и символы подавления, но и железные заграждения, и колючая проволока на границе с ФРГ: теперь из страны можно было уехать, не боясь, что не пустят обратно.
Свобода вернулась.
В начале декабря подморозило. Оловянное небо осыпáло Прагу мелкой снежной крупой, покатые улицы Градчан превратились в каток. Йозефу гололед был не страшен – отправляясь за покупками, он обул любимые швейцарские ботинки (те самые, из Шамони). Он раскланялся со знакомой, погладил по голове ее собачку и пошел дальше, к Академии музыки. На тротуаре, опираясь на палку, стоял массивный мужчина в пальто со светлыми шевронами (оно едва сходилось на его «богатом» животе). Густые снежно-белые волосы были забраны на затылке в конский хвост. Йозеф отступил влево, чтобы не задеть незнакомца, и тот вдруг окликнул его:
– Йозеф!
Он медленно обернулся, мужчина подошел, и они несколько секунд смотрели друг на друга.
– Павел?
Человек кивнул, раскрыл объятия, выронив палку, и они расцеловались.
– Сколько же времени прошло? – заикаясь от волнения, спросил Йозеф.
– Я сбежал в пятьдесят первом. Это было… тридцать восемь лет назад! Целая вечность… Как же я счастлив, дружище! Ты не изменился, все такой же красавец, а я, как видишь, набрал сорок кило.
– Мне больно это говорить, Павел, Тереза умерла.
– Вот как…
– В прошлом году, от тяжелой пневмонии. Врачи оказались бессильны.
– Пусть покоится с миром! Я так хотел ее увидеть.
– Мы прожили вместе почти тридцать лет.
– Я не знал.
– Нам обоим было очень одиноко.
– Понимаю. Никто не виноват. Уверен, она была счастлива с тобой.
– Мы сошлись спустя много времени после твоего исчезновения и вскоре после бегства Кристины.
– Вот оно что! Я должен был догадаться. Однажды, в мае шестьдесят восьмого, мы встретились в Париже. На улице Вавен. Я ее сразу узнал, и она меня тоже узнала, но сказала: «Вы ошиблись, мое имя не Кристина…» Да, это была она. Тот же голос, та же повадка. Я в отличие от тебя никогда не забывал лиц.
Йозеф помолчал, потом сказал, попытавшись улыбнуться:
– Людвик и Хелена тоже поженились, у них трое детей.
Людвик открыл дверь и оказался лицом к лицу с крупным седовласым мужчиной, за спиной которого стоял Йозеф. Он перевел недоумевающий взгляд с незнакомца на тестя, потом снова посмотрел на гостя: тот не сводил с него глаз и улыбался. В этой улыбке было так много тревожного ожидания, что Людвик вдруг понял. Он стоял и беззвучно плакал и не пытался сдержать слезы, всхлипывал и не мог шевельнуться, как будто обратился в соляной столб, а потом зарыдал в голос. Из комнаты вышла Хелена, привлеченная странными звуками:
– Что стряслось, Людвик?
Ее муж плакал на груди у величественного старика, а тот успокаивающе похлопывал его по плечу. Хелена узнала Павла, кинулась к нему на шею, начала целовать и закричала:
– Антонин, девочки, идите скорее сюда, ваш дедушка вернулся!
Павел приехал в Прагу, чтобы встретиться с семьей и подышать воздухом родины (ему не хватало ее туманов), но надолго задерживаться не собирался. «Побуду с вами недельку и вернусь…»
Людвику пришлось пригрозить отцу, что они больше никогда не увидятся, если он не изменит планы и не поселится у них с Хеленой. Павел подчинился (не так чтобы очень охотно!), но он не преминул заметить, что призраки не должны надоедать живым, иначе общение превращается в фильм ужасов. Им так и не удалось уговорить его провести праздники в кругу семьи. Павел объяснил, что всегда готовился к худшему и ничего не ждал, собираясь в эту поездку. Он не знал, выжил ли кто-нибудь из них, или после его исчезновения всех сгноили в лагерях. Прошло тридцать восемь лет. Целая жизнь. Он привык к одиночеству, и ему необходимо время, чтобы снова ощутить себя семейным человеком.
Павел рассказал им подробности своего бегства из Болгарии – ему помог один храбрый и великодушный турок, хозяин рыболовецкой шхуны, переправивший его в трюме в Мидию[143], красочно описал свою жизнь политического беженца в Париже и друзей по шахматному клубу. Он не скрыл, что едва не умер от тоски, слишком много пил и еще больше ел, но мало-помалу рана начала заживать и затянулась, а Терезу с Людвиком он задвинул в самый дальний уголок мозга, превратив в волшебное воспоминание.
– Отгоревав и сняв траур, теряешь желание ходить на кладбище.
Павел уделял много времени внукам. Антонин учился на третьем курсе медицинского факультета Карлова университета, был молчалив, зато умел слушать. Анна хотела стать журналисткой, писать для женских журналов, а Клара училась в лицее и пока не определилась с желаниями и планами. «Воскресший» загадочный дед с модняцким конским хвостиком на голове поразил их воображение, они засыпáли его вопросами, на которые у Павла не было ответов. Внучки жаждали знать, что сейчас носят в Париже, и он сетовал, что «молодое поколение думает только о дорогих шмотках, американских сериалах и вечеринках».
– Мы сражались, чтобы наши дети и внуки никогда не узнали ужаса эксплуатации человека человеком, а вы превратились в безмозглых потребителей.
– Мы сможем приехать к тебе в Париж? – спрашивали Анна и Клара.
Некоторый интерес к политике проявлял только Антонин. На каникулах он собирался вместе с лучшим другом объехать на мотоцикле Европу (они тратили все свободное время на ремонт старого «нортона»), чтобы посмотреть, как живут люди в разных странах. После окончания института Антонин решил уехать работать в Африку.
Возможно, в Танзанию.
Людвик хотел взять отпуск за свой счет, чтобы побыть с отцом, но работы в связи с ситуацией в стране было так много, что из этого ничего не вышло. Он с трудом выкраивал несколько часов в день на общение с Павлом и никак не мог понять, почему тот не хочет вернуться и жить на родине.
