Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах
***
— Я и не заметила, как быстро и легко, без всякого принуждения сблизилась с этими людьми, и уже не представляла себе жизни без общения с ними. Они тоже чувствовали мое расположение к ним, и когда старшая сестра предложила мне поселиться у них, я без долгих сомнений согласилась. Дома меня не держало ничто: муж к тому времени ушел к другой женщине, своих детей у нас не было, мама жила с моей сестрой далеко отсюда. Я продала свою квартиру и перевела всю сумму — довольно крупную в иностранной валюте — на банковский счет, который мне указали. Таково было одно из обязательных условий жизни в общине: каждый обязан, по слову Христа, продать свой дом, свое имущество и все раздать нищим. Нам постоянно напоминали евангельские слова: «Нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне, во время сие, среди гонений, во сто крат более домов, и братьев и сестер». Тот банк, куда поступали суммы, обеспечивал малоимущих и нуждающихся в помощи людей — так нам говорили. Я не могла не верить, потому что находилась в таком радостном, возвышенном эмоциональном состоянии, на таком подъеме, что меня совершенно не интересовали ни деньги, ни другие чисто материальные заботы. Мне хотелось кричать на весь белый свет о своем счастье, делиться с каждым человеком тем, чем была переполнена моя душа. И в такой эйфории я, по согласию со старшими братьями и сестрами, вышла на своих друзей, которые обслуживали информационные сайты, а уж те свели меня с газетчиками, которым я обо всем рассказала и даже пригласила их в гости, чтобы они все смогли увидеть сами.
Ольга кивнула на раскрытую газету.
— Может, этого не нужно было делать. Не знаю. Мне никто не препятствовал. Без разрешения и ведома старших у нас ничего не делалось. Контролировались даже мысли, желания, малейшие движения души: мы обязаны были каждый вечер, перед тем, как отойти ко сну, открывать себя старшей сестре, матушке. Нас приучали рассказывать абсолютно обо всем: что мы думаем о себе, о других, о наших наставниках, даже тайные желания, мысли, в том числе плотские… Каждому, кто приходил в общину, поначалу делалось некоторое послабление от общих правил и устава, по которому жила семья. Нам давали, по слову пророка Давида, вкусить Бога, почувствовать, «яко благ Господь». Но мы сами рвались к тем подвигам, которые совершали на наших глазах более опытные братья и сестры: они могли не спать по нескольку ночей, бодрствовать и беспрерывно молиться, изнурять свою плоть нещадным постом, морить себя голодом, ходить изможденными от земных поклонов, стояния на холодной земле и камнях… Перед нами были живые подвижники, отшельники. Нам хотелось побыстрее окунуться в их жизнь. И нас «окунули»…
Ольга тяжело вздохнула, собираясь с мыслями, чтобы продолжить свой рассказ.
— Я уже сказала, что до того, как попасть сюда, работала детским воспитателем и поэтому знаю психологию. Я вообще была когда-то увлечена этой наукой, много читала, проходила подготовку на различных курсах, где осваивала техники управления собой и другими людьми. Опираясь на эти знания и собственный опыт, могу сказать, что за внешней жизнью нашей общины, так называемой семьи стоят очень тонкие психологи, манипуляторы сознанием, которые за короткое время совершенно лишают попавшего к ним в доверие человека не только всего материального, а вообще всего: собственной воли, собственных мыслей, собственных желаний. Все, что было внутренне нашим, принадлежало нам, против нас же и обращается. Нас учат ненавидеть себя, свою жизнь, каждую клеточку своего собственного «я», всех, кто не с нами, тоже ссылаясь при этом на слова Спасителя: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником». И мы ненавидим… Жесточайшим постом, многочасовыми монотонными молитвами, больше похожими на медитацию, чем на молитву, нас доводили до полного исступления ума: у нас исчезает понятие времени, пространства, многие впадают в состояние транса, им открываются разные видения из потустороннего мира, что объявляется старшими наставниками как знак особой благодати, особого благоволения свыше. Были случаи, когда у некоторых начинала людей сочиться кровь на руках, ногах, по всему телу — что-то вроде известного католикам явления стигматы. В этом состоянии люди совершенно отказываются от еды, воды, предают себя на голодную смерть… Среди них бывают даже маленькие дети, которые умирают на глазах родителей, испытующих при этом не скорбь, а радость: они верят в то, что души детей пополняют ряды светлых Ангелов перед Страшным Судом. Тем, кто осмеливается хоть немного нарушить установленные порядки, следовали наказания, даже телесные: непокорных бьют плетьми, морят голодом, мужчинам ногами отбивают плоть, на несколько суток лишают сна, сажают в «преисподнюю» — так называли глубокую холодную яму, где держат без света, одежды, воды, пищи, пуская туда голодных крыс… Каждый из нас должен ощутить собственную неполноценность, никчемность перед «спророком», который стоит над нашей общиной. А ему тем временем приносили икру, семгу, балыки, ананасы и другие дорогие деликатесы — я это видела сама — и только потому, что он считается «совершенным» среди нас.
Она закрыла лицо руками, вспомнив какие-то картины.
— Почему вы, человек с образованием, психолог, воспитатель, смогли дать себя обмануть? — тихо спросил отец Игорь.
— Не знаю… — прошептала Ольга. — Ничего не знаю… Мне самой нужна помощь опытного психолога, психиатра, потому что моя психика сильно надломлена, покалечена. Я уже никогда не буду здоровым, полноценным человеком. Как и мои сестры…
Она кивнула в сторону сидевших рядом с ней женщин, не проронивших за весь вечер ни слова. Они были похожи на зверьков: загнанных, голодных, до смерти запуганных.
— Они тоже ходили к отцу Василию, и он благословил нас принять в общине «ангельский» образ.
— Почему же он не благословил вас в монастырь? Почему вы сами не подумали об этом, коль возникло желание уйти из мирской жизни?
— Нам говорили, что настоящих, истинных монастырей уже не осталось. Есть лишь подобие колхозов, трудовых коммун, где монахи или монашки занимаются хозяйством, стройками, сбором денег — всем, чем угодно, только не молитвой. Когда я некоторое время жила послушницей в одном из монастырей, меня тоже благословляли ездить, ходить повсюду и выпрашивать у сердобольных людей милостыню. И я не выдержала этого позора, ушла.
Ольга снова вздохнула, опустив голову.
— Я разочаровалась во всем: в личной жизни, в церковной, в том, как мы живем, лицемерим друг другу, возносимся над другими людьми, над верами… Теперешняя церковная жизнь совершенно непохожа на ту, какой была раньше, о чем я читала в житиях, в книгах. Может, я ошибалась, что-то идеализировала, ждала большего, но я совершенно разочаровалась и в Церкви, и в монастырях, и в батюшках, и в людях…
