Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2009)
Потом Даня как-то невзначай защищает кандидатскую как докторскую, хотя страшно сомневается в своих дарованиях. И на даче у друзей, где происходит пьянка после защиты, пристает ко всем с вопросами: “Я правда такой гениальный? Они искренне мне аплодировали?”
Вечеринка происходит зимой, но почему-то на улице. Опять все без шапок, опять все мерзнут и, как в старых фильмах Михаила Ромма и Марлена Хуциева, говорят одновременно и обо всем: об искусстве, полетах в космос, о коммунизме, часах, машинах и гражданской войне. Но как-то вяло. Ощущение такое, будто у всех температура 35,3. Хотя откуда взяться энергии? Беда их в том, что они как “думающие люди” все понимают. Понимают, что от “этой власти ничего хорошего ждать не приходится”, что “Ленин был людоед и немецкий шпион”, что “ракеты нужны, только чтобы бомбы возить” и так далее. Однако, наступив на горло своему диссидентству, все равно героически продолжают лечить, ваять, играть комиссаров в театре и готовить полеты в космос. Получается как-то не очень.
То же и в личной жизни. Нина, в отличие от Дани, диссидентствует в открытую. А Даня ссорится с ней и твердит, что надо верить, иначе ничего не получится. От этого брак их трещит по швам и у них нет детей. Видимо, за разговорами просто некогда. Во время вечеринки требование Нины, чтобы Даня занялся наконец своим мужским делом, сначала повергает его в истерику. Потом после небольшого скандала он соглашается и, жертвенно проткнув шапку шашлычным шампуром, объявляет: “Сегодня в два часа ночи мы будем делать детей!” Но ничего не выходит. Несмотря даже на такие “буржуазные штучки”, как школьная форма с белым фартуком, трубка, роскошный хвост и губная помада, которой Нина заставляет Даню намазывать себе губы. В самый неподходящий момент влезает оставленный ночевать идиот приятель, и витальный порыв вновь растворяется в меланхолических шуточках и диссидентских спорах.
Потом Даня бросает Нину и уезжает в Казахстан, а она едет за ним. Едет в сапожках на каблучке, в хлипком пальтишке, без документов, со сломанным чемоданом. Там в степи ее заносит в бывший концлагерь, и она потрясенно бродит среди подожженных бараков, неприкаянных овчарок, предназначенных к отстрелу, военных-
ликвидаторов, растерянно читающих кипы доносов, и сумасшедших зэчек, которые не хотят никуда уезжать (по плотности киноязыка маленький Герман тут приближается почти что к большому). Нина — столичная дамочка с фарфоровым тонким лицом — в этом аду на удивление сохраняет мужество. Даже начальник зондер-команды поражен ее самообладанием: “Мне тут страшно. А вы будто из чугуна”.
Потом Нина добирается до космодрома и узнает, что у мужа есть Вера. Тут она снова ведет себя мужественно. Вера в истерике валится на пол, рыдает и хватает любимого за ноги. Нина комментирует: “Странно. По-моему, это я сейчас должна рыдать”, — и ест бутерброд.
Дане стыдно.
Но, в общем-то, ему уже не до женщин. До полета осталась неделя, ясно, что полетит Юра, и мысль о том, что он, доктор, отправляет на смерть не какого-то вообще, а вот этого, конкретного человека, доводит Даню до настоящих галлюцинаций. Он ложится на рельсы рядом с грохочущим поездом и видит умерших мать и отца — великого хирурга, с которым его — Даню — все время сравнивают (sic!). Отец объясняет Дане: то, что его мучает, называется “сшибка”, — это когда два разнонаправленных импульса сталкиваются в сознании человека и он впадает в мучительный ступор. В частности, он — врач — обрекает человека на гибель.
(В широком смысле для интеллигенции “сшибка”, видимо, заключается в том, что она служит власти, для которой человеческая жизнь — полушка в базарный день.)
Короче, доктор доходит.
Накануне старта он уезжает на велосипеде куда-то в степь (и это главный врач космонавтов! — ну-ну). Нина и Вера (они уже подружились) с трудом его находят, тянут в машину. Но Даня вновь хватает велосипед и начинает нарезать круги вокруг сарая: мол, проеду три раза на одном колесе — и все кончится хорошо. На третий раз велосипед выезжает из-за сарая без седока. Даня мертв. А на заднем плане стартует ракета.
Эпилог. Прошло 10 лет. Застой. И ясно уже, что ничего никогда в этой стране не будет, даже если запустить человека в другую галактику. Вновь вечеринка на даче. Интеллигентская компания все та же. Кто-то женился, кто-то развелся, кто-то повесился, кто-то собирается в эмиграцию, а кому-то удалось сменить “Москвич” на “Волгу”. У Актера теперь часы все время стоят. Раньше спешили, а теперь все время стоят. А Вера теперь живет с Ниной. Ходит за ней хвостиком. Носит прическу, как была у нее (Нина в эпилоге коротко стриженная, у нее, видимо, рак, — химия, облучение). Вера читает книжки, презирает мещан и помнит наизусть Чехова. Конечно, “никогда собаке не стать лошадью”, но она тянется.
И это уже хорошо.
Этот удивительный фильм поражает многим, но в первую очередь безоглядной готовностью режиссера напрочь игнорировать историческую реальность.
Поскольку передовая интеллигенция, по Герману, запускает ракеты исключительно силой веры, космодрома в фильме практически нет. Степь, бараки и ракета, которую везут на платформе по железнодорожным путям. Кажется, что она полетит прямо из лужи. Ну это ладно. В фильме вообще отсутствует Власть — ни партийных функционеров, ни гэбэшников, ни красных директоров, ни даже энергичных и волевых академиков-орденоносцев. Где они все, эти организаторы советских побед, под руководством которых…? Есть военные, да, их много. Но они как-то совсем не склонны командовать. Все больше влезают рядом с Даней в кадр на сверхкрупных планах, заглядывают ему в глаза и спрашивают: “А вы что думаете?”
Ощущение такое, будто советская власть слиняла в этой стране после смерти Сталина и осталась лишь в диссидентских спорах. А в реальности в кадре есть только интеллигенция и народ. Интеллигенция — породистая, нервная лошадь, которая мужественно впряглась в государственную телегу, чтобы вытащить из грязи к звездам простых людей. И народ за это ей платит любовью и какой-то собачьей преданностью.
Исключения, конечно, встречаются, — например, казахский мальчик в степи, который плюнул зачем-то в лицо герою. А так и Вера, и космонавты, и солдаты в степи, не говоря уж о подчиненных, — все влюблены в доктора Даню. Они ему плачутся и жалуются, когда трудно, даже пишут иногда письма, а он их утешает и говорит: “Надо верить”. И они верят. Потому что вот, например, Юра: кто бы он был без Дани? А слетает в космос — и весь мир перед ним!
Между собой у интеллигентов, надо сказать, куда более ехидные отношения. Они вечно друг друга шпыняют и высмеивают чужие прекраснодушные лозунги. Но все равно они — элита, они другие. Мераб Нинидзе с породистым лицом грузинского аристократа, обворожительным акцентом и вековой печалью в темных глазах. Чулпан Хаматова с ее утонченными чертами и фарфоровой бледностью. Они как экзотические цветы на фоне курносых, скуластых, темных, топором рубленных лиц. А вся их тусовка — их интеллигентные приятели, в ролях которых режиссер снял некоторых своих друзей-режиссеров! Это — закрытый клуб, белая кость, высшая каста. Пусть они мало что могут сделать для этой страны и, даже принеся себя в жертву, не в силах сдвинуть с места закосневшую махину российской жизни. Но зато они есть. Они снимают кино, походя защищают блестящие диссертации, утонченно шутят... Их женщины способны поселить в своем доме бывшую любовницу мужа, вынести кошмар здешней жизни и не растерять ни красоты, ни ума. Хрупкие, стойкие, возвышенные и готовые в любую минуту беседовать о ремонте и занавесках, снисходительные и знающие себе цену, талантливые, свободные, прекрасные, как китайская ваза в деревенской глуши.
Похоже, здесь в точке эстетического любования интеллигенцией Герману удается наконец найти консенсус с отцами. Воспеть их веру у режиссера как-то не получилось, зато ему удалось воспеть их породу. Еще бы, ведь гены — это то, что объединяет его с родителями. И я говорю не только о биологических генах — о художественных тоже. В “Бумажном солдате” у Германа-младшего с отцами нет никаких эстетических разногласий.
А что же все-таки интеллигенция? При трезвом взгляде фильм каждым своим кадром, каждой репликой и каждым поворотом сюжета ставит интеллигенции диагноз — “клинический нарциссизм”. Автор полностью разделяет его со своими героями, и его искренность вызывает почти умиление. И удивление: ну можно ли до такой степени быть слепыми ко всему, кроме своего отражения в зеркале, и при этом с таким пафосом набиваться в поводыри? В общем, все они “симпатичные, но бессмысленные”. Толку от этих интеллигентов — чуть. Но красиво.
