Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2012)
Мемуары Дымова богаты материалом и хорошо написаны. Кажется, единственный их недостаток в том, что они доведены только до 1905 года. Дымов умер в 1959-м, но написать связный текст о последних пятидесяти с лишним годах своей жизни не успел. А жаль, в этот временной отрезок вместилось много всего: «башня» Вячеслава Иванова, участие в «Сатириконе», всероссийская слава как фельетониста, мировой успех пьесы «Ню», успешная карьера американского пишущего на идише драматурга и голливудского сценариста, промежуточное положение эмигранта, печатающегося в советских газетах и любезничающего с Луначарским, знакомство с Эйнштейном (ему, впрочем, посвящен отдельный очерк, републикованный во втором томе) и Капабланкой. Хватило бы еще на несколько томов.
Д м и т р и й У с о в. «Мы сведены почти на нет…». Составление, вступительная статья, подготовка текста, комментарий Т. Ф. Нешумовой. В 2-х томах. М., «Эллис Лак», 2011. Том 1: Стихи. Переводы. Статьи. 672 стр. Том 2: Письма. 768 стр.
К этой книге применимо многое из того, что сказано выше об издании Дымова. С чрезвычайной тщательностью подготовленный Татьяной Нешумовой двухтомник поэта, переводчика, критика Дмитрия Усова — это памятник не только ему, но целому литературному кругу, сложившемуся в последние предреволюционные и первые советские годы. Скрепой этого круга стал культ Иннокентия Анненского, других «малых классиков», перечень которых мог разниться в зависимости от индивидуальных пристрастий (для самого Усова это были Случевский, Лозина-Лозинский, отчасти Садовской).
Если в первой половине 1920-х Усову и близким ему литераторам еще как-то удается институционализироваться — существуют, пусть и на глубокой периферии литературного движения, кружок «Кифара», машинописный журнал «Гермес», — то позже любой «выход в свет» становится проблематичным. Впрочем, как кажется, сам Усов меньше других тяготился таким положением дел. Скажем, попытки близкого ему Андрея Звенигородского издать свои стихи книгой Усов описывает сочувственно, но и не без очевидной иронии.
Возможно, отчасти причина в том, что еще в 1915 году Усов заочно познакомился и начал переписываться с поэтом Евгением Архипповым. Переписка длилась двадцать лет и временами принимала весьма интимный характер, хотя встретились корреспонденты единственный раз в конце 1920-х, на две недели — Усов жил по преимуществу в Москве и Детском Селе, Архиппов редко выезжал из Новороссийска. Постепенно Архиппов и Усов практически полностью заменяют друг другу сжимающуюся литературную среду. Они конспектируют друг для друга книги, если корреспондент не может их достать, обмениваются сборниками полузабытых поэтов, подробно разбирают стихи друг друга, передают отзывы третьих лиц. «Мы вернулись ко временам Средневековья и первых гуманистов, когда за переписанную книгу монастыри отдавали частицу прославленных мощей, а сеньоры — стадо жирных овец и когда письма являлись трудами», — полушутя констатирует Усов.
Но даже такое существование — с переписанными от руки стихами, с одним-двумя читателями — закончилось для Усова в 1935 году, когда он был арестован по нелепейшему обвинению, абсурдностью своей выделяющемуся даже на фоне бесчисленного множества фабрикаций той эпохи. В числе других составителей Большого немецко-русского словаря он был обвинен в «организации широкой пропаганды фашизма путем фашизации немецко-русских словарей» и на 5 лет отправлен в Белбалтлаг. По выходе из лагеря Усов уехал в Киргизию, где отбывала ссылку его жена. В 1943 году он умер в Ташкенте от сердечной недостаточности.
Д м и т р и й Ф и л о с о ф о в. Критические статьи и заметки 1899 — 1916. Составление, предисловие и примечания О. А. Коростелева. М., ИМЛИ РАН, 2010. 680 стр.
Зачастую историки литературы стараются всеми силами приподнять своих героев, посмертно повысить в чине: смещают реальную иерархию, представляют третьестепенные величины забытыми классиками, цензурируют негативные отзывы современников, преувеличивают значимость положительных и т. д. К этому все более или менее привыкли и относятся, как правило, снисходительно: грех и впрямь простительный, качественная публикация наследия малоизвестного прозаика, поэта или критика с лихвой искупает излишнюю пафосность аннотации или сопроводительной статьи.
Но Олег Коростелев поступает ровно противоположным образом. Мало кто рискнет представить читателю своего героя в таких словах: «Кн. Е. Н. Трубецкой писал Д. В. Философову 4 ноября 1908 года: „На днях я слышал упрек Вам и Д. С. Мережковскому, что Вы ‘олитературили‘ христианство; я же боюсь другого, что Вы его ‘огазечиваете‘”. Огазечивал Философов не только христианство, но и литературу, и все остальное, с неизменным пафосом обрушиваясь на нерадивых телеграфисток и языковые небрежности Саши Черного, статьи М. О. Меньшикова в „Новом времени” и недостатки кисловодских курортов. В сущности, он и был по преимуществу даже не журналистом, а именно газетчиком, откликавшимся на все и вся и часто не делая скидку на масштаб описываемых явлений, будь то бокс, авиация, аборты или диссертация студента-священника». «Презентация» тем более парадоксальная, что герой Коростелева — вовсе не какой-нибудь провинциальный литератор, воскрешаемый сегодня исключительно из соображений краеведческой дотошности. Отнюдь. Дмитрий Владимирович Философов — фигура в литературе и журналистике своего времени вполне заметная и авторитетная: редактор литературного отдела журнала «Мир искусства», редактор «Нового пути», многолетний ближайший соратник и единомышленник Мережковских, один из руководителей петербургского Религиозно-философского общества... Он мог сколько угодно скромничать — не придаю, мол, значения своему литературному имени, — но ведь для того, чтобы заявлять такое, надо это самое литературное имя иметь, и достаточно серьезное. Настоящий газетный раб, поденщик, страстно желающий выбиться в золотые перья и аккуратно выстригающий все свои заметки из самых захудалых изданий, никогда себе подобной небрежности не позволит.
По мне, Философов был критиком очень хорошим, и его статьи в том же «Мире искусства», «Русской мысли», «Московском еженедельнике» это вполне доказывают. Но и составитель прав, если только воспринимать слова «газетчик» и «огазечивание» не оценочно, а, так сказать, терминологически. Потому что пик «карьеры» Философова — это все же работа в «Речи». Приемы журналистики меняются очень быстро, редко бывает, чтобы заметки, написанные сто лет тому назад, читались как сегодняшние. А материалы Философова вполне можно читать без всякой скидки на историческую отдаленность. Взять хотя бы рецензию на роман Пимена Карпова «Пламень» или абсолютный шедевр — статью 1913 года «Акмеисты и М. П. Неведомский». Даже шутки Философова по-прежнему смешны: «Во-первых, открыл Клюева вовсе не г. Львов-Рогачевский. Он был открыт Миролюбовым и вел переписку с Блоком еще тогда, когда „Современный мир” назывался „Птичкой Божией”» [7] .
Характеристика Философова как газетчика верна еще и потому, что он сам себя под газетчика старательно — иногда, кажется, даже слишком старательно — стилизует, стараясь потрафить читателю, причем не из самых «передовых». «Если для нас, „профанов”, журналы эти ничем не отличаются друг от друга, то для посвященных — между ними непроходимая пропасть», — комментирует он, стопроцентный «посвященный», «инсайдер», перебранку «Весов» и «Золотого руна». Или сходит на лекцию Чуковского о футуристах — и извиняется: «Провинциалы, вроде меня, пришли узнать, какая мода устанавливается в нынешнем сезоне: „носят” ли еще Игоря Северянина и не продают ли галстуки а la Крученых?» Но за шутку про «Птичку Божию» это прибеднение вполне можно простить.
Философов-журналист был весьма плодовит: Олег Коростелев насчитал в дореволюционной периодике более тысячи его статей и заметок, из них на литературные и «смежные» темы — около двухсот. В том вошли восемьдесят восемь, чуть меньше половины. Прочие перечислены в помещенной тут же библиографии. Впрочем, составитель честно оговаривается: Философов мог печататься и в каких-то других, не попавших ему в руки изданиях, так что в перечне возможны лакуны.
В а с и л и й Р о з а н о в. Мимолетное. 1915 год. Текстологическая расшифровка, составление, вступительная статья, комментарии и указатель имен А. В. Ломоносова. М., «Скименъ», 2011, 520 стр.
Алексей Ломоносов идет куда более традиционным путем. Своего героя он любит и на действительность смотрит, по сути, его глазами. Газета «Новое время», где тот работал, возвышалась «одиноким маяком, указывавшим путь Российскому Кораблю в бушующем море либеральных, революционно-экстремистских и декадентско-модернистских изданий». Критики Розанова — леворадикальные интеллигенты, которым оппозиционность нужна была исключительно для того, чтобы оправдывать ею свою «бездеятельность» и «профессиональную несостоятельность». Ну и евреи с масонами, естественно (убийство Андрюши Ющинского «носило очевидные признаки ритуального жертвоприношения»). В своем восхищении Розановым Ломоносов местами впадает в стилистику партийной характеристики, со свойственными жанру погрешностями против очевидностей и русского языка: писатель «не вписывается в примитивные рамки антисемитского жупела», а в его «уважительном отношении к полу можно видеть основу для нормальных семейных отношений, но никак не призыв к разврату».
