Михаил Гиголашвили - Захват Московии
С одной стороны, ветераны — мои единственные знакомцы, с другой — не забывалась и внушительная лапонь одуванчика, которой он немцев убивал и штифели с них, еще живых, снимал. Чтобы так и меня… не разделал… Да, лапонь… Но зачем ему меня убить?.. А просто: был немец — и нету… Говорят же в Польше: «Хороший немец — это мёртвый немец»… Может, и у Максимыча такие же принципы?.. Говорит, пельмени лепим…
От этих мыслей начало бродить под ложечкой… Вкусные, наверно… В детстве я их часто ел — Бабаня лепила и меня учила, но маме это почему-то не нравилось — «ты не девочка», — и она мне запрещала крутиться на кухне, что я очень любил. А когда узнала, что дедушка Людвиг учил меня курицам топором головы отрубать, то устроила большой тарантуй… нет, субунтай (я помню, это праздник у татар, на семинаре по сказкам упоминалось, память всё-таки у меня феноменальная)… Кричала на папу, зачем из ребёнка растить садиста, мало их уже было вокруг?.. Я не понимал до конца её возбуждения: ну что такого — один раз топором тюкнуть?.. Сама она курятину ест… Если бы она узнала, что Хорстович живых лягушек варит, то совсем бы, наверно бы, обнервничалась бы со всех сторон (неизвестно, сколько раз это «бы» ставить, Вы на грамматике разрешили ставить сколько хочешь, не помешает)… Хорстович ловил лягушек и кидал их в кастрюлю, ставил её на огонь и с большим удовольствием смотрел, как вода постепенно закипает и лягушки мечутся, варясь заживо. А перестал после того, как попытался сварить котенка, но тот сумел скинуть стеклянную крышку, прыг-прыг — и до кости оцарапал Хорстовича. После этого Хорстович перестал (или опасался) мучить живое. Нет, мама права — никого нельзя трогать, если не хочешь, чтобы и тебя сварили.
А пельмени как они едят — со сметаной, маслом или уксусом? С чем?.. — начал навязываться ползучий вопрос. На столе еще, наверно, колбаска, и сырок, и салатики всякие… один особо вкусный, «оливье» называется, реально крутой… Мама его «русским салатом» зовёт — Russischer Salat, — а папа — «боливье». А на самом деле надо говорить «оливье», потому что там оливок много… И сальце с батоном… не вопрос… Батон Сталин, батон полковник… Как же без закуски-макуски?.. И пироги, точно, есть, чтобы их съесть… Ау, вкусные!.. Помните, Вы как-то (для нашего семинара «Веселие Руси») попросили студентку Дарью испечь нам пирожки — мы еще разыграли «Красную Шапочку», Виталик был волком, Дарья — Шапочкой, а я — дровосеком, и в конце, в суматохе я, спасая Шапочку, изрядно потрогал упругую грудь Дарьи и даже запихнул ей пирожок куда-то туда, в вырез, на что она крикнула: «Куда масляное суёшь?» А немцы готовить не умеют, нет… Все на диетах помешались… Вот недавно на одном празднике у студентки: вначале — пирог какой-то без яиц, крошится… суп-пюре из протертой тыквы… деревяшка с тремя видами сыра и два багета… Пиво безалкогольное мешалис яблочным соком. А пили цикорий с соевым молоком — для организма полезно… Полезно, но скучно.
А если опоздать в гости — то всего этого может и не быть уже… «Wer spät kommt, den bestraft Herr Gott»[84] — говорит дедушка Людвиг, и это правильно. Но и рано кто приходит, того бог тоже не очень любит — сиди в углу и жди, как буклан в клетке… Нет, лучше поехать. Может, гости придут вообще не сейчас, а вечером? А пока надо будет штаны, туфли… В каком я виде?.. Хаммурапи на шарапи… Стыдно. Мы всегда славились аккуратностью, и вдруг такая чума, в тапочках и штанузах, как негр… как тот животообразный Паша, которому Гитлер очень нравился…
А когда будет одежда — можно сразу в Петербург… сесть на Красное Стремя — и уехать. И чего было в Москву приезжать? Ходил бы по Невскому, пирожки кушал… Нет, Князь-колокол, Гранитная палата, Базилиус-Катедрале… А с Машей вообще анекдот… Чьи шорохи сзади?..
Я осторожно повернулся, но это была кошка. Она со спокойным удивлением посмотрела на меня, дернула пару раз хвостом и удалилась под машины, где её ждала пёстрая подружка. Оттуда понеслось довольное мурчалово. Надо ехать!
Я решительно вышел навстречу одиноко едущему «москвичу». Дверца открылась:
— Куда?
— Доброго вам всего! Мне надо вот сюда. — Я, как немой, показал адрес мрачноватому шоферу в кепи.
— Это где же такое?.. Не знаете?.. — Он нашарил в кармане телефон, отщелкал: — Слушай, Глаш, где у нас улица Пулемётчиков, знаешь?.. А… Это что, в Болвановке, что ли?.. Понял… Ясно… Откуда поворот туда? С проспекта?.. Всё, усёк. Спасибо, отдыхай, — щёлкнул кнопкой и сказал мне: — Тысяча рублей.
— Что так? — помимо желания спросил я, хотя не очень твёрдо знал, сколько это. Просто слово «тысяча» звучит солидно и действует на людей сильнее, чем «миллион»: миллион люди не видели и представить себе его не могут, а тысячи — видели и поэтому могут себе их представить (так объяснил мне мой психотерапевт).
— А далеко ехать. В объезд надо. Там мост ремонтируют уже два года.
— Бабло пилят? Реально?
— Ну. Поехали?
Шофер был молчалив, включил русский шансон и ехал, безучастно пропуская вперед властные джипы и скорые «мерседесы», но с азартом обгоняя «лады» и «жигули». Только один раз сообщил, что ему больше всего нравятся «Audi», когда их начали выпускать, до войны?.. Я ответил, что «Audi» — это не что иное, как старый нацистский «хорьх», «Horch», название которого запретили на нюрнбергском процессе (как и все остальные нацистские знаки, символы, обозначения), американцы захватили завод, а машину переименовали на латынь («horch» — от «hören», «слышать», и «audi» — тоже «слышать», только по-латыни). Так «хорьх» превратился в «ауди».
Шофер уважительно слушал и под конец поинтересовался:
— А многие с ним сотрудничали?
— С кем?
— Ну, с Гитлером.
Я невольно покраснел:
— Да, все… много… А те, кто нет, — убегали в Америку. Что делать — всюду были наци…
— Да, Америка больше всего выиграла в ту войну — туда и бизнес утёк, и евреи, и бабки, и сами наци были спецы по грабежам, заранее много чего спрятали в Америке, особенно Южной… Да и американцы пограбили в Европе будь здоров!
— Спасибо! Буду!
Шофер искоса посмотрел на меня:
— Отец рассказывал, что наши наперегонки с американцами города занимали — кто занял, тот и разграбил…
Что было на это отвечать?.. Русские и американцы не сами по себе в Германию явились… Потом американцы еще сорок лет сидели, дедушка Людвиг всегда пускал слезу, когда мимо американских казарм в Вильямс хаузене ехал-ездил… Нечего было в Московию соваться. Это же не XV век, когда фон Штаден глупые затеи вынашивал, вместе со своим тронутым пфальцграфом… Московию провинцией Эльзаса сделать!.. Это то же самое, что лев будет подчиняться мыши… или мышь — таракану… или таракан — какой-нибудь личинке… Захватить-то ты её, может, и захватишь, а вот как держать потом?..
Шофер чертыхался, застряв у объезда, а я думал, что, может, фон Штаден просто хотел деньги у графа получить, потому и написал эту свою книгу? Наврал там всё, может быть, а деньги у графа за эту ложь кассировал… Еще и план захвата и оккупации Московии приложил… экстра… За экстра ведь платят экстра…
Ехали долго: то метелились по закоулкам, то плелись в крайнем правом, то тлели в пробках… Я нарушил молчание:
— Езда по широким улицам Москвы вредна… 46 кило пыли кушает каждый московитер в год.
— Ого! Это что, ваши, бундесовские данные?.. Наши всё скрывают. — Шофер угрюмо подвигался. — Неудивительно, что пыль и яд, — бензин совсем поганый стал. Хочешь не хочешь, а плати! И чем дороже — тем хуже…
(«А, как с бутылками — чем прибамбамистее — тем опаснее», — понял я, но не стал об этом сообщать — раз тут живет, то сам знает, зачем лишний раз травмировать человека?) Да, вот он, будто слыша мои мысли, отвечает:
— В нас сидит эта привычка — платить дань… Князьям, татарам, крымскому хану, чтоб набегов не делал, опричникам, Петру, государям, помещикам, коммунистам… Теперь вот чеченцам, бандитам, чиновникам, всем этим носорогам… Всегда тёмный народ платил, от всех откупался!
— Да! Обидновато! Если бы эти бы деньги бы люди бы… — искренне вырвалось у меня, на что шофер согласно кивнул:
— Да не вопрос. Если все эти миллионы-миллиарды, что эти Абрамы хреновы тырят, народу дать — жизнь была бы дай боже, как в раю! Да кто даст?.. У вас тоже такой беспредел?
— Нет, у нас предел…Что писано — то и так. А больше — справа, слева — нельзя, проблемы будут…
Он медленно и печально посмотрел на меня:
— А мы по-человечески даже мыльницу сами сделать не можем, всё тяп-ляп… Вот, какой-то поэт сказал: «Русский на трех сваях крепок: авось, небось да как-нибудь. Авось — России ось»… И стихи написал: «Мы беспечны, мы ленивы, все из рук у нас валится, и к тому ж мы терпеливы, этим нечего хвалиться»… Вот я что думаю: Германия так хорошо развита, потому что после войны все заново построено было, по последнему слову. А у нас — по ящику одна сплошная болтовня, да реформы, да «модернизация», да «инновация», да всякие нано-хуяно, на самом же деле — всё прахом идёт, скоро превратимся в страну, несовместимую с жизнью…
