Виктор Лихачев - Единственный крест
— Силикоз?
— Ага. У нас от него много шахтеров поумерали. Всю жизнь под землей отработали, вот и получили болезнь. Зато радовались: в пятьдесят лет на пенсию уйдем. Ушли, а что толку? Полгода-год на лавочках посидели — и все.
— Дядя Леша тоже на лавочке сидел?
— Он стихи писал.
— Стихи? Ты их помнишь?
— Откуда? Он их даже в районной газете не печатал.
— Не брали?
— Сам не хотел. Уж как его просила Любовь Евгеньевна…
— Это кто? Жена?
— Нет, учителка. Жену Катериной звали. Она сейчас где-то в Тюмени у дочери живет.
— У них была дочь?
— Почему была? Она на два года младше меня, и…
— Костя, извини, что перебиваю: кроме дочери у них были еще дети?
— Нет, хотя, что это я? К кому же тогда дядя Леша на могилу ходил?
— Наверное, к сыну. Умер он маленьким, — начиная волноваться, подсказал Сидорин.
— Точно. А ты случайно им не родственник?
— Вот, посмотри, — Асинкрит достал фотографию, — это — не дядя Леша?
— Он! Только молодой. И Катя молодая, а ее я не знаю, — и Корин показал пальцем на пожилую женщину.
— Может, теща?
Костя пожал плечами.
— Правда, не знаю. Говорю же, маленьким был. А если ты родственник, чего спрашиваешь?
Оглушенный от нахлынувших чувств, Сидорин смог только тихо произнести:
— Никто он мне, понимаешь? Никто! Фотография случайно ко мне попала, а потом он… дядя Леша мне приснился… Впрочем, тебе это вряд ли интересно.
Корин присвистнул.
— А говоришь, что я — странный. Куда мне до тебя — друг.
Асинкрит не слышал собеседника. Он смотрел на пятиэтажку, которая теперь казалась ему саркофагом, который спрятал, укрыл, придавил — чью-то жизнь, судьбу. Стало так тоскливо, что Сидорина даже не порадовал удачный, в принципе, исход его поездки: человек из сна существовал, а не был плодом бесовских или иных фантазий… Костя дернул Асинкрита за рукав.
— Ты меня слышишь?
— Что?
— Я говорю: тебе надо сходить к Любови Евгеньевне. Скажи, что от меня. Она тебе больше расскажет.
И Корин объяснил, как найти учительницу.
— Спасибо, — ответил Сидорин, — только стоит ли ее беспокоить?
Ему расхотелось погружаться в чужую жизнь, расхотелось вновь и вновь, как некогда на кладбище у исчезнувшей с лица земли деревни погружаться в эту давящую мучительную тоску. До него жили и после него будут жить в России миллионы людей. И все они однажды умрут, пройдя свой путь… И он умрет. Так откуда эта непонятная тоска?..
Все, хватит, надо взять себя в руки. Для начала заплатить за связь и узнать как дела дома, затем найти гостиницу. Он чуть не забыл, что еще должен завтра поехать в родной Упертовск к родителям.
— Еще раз спасибо, — Сидорин протянул пустую бутылку Корину. — Рад был с тобой познакомиться.
— На самом деле? — Костя посмотрел прямо в глаза Асинкриту. — Или…
— Или — что?
— Или у тебя, как у всех придурков, слова ничего не значат? Сказал — и забыл.
— Значат, Костя, значат. Вот, кстати, возьми еще денег.
— Зачем?
— Купишь пива.
— Я спиртного не употребляю, друг. Пустые бутылки — это… Это тебе не понять. А деньги… Они отнимают свободу.
— Разве? — Сидорин сделала вид, что удивился.
— Я думал, такие как ты, это знают.
— Считай, что время от времени, про сей факт забываешь… Тогда сделаем так. У тебя есть друзья, знакомые?
— Кто же дружит с дураком? А знакомые есть.
— Угости знакомых пивом, а бутылки они тебе отдадут. Как тебе идея?
— Что-то в этом есть. Так ты пойдешь к Любови Евгеньевне?
— Не пойду, Костя.
— Почему?
— Все, что мне было надо, ты рассказал. Ладно, мне пора. Бывай.
— И ты — бывай.
И они пошли — каждый в свою сторону. А потом вдруг оба оглянулись — одновременно.
— Люди случайно не встречаются! — закричал, взмахнув рукой, Корин.
— Ты прав, друг!
— Про время — не забудь. Живи только по-своему, слышишь?
— Слышу, Костя, слышу. А пиво иной раз пей — станешь еще свободней.
Корин улыбнулся, а затем пропел:
Пятнадцать клевых людей,
На проекте «Дом два»…
Сидорин прокричал:
С нами Ксенья Собчак
И Ксюша Бородина.
Глава тридцать третья.
Ангел в маленьком городе.
Асинкрит уже подошел к гаражам, не сомневаясь, что больше никогда не увидит ни дом-саркофаг, ни собирателя бутылок, как вдруг Константин издал восторженный вопль:
— Друг! Друг! Это она! Она!
Сидорин оглянулся. Подпрыгивающий, как орангутанг Корин показывал рукой на угол дома. Оттуда шла невысокая женщина. Забавно, но она была одета в такую же куртку, как и та девочка, у которой он спросил про время. И вышла из-за того же угла унылого дома.
И снова безжалостное неумолимое время дохнуло на Сидорина, и вновь ощутил он холод одиночества, мрак пустоты — и тоску. Глухую, как этот вымирающий городок. Как те дубовые леса, которые семьсот лет назад стояли на его месте. Всего семьсот лет — миг для вечности и кому теперь есть дело до вятичей, добывавших себе и своим семьям пропитание в тех дубравах? На месте лесов теперь высятся терриконы шахт, которые новая власть поспешила закрыть. Только местный дурачок вспомнил о стоявшем здесь бараке, в котором жил дядя Леша. А ведь прошло всего двадцать с небольшим лет…
Нет, не то, опять не то — думалось Сидорину. Цифры, цифры: семьсот, двадцать, меньше, больше, разве в них суть? Пройдет семьсот лет — наступит забвение, пройдет двадцать — и вновь то же самое. Главное заключалось в том, что совсем скоро, а по меркам времени вообще через мгновение очаровательная девочка-подросток превратится в пожилую, согбенную от работ и печалей женщину. А потом еще немного, еще один миг — и как не будет этой пятиэтажки, так не станет девочки-женщины, как раньше не стало барака и дяди Леши…
А может, девочка уже состарилась? Асинкрит тряхнул головой, как лошадь, отбивающаяся от надоедливого слепня. И впрямь — с кем поведешься. Так недолго и поедет «крыша». Только тут до Сидорина дошло, что женщина и Корин стоят рядом и смотрят на него.
— Вам плохо? — спросила Любовь Евгеньевна.
— Очень, — честно признался Асинкрит. — Но не беспокойтесь, пожалуйста: сейчас все пройдет. Кстати, подскажите, как пройти в гостиницу?
— У нас нет гостиницы.
— Вообще?
— При химзаводе есть, но туда трудно попасть, если вы не по химической части.
— Я не по химической, но… прорвусь.
— А стоит ли? У меня заночуете — места хватит.
