Наоми Френкель - Дикий цветок
Что там говорить, она знала секреты мужского тела! Языком прошлась по его позвоночнику, и все его нервы возбудились и обострились. Руки ее играли каждым уголком его тела. Постель горела, огонь захватил душу, и тело вспыхнуло сильным пламенем. Рот наполнился вкусом ее серебристых волос, обжигающих язык. Тела их слились, и когда он вошел в нее, она засмеялась. Сделала глубокий вдох и выдохнула ему в пламенеющее лицо горячее свое дыхание, застонала, и затем закричала:
«Быстрей!»
«Что?»
«Оторвись!»
Что заставило ее подпрыгнуть? Она зажгла настольную лампу около кровати, и бабка Бейлэши снова взглянула с укором на голую внучку, и внучка Бейлэши нажимала руками на свое тело и смеялась, кривя лицо от боли. Он сжал зубы и чувствовал себя полнейшим дураком, слыша ее смех. Сидел на простынях против странного его лица и молчал в смущении. Она смеялась и кричала:
«Ужасно печет внизу!»
«Что случилось?»
«Твои перцы».
Смеялась и кричала, пытаясь объяснить. Она очищала для него острые перцы от зерен и не помыла рук. Вот и приклеились к ее пальцам те острые зернышки перца, почти невидимые и неощутимые. Но теперь, когда она касалась его пальцами, зерна эти проникли в самое нежное место, и там все горит. И он поцеловал каждый ее палец, и она загорелась, то ли от перцев, то ли от страсти. Он пытался успокоить ее язык своим языком, но она закричала:
«Раньше надо искупаться!»
Сверкающая ванная комната ворвалась в спальню. Теперь он понял, почему она интересовалась ванной, умывальниками, унитазами и кафельными плитками. Таких сверкающих розовых тонов он еще никогда не видел. Она намылила ему тело, покрыв его ароматной пеной, и мягко давила рукой в те места, где были зерна перца. Затем подставила ему спину, чтобы он ее намылил и помыл, но он брызгал водой ей в лицо, снял немного косметику, и она выглядела намного красивее. Он обмыл всю ее от головы до лодыжек, и она вся подрагивала и постанывала под струями воды из душа, пока не закрыла краны и сказала голосом, в котором слышались нотки приказа:
«Капитан, можно идти в атаку!»
По дороге к постели у него мелькнула мысль, что Адас, принцесса в плену своей красоты, приводит в смущение, ибо избыток красоты тяготит душу, а некрасивость вносит в сердце радость, шаловливость и легкость. Затем уже не думал ни о чем. Она принесла ему эту ночь, как дар, оставила гореть ночник, и розовый абажур сеял мягкий слабый свет, но теперь дед и бабка не мешали. Из своих рамок они смотрели на двух исступленных безумцев, которых, несомненно, не видели в свои времена, и сомнительно, видели ли в этом поколении в этой постели. Ночь подбрасывала их, как бывает, когда прыгают в высоту. Она то кричала, то стонала, то лежала тихо, как будто для нее все кончилось. И тогда лежала недвижно, но он чувствовал ее легкое дыхание на своей шее. Мягко прижимала лицо к его лицу. И он затихал на миг, и гладил ее волосы, но эта минута покоя проходила, и они снова впадали в буйство. И так раз за разом, пока не сразила их усталость, и они лежали опустошенными от страсти. Она выключила ночник, и спальня погрузилась в темноту.
Она прижалась к нему всем телом, он положил руку ей на грудь, но только от избытка ласки. Лежали и молчали. На потолке, словно пойманное темнотой, трепетало пятно света, пытающееся вырваться из тьмы. Это напомнило ему белый лист Сгулы-Метулы, на котором трепетало темное пятно, схваченное ослепляющими лучами солнца пустыни, и он вспомнил маленькую девочку-сержанта, которой принес столько горечи и боли, и по коже прошла холодная дрожь, хотя лежал он в теплой постели. Хотел снова вернуться к Бейлэши, но чувствовал, что устал. Комната была тиха, несмотря ветер и дождь за окнами. Иногда рука ее искала его руку, сжимала ее и оставляла. Иногда она клала голову на его руку и касалась волосами его лица. И он поглаживал ее волосы, лицо, грудь, и замирал, проваливаясь в приятную дрему. Но она приподнялась на локтях и сказала с упрямством в голосе:
«Может, скажешь что-нибудь?»
«Ну, как я был?»
«Как перчатка на руке».
«Ну, а ты – бомба!»
«Была на высоте?»
«Не то слово».
Утром все выглядело иным и отчужденным. Они расстались впопыхах, ибо она торопилась на службу, и прошло много времени, пока нанесла на себя всю косметику. Он ожидал ее в кухне и думал о следующей их встрече. Они, несомненно, увидятся, нет причины, чтобы они не увиделись. Он был уверен, что они увидятся. Она вошла в кухню – в форме, с серебристым клубком на макушке, не успели они ни поесть, ни выпить, лишь перебросились короткими фразами и обменялись телефонами. Дождь так и не прекратился, и под зонтиком он сказал ей, что ждет от нее звонка, и она сказала, что позвонит, когда ей захочется. Когда она стала удаляться, он крикнул ей вслед: «Будем на связи!», но не был уверен, услышала ли она.
Не звонила ему в течение двух месяцев, Шват и Тевет. И, несмотря на это, он не верил, что это была случайная встреча. Он не думал о ней часто, но и не забывал, и порой ему ужасно ее не хватало. Наступил месяц Адар, приближалась дата экскурсии военных моряков на Голанские высоты. Но воображение его было только с младшим сержантом, и только ее он водил по пустынным просторам Голанского плато. В воздухе уже ощущалось легкое дыхание весны, которая до конца месяца вступит в полную силу. И тут она позвонила ему в обычный будний день. «Что слышно?», и «Все совсем неплохо», и «Что хотелось бы его видеть, хотя мама ее не в депрессии и квартира не свободна». И он чувствовал жар, распространяющийся по всему телу и.
Сидел, ожидая ее, за столиком, у окна, в кафе «Розаль». Место было отличное – тихий уголок, и улица Дизенгоф в широком, во всю стену, стекле. Перед глазами проходили люди, иногда пробегали. Сверкали разноцветные огни реклам. Симпатичные девицы проходили мимо окна, и он словно бы слышал их смех и замечал их подмигивание всем симпатичным парням, возникающим в огсне и тут же исчезающим за его краем. Смотрел в чашку с кофе, но не сделал ни единого глотка. Атмосфера в кафе была достаточно тепла, и он сбросил куртку. Хотел закурить сигарету, но так и не закурил, злясь от долгого ожидания и связывая ее с улицей Дизенгоф в единый узел. Он думал о том, что есть такие чужие пейзажи, которые ничего не могут ему ни сказать, ни дать. Одинокий старик показался перед ним, стоял под деревом, смотрел вдоль тротуара и не двигался с места. Шумы, и звуки, и отголоски разговоров, и шарканье врывались в кафе и смешивались в его глазах с огнями, девицами и парнями.
И тут она внезапно возникла, и тело ее, как всегда, в полной боевой готовности. Она была в плотно прилегающем джинсовом костюме, прошла между столиками, провожаемая глазами всех посетителей кафе. Он ощутил нечто, вроде гордости и радовался ее приходу. Пожали друг другу руки. Она улыбнулась, бросила на него несколько мимолетных взглядов и тут же сбила его потоком слов. Она то думала о нем, то не думала. Потом у нее не осталось выхода, и она начала думать только о нем. У нее отпуск, но завтра она уже должна вернуться в армию, чего ей ужасно не хочется. Такие у нее дела в армии. Офицерша ревнует ее к начальнику. Она почему-то решила, что девица с ним спит. Но у нее в голове совсем другие заботы, а не стареющий генерал. Она умирает по горячему шоколаду и пирогу с взбитыми сливками, а в этом потрясающем кафе невероятные вкусные пироги, но она хочет сейчас лишь ломоть черного русского хлеба с брынзой и соленым огурцом. Он-то уж знает толк в соленых огурцах в уксусе, которые не менее остры, чем перцы. Кафе «Розаль» действительно потрясающее, но тут ничего нет из того, что она просит. И пусть не упрашивает ее съесть пирог. Она не будет есть пирог вовсе не потому, что хочет похудеть. Чего это вдруг худеть? Кто вообще думает о похудании? И кофе она не хочет, а содовую воду выпьет. Кстати, она должна ему что-то рассказать:
«Я беременна».
«Кто же счастливый отец?»
«Ты».
«Ну, уж».
«Слушай, я, может, девица легковесная, но прямодушная».
«Так ты хочешь, чтобы я тебе помог что-то сделать?»
«Я хочу, чтобы ты помог мне родить твоего ребенка».
«Ребенок одной единственной ночи».
«Достаточно одной ночи, чтобы поймать парня».
«Зачем его ловить?»
«Нет у меня выхода».
«Чего вдруг у тебя нет выхода?»
«Я хочу завершить армейскую службу замужней».
«Так и выходи замуж, как это делают все».
«А если я такая уродина?»
«Ну, не до такой степени».
«Факт, что хотят меня только в постели».
«Так ты решила поймать парня?»
«То, что есть».
«Почему именно меня?» «Потому что ты такой…»
«Простак такой?»
«Кибуцник такой».
«Симпатяга такой!»
«Нет, порядочный такой».
«Не потребует от тебя избавиться…»
«Не убьет своего ребенка».
«Верно. Я больше не убиваю».
«Значит, нет выхода».
«В каком смысле?»
«Женимся».
Лицо ее побледнело. Он смотрел на улицу. Кто-то махал кому-то рукой. Кто-то активно улыбался кому-то, получая в ответ пассивную примирительную улыбку. Враждебность возникла в нем ко всем улыбающимся, жестикулирующим, помахивающим кому-то рукой, ко всему эту городу и всем его улицам. Красный огонь светофора посеял красную атмосферу на улице Дизенгоф, а он сидел, как парализованный и смотрел на улицу, светящуюся и мигающую множеством огней, и думал, что все-таки весна приходит. Краем глаза видел ее лицо – она улыбалась ребяческой улыбкой, но с напряжением смотрела в стакан с содовой водой. Пальцы ее сжимали стакан, и костяшки пальцев без конца постукивали по стеклу стакана. Ей тоже нелегко. Он сказал:
