Анна Гавальда - Просто вместе
— Да. А руку… ты… Согни ее в запястье, а пальцы держи расслабленными… Подожди… Не шевелись…
Она порылась в своих вещах и показала ему репродукцию картины Энгра.[54]
— Вот так…
— Кто этот толстяк?
— Луи-Франсуа Бертан.
— Кто он?
— Будда буржуазии — сытый, богатый, торжествующий… Это не моя характеристика — так написал о нем Мане… Изумительно точно, согласен?
— Хочешь, чтобы я принял такую же позу?
— Да.
— Ну… Ладно… Расставить так расставить…
— Эй… Оставь в покое свою пиписку… Вот так… Меня твой прибор не интересует… — успокоила его Камилла, листая свои наброски. — На, посмотри. Вот он какой…
— Ох!
Одним коротким словечком он выразил разочарование и растроганную нежность…
Камилла села, положила планшетку на колени, встала, подошла к мольберту… Ничего не получается… Она занервничала, обругала себя последними словами, прекрасно сознавая, что просто пытается оттолкнуть от себя пустоту, сделать шаг назад от края пропасти.
В конце концов она поставила лист вертикально и решила сесть на одном уровне со своим натурщиком.
Наконец решилась, набрала в грудь воздуху и тут же разочарованно крякнула: сангины в коробе не было. Графит, перо, сепия.
А модель ясно дала понять — только сангина. Неоклассик и романтик.
Она оторвала локоть от стола. Рука повисла в пустоте. Пальцы дрожали.
— Главное — не двигайся. Сейчас вернусь.
Она кинулась на кухню, нашла бутылку джина и утопила свой страх. Постояла с закрытыми глазами, держась за край раковины. Так… Еще глоток… На дорожку…
Когда она вернулась, он поднял на нее глаза и улыбнулся.
Он знал.
Эти люди всегда узнают друг друга. Даже самые униженные и смирившиеся.
Это как зонд… Или радар.
Деликатное участие, отпущение грехов…
— Тебе лучше?
— Да.
— Тогда вперед! Пора начинать!
Он держался очень прямо и слегка отчужденно — совсем как она. Заставив себя успокоиться, посмотрел прямо в лицо той, что унижала его, сама того не понимая.
Его взгляд был печальным и просветленным.
Больным.
Доверчивым.
— Сколько ты весишь, Венсан?
— Около шестидесяти…
Шестьдесят кило вызова здравому смыслу.
(Зададим себе неприятный, но интересный вопрос: Камилла Фок протянула этому парню руку, чтобы помочь ему, как думает он сам, или для того, чтобы усадить его, голым и беззащитным, на красный пластиковый стул в кухне и препарировать?
Что это было? Сочувствие? Любовь к человечеству? Да неужели?
А может, она все просчитала заранее?
Его водворение наверх, собачий корм, доверие, гнев Пьера Кесслера, уход с работы, тупик…
Все художники — чудовища.
Нет. Невозможно. Это было бы слишком неприятно Истолкуем сомнения в ее пользу и помолчим.
Эту девушку понять не так-то просто, но хватка у нее бульдожья. А что, если ее врожденное благородство именно сейчас и проявляется? В этот самый момент, когда зрачки у нее сузились и взгляд стал совершенно безжалостным…)
Они не заметили, как стемнело. Камилла машинальным движением зажгла свет. Оба — художница и натурщик — одинаково взмокли от пота.
— Остановимся. У меня судороги. Все тело болит.
— Нет! — закричала она.
Ее жесткий тон удивил обоих.
— Прости… Не… Не шевелись, умоляю тебя…
— В брюках… в переднем кармане… Транксен…
Она принесла ему воды.
— Потерпи еще немножко… Очень тебя прошу… Можешь прислониться к стене, если хочешь… Я… Я не умею работать по памяти… Если ты сейчас уйдешь, мой рисунок можно будет отправить в помойку… Извини меня, я… Я почти закончила.
— Все. Можешь одеваться.
— Это серьезно, доктор?
— Надеюсь… — прошептала она.
Он потянулся, погладил собаку, прошептал ей на ухо несколько ласковых слов. Закурил.
— Хочешь взглянуть?
— Нет.
— Да.
Он выглядел потрясенным.
— Черт… Это… Это круто. И жестоко…
— Нет. Это нежно…
— Почему ты остановилась на лодыжках?
— Хочешь, чтобы я сказала правду или мне что-нибудь придумать?
— Правду.
— Я не умею рисовать ноги!
— А еще почему?
— Да потому… Тебя ведь мало что держит на этой земле, так?
— А мой пес?
— Вот он. Я только что его нарисовала — вид из-за твоего плеча…
— Господи! Какой же он красивый! Какой красивый, какой красивый, какой красивый…
Она вырвала листок из блокнота.
— Вот так и живем, — пробурчала Камилла, изображая обиду, — стараешься, расшибаешься в лепешку, даришь им бессмертие, а их если что и волнует, так только портрет дворняги… Нет, клянусь честью…
— Довольна собой?
— Да.
— Хочешь, чтобы я пришел еще раз?
— Да… Попрощаться со мной и оставить свой адрес… Выпьешь?
— Нет. Пойду лягу, мне что-то худо…
Провожая его по коридору, Камилла хлопнула себя по лбу.
— Полетта! Я о ней забыла!
Комната была пуста.
Черррт…
— Проблема?
— Я потеряла бабку своего соседа…
— Смотри… На столе записка…
Не хотели тебе мешать. Она со мной. Приходи, как только сможешь.
P. S.: Псина твоего парня наложила кучу у входа.
12Камилла вытянула руки и полетела над Марсовым полем. Задела Эйфелеву башню, коснулась звезд и приземлилась перед служебным входом в ресторан.
Полетта сидела в кабинете шефа.
Ее переполняло счастье.
— Я о вас забыла…
— Да нет же, дурочка, просто ты работала… Закончила?
— Да.
— Все в порядке?
— Есть хочу!
— Лестафье!
— Да, шеф…
— Пришлите толстый стейк с кровью ко мне в кабинет.
Франк обернулся. Стейк? Да у нее же зубов совсем не осталось…
Сообразив, что заказ сделан для Камиллы, он удивился еще больше.
Они попытались объясниться жестами:
— Для тебя?
— Дааааа… — она кивнула.
— Толстый большой стейк?
— Дааааа.
— Ты что, с горы упала?
— Дааааа.
— Эй! Знаешь, ты жутко хорошенькая, когда тебе хорошо.
Этих слов она не поняла, но на всякий случай вернула.
— О-хо-хо… — прогудел шеф, ставя перед ней тарелку. — Может, и не стоило бы этого говорить, но… есть же везунчики на этом свете…
На тарелке лежал стейк в форме сердца.
— До чего же он хорош, этот Лестафье, — вздохнул толстяк, — до чего хорош…
— И такой красивый… — добавила бабушка Франка, которая уже два часа пожирала внука глазами.
— Ну… Так далеко я бы заходить не стал… Что будете пить? Вот… «Кот-дю-Рон»… И я с вами выпью… А у вас как дела, мамаша? Что, вам все еще не подали десерт?
