Александр Проханов - Теплоход "Иосиф Бродский"
В каюте губернатора Русака шла не столь безобидная забава. Русак, голый, мускулистый, оскалившись и растопырив усы, держал на поводке рычащего пса, который обнажил блестящие клыки, брызгал слюной, набрасывался на девушку, а та истошно визжала, закрывая заплаканное лицо руками. Затем девушка без чувств упала на живот, и тогда Русак оттащил пса, посадил на цепь, а сам кинулся на девушку и начал ее кусать. Хрипел по-звериному, вонзал зубы в бездыханное тело, изображая свирепого кобеля. Псина из зависти к хозяину билась на цепи, ненавидяще гавкала, брызгала слюной. Русак, насытившись истязанием, отваливался к стене. Наблюдал, как девушка медленно приходит в чувство. Едва она открыла глаза, как Русак вновь спустил кобеля с цепи, и садистское развлечение продолжалось. Есаул с отвращением наблюдал за губернатором, который странным образом — мускулистым телом, энергичными конечностями, звериным оскалом и сиплыми звуками — повторял своего цепного друга. Что-то родственное, кровное было в обоих. Эти сходство и родственность отметил про себя Есаул, предполагая позже обдумать странную деталь.
Добровольский по-стариковски развратно чмокал губами, щурил сальные глазки, оглядывал со всех сторон стоящую перед ним красавицу, как на невольничьих рынках Востока богатые сладострастники оглядывали печальных и покорных полонянок. Открыл баночку с «тигровой мазью», подцепил крючковатым пальцем и нанес на девичий живот мазок золотистого вещества. Стал растирать, массировал, вдавливал мазь в нежный живот, бедра, целомудренную грудь. Мазь начинала действовать, тело розовело, по нему разливался жар. Девушка оживала, глаза ее начинали блестеть, уста раскрывались, и вся она казалась розовым бутоном, готовая распуститься в пламенный цветок. Добровольский отводил ее в душ, ставил'цод холодную воду. Жар остывал, девушка сникала, бессильно под струями воды опускала руки. Добровольский вытирал ее махровым полотенцем, выводил из душа. Снова наносил на девичий живот «тигровую мазь». Растирал, нежил, причмокивал языком, жадно оглядывал розовеющий живот, возбужденные груди, трепещущие колени и бедра. Девушка начинала страстно дышать, тянулась к Добровольскому, старалась к нему прильнуть. Но коварный старец отводил ее в душ, окатывал холодной водой, и она сникала, остывала, безжизненно опускала плечи. Так длилось до той поры, покуда с девушкой не случилась истерика. Когда в очередной раз Добровольский повлек ее в душ, °на дико захохотала, упала на пол, стала кататься, издавая вопли и визги. Видимо, этого и добивался искусный в любви старец. Запах тигра, шум водопада, истошные вопли джунглей разбудили в нем дремлющего орангутанга, чьи семенники были пришиты ему знаменитым доктором Дебейки. На глазах стал превращаться в страшную косматую обезьяну. Поддерживая руками свое тяжеленное фиолетовое полено, на кривых ногах, скаля зубы, свирепый и беспощадны]! к соперникам, двинулся к самке, чтобы произвести от нее потомство. Все дальнейшее было столь ужасно, что Есаул перебросил тумблер.
Может быть, и зря перебросил. Он увидел каюту Круцефикса, посреди которой находился гроб с прислоненной крышкой. Девушка, ни жива ни мертва, стояла, обернутая в целлофан. Круцефикс постелил в гроб простыню. Распаковал девушку из целлофана и уложил в гроб. Белую лилию, что она держала в руке, он положил ей на живот. Зажег свечу и прилепил в головах покойницы. Разделся, извлек из саквояжа какую-то книжицу и стал читать, поглядывая печальным взором на ту, что безвременно покинула свет. Текст в книжице был набран готическим шрифтом. Кончив отпевание, Круцефикс достал пакет с землей и высыпал ее на девушку. Затем, порывшись под кроватью, извлек банку дождевых червей и вытряхнул комок в гроб, где черви зашевелились, почуяв запах земли. Немного подумав, Круцефикс принес из ванной кувшин с водой и полил девушку, присыпанную землей лилию и шевелящихся червей. Только убедившись, что ничего не забыл, он лег поверх девушки в гроб и не без ловкости натянул сверху гробовую крышку. После этого у Есаула резко сократился обзор — только стоящий посреди каюты гроб, горящая свеча и подрагивающая крышка.
В каюте Попича наблюдалось совсем иное. Девушка с завязанными глазами выставила вперед руки, топталась по комнате, а Попич в чем мать родила проныривал у нее под руками, забивался то в один, то в другой угол, «аукая», словно грибник в лесу. Эта была игра в «жмурки», которой они предавались самозабвенно, как дети. В своей изобретательности, ускользая от преследования, Попич залезал под кровать, нырял в шкаф, притворялся торшером, изображал из себя унитаз. Всячески обманывал девушку, прикидываясь разными животными, — то по-кошачьи мяукал, то гавкал, то заливался соловьем, то кричал кукушкой. Девушка поддавалась на эти уловки, пропускала его, хватала руками воздух. Наконец Попич допустил просчет — прикидываясь торшером, стал кричать осликом. Девушка изловила его. Сбросила повязку. Несмотря на кажущуюся хрупкость и нежность, скрутила его полотенцем. Кинула на кровать носом вниз и стала стегать шнуром от чайника «Тефаль». «А как делает уточка?» — спрашивала девушка, охаживая ягодицы Попича. Тот вынужден был крякать. «А как делает козочка?» Тот, вздрагивая от шлепков, блеял козой. «А как делает шестисотый «мерседес»? И Попич с покрасневшей задницей, уже жалея о своей затее, изображал дорогую машину с автоматическим переключением передач, кондиционером, подушками безопасности и пепельницей, где лежало много окурков.
Министр обороны Дезодорантов даже на отдыхе, в окружении дам, не мог забыть о воинском долге. Голый, надменный, держа в руках стек, сидел на стуле, чуть отставив хромую ногу. В каюте звучал марш Преображенского полка. Под бодрые, бравурные звуки девушка выполняла различные приемы. Брала. «на караул». Маршировала строевым шагом. Сдваивала ряды. Рассчитывала слева направо «на первый-вто-рой». Колола штыком. Кидалась короткими перебежками в атаку. Залегала. Выполняла команду «лечь-встать». Метала гранату. Стреляла в кувырке с перевертыванием. Демонстрировала приемы рукопашного боя. Проявляла чудо маскировки. Наконец, убедившись в том, что строевые части готовы к наступлению, Дезодорантов по-суворовски взбил хохолок, вскочил, поднял стек, словно это была сабля, и, оглянувшись на девушку, закричал: «Братцы, вперед!.. Не посрамим матушку Россию!..» С этим криком кинулся штурмовать Измаил. Девушка не отставала от любимого командира. Вместе они преодолели ров, вскарабкались по штурмовым лестницам на стену, сбили неприятеля с позиции и заставили капитулировать, захватив в плен пашу.
В каюте Луизы Кипчак и Франца Малютки творилось невообразимое. Стараясь загладить случившуюся накануне оплошность, Франц Малютка превзошел себя самого. Он раздирал Луизу на части, пронзал ее, четвертовал, вторгался в ее потрясенное лоно со свирепым криком: «А ну, где тут твоя морщинка? Уж я до нее доберусь!» Этот поиск продолжался час и другой. Когда Малютка не нашел желанную морщинку в предполагаемом месте, Луиза приподняла локоть, открыла подмышку, подзывая любимого: «А ну-ка поищи здесь мою морщинку?» Малютка искал так ревностно, что, казалось, будто он хочет оторвать своей суженой руку. «Не нашел морщинку? — вопрошала Луиза. — А ну-ка здесь поищи!» Открывала другую подмышку. Франц Малютка обнаруживал, что и под второй подмышкой у любимой женщиной образовался ход туда, где могла скрываться морщинка. Чем дольше продолжался поиск, тем большее количество ходов открывалось на теле любимой. Она требовала, чтобы Малютка заглянул в каждый ход, проверил, не скрывается ли именно в нем заветная морщинка. Как спелеолог проникает в многочисленные пещеры в поисках настенных изображений, так Франц Малютка погружался во все новые и новые ходы, пока в изнеможении не рухнул, пробормотав: «Лучше одна, но огромная, чем много, но маленьких…» С этими словами забылся. Луиза Кипчак бережно накрыла любимого попоной. Она больше в нем не нуждалась. Вся была покрыта ликующими детородными органами, которые, благодаря рвению возлюбленного, были лишены девственной плевы и издавали таинственные мелодии первобытных времен, когда древние племена прекратили кровопролитные войны, Отъединились вокруг Женщины-прародительницы, обступали ее со всех сторон нетерпеливой толпой, оплодотворяя нерастраченным на войнах семенем. Теперь Луиза чувствовала в себе необъятные силы плодоношения. Была похожа на певицу со множеством поющих ртов. На ирландскую волынку со множеством отверстий, каждое из которых издавало восхитительные звучания. Казалось, в каюте поселился ансамбль кельтской музыки в количестве ста музыкантов. Тоскливая, как вой неутоленного самца, нежно-печальная, как воркование утоленной самки, мелодия доносилась из каюты. Это Луиза Кипчак, с ног до головы покрытая пиздами, славила продолжение рода людского.
