Кристофер Мур - Агнец
— Я знаю, — сказал тот.
Мы одну за другой миновали прибрежные деревеньки, и до самой Магдалы люди выходили из домов и провожали нас — сколько осмеливались идти в Шабат. Но я видел и старейшин, и фарисеев, наблюдавших за нами.
Для Магдалы дом старосты был велик, и у дочери имелась даже своя спальня. Человек ввел в нее Джоша.
— Спаси ее, прошу тебя, ребе.
Джошуа наклонился и всмотрелся в распростертое тело.
— Выйди отсюда, — велел он старосте. — Вообще из дома уйди.
Когда тот исчез, Джошуа посмотрел на меня:
— Она не умерла.
— Что?
— Она спит. Может, ее опоили крепким вином или дали сонного порошка, но она не мертва.
— Так это ловушка?
— Я тоже не ожидал, — сказал Джошуа. — Они рассчитывают, что я стану утверждать, будто поднял ее из мертвых, исцелил ее, а она просто спала. Лжесвидетельство и исцеление в Шабат.
— Так давай я ее оживлю. Я ведь сумею, если она просто спит.
— Что бы ты ни сделал, собак повесят на меня. К тому же в тебя они тоже могут метить. Местные фарисеи сами до такого бы не додумались.
— Иаакан? Джош кивнул.
— Приведи старика и собери как можно больше свидетелей, фарисеев тоже. Подыми гвалт.
Когда в доме и вокруг я собрал человек пятьдесят, Джошуа объявил:
— Эта девушка не умерла, она просто спит, старый ты дурень. — Джош потряс ее, и девица села, протирая глаза. — Следи за своими запасами крепкого вина, старик. Радуйся, что не потерял ты свою дочь, но горюй, что из-за невежества своего нарушил Шабат.
И Джошуа вылетел из дома прочь, я — следом. Когда мы отошли подальше, он спросил:
— Думаешь, клюнули?
— Не-а.
— Вот и я так думаю, — сказал он.
Наутро к дому Петра явился римский солдат с запиской. Меня разбудили вопли.
— Я могу разговаривать только с Джошуа из Назарета, — орал кто-то на латыни.
— Поговоришь со мной либо вообще никогда говорить не сможешь, — услышал я еще чей-то голос. (Очевидно, этот кто-то не имел ни малейшего желания жить долго.)
Через секунду я уже летел на всех парусах — за спиной у меня хлопала неперепоясанная рубаха. Я вывернул из-за угла и увидел перед римским легионером Иуду. Солдат уже наполовину извлек свой короткий меч.
— Иуда! — рявкнул я. — Назад.
И втиснулся между ними. Солдата я мог бы обезоружить легко, а вот с целым легионом потом придется повозиться.
— Кто прислал тебя, воин?
— У меня послание от Гая Юстуса Галльского, командующего Шестым легионом, для Джошуа бар Иосифа из Назарета. — И он злобно глянул на Иуду через мое плечо. — Но в приказе не написано, что, доставляя послание, я не могу прикончить этого пса.
Я обернулся к Иуде — лицо его пылало от ярости. Я знал, что в поясе он держит кинжал, хотя Джошу об этом в свое время говорить не стал.
— Юстус — друг, Иуда.
— У еврея не может быть друзей среди римлян. — Иуда и не пытался понизить голос.
В этот момент, осознав, что Джошуа еще не донес до нашего новобранца-зилота смысл прощения всех людей и поэтому новобранец-зилот сейчас будет убит, я очень быстро сунул руку Иуде под тунику, вцепился в его мошонку и сжал ее — один раз, тоже очень быстро и очень жестко. Иуда изверг мне на грудь полный рот слюней, глаза у него закатились, и он без сознания рухнул на колени. Я поймал его и опустил на землю, чтоб не ударился головой. А потом повернулся к римлянину.
— Обмороки, — пояснил я. — Бывает. Пошли искать Джошуа.
Юстус на самом деле прислал из Иерусалима три сообщения: Иаакан действительно развелся с Мэгги; Совет фарисеев встретился в полном составе и замышляет убить Джошуа, а Ирод Антипа прослышал о Джошевых чудесах и опасается, что Джошуа — реинкарнация Иоанна Крестителя. Персональное же послание Юстуса состояло из одного слова: «Берегись».
— Джошуа, ты должен спрятаться, — сказала Мэгги. — Исчезни с территории Ирода вообще, пока все не утрясется. Ступай в Десятиградие, проповедуй гоям. Ирод Филипп своего брата не сильно любит, его солдаты тебя не тронут. — Мэгги и сама уже стала рьяной проповедницей. Как будто всю свою страсть к Джошу переключила на Слово.
— Еще рано, — ответил Джош. — Я никуда не пойду, пока Филипп и Фаддей не вернутся с последователями Иоанна. Я не оставлю этих чад в пустыне. Мне нужна такая проповедь, что могла бы стать для меня последней. Она поддерживала бы заблудших, пока меня с ними не будет. Я произнесу ее в Галилее и сразу уйду на территорию Филиппа.
Я посмотрел на Мэгги, и она кивнула, как бы говоря: Делай что должен, только защити его.
— Значит, давай ее напишем, — сказал я.
Как и любая великая речь, Нагорная проповедь звучит так, будто случилась сама по себе. В действительности мы с Джошем работали над ней больше недели: он диктовал, я делал на пергаменте пометки. (Я придумал, как вставлять тоненький кусок древесного угля между парой оливковых палочек, чтобы писать, не таская повсюду перо и чернильницу.) Работали мы возле дома Петра, в лодке и даже на самом склоне, с которого Джош потом выступал. Ему хотелось посвятить большой кусок проповеди прелюбодеянию — теперь я понимаю, вызвано это было преимущественно моими отношениями с Мэгги. Хотя Мэгги решила принять целибат и посвятить себя возвещению Слова, мне кажется, Джош стремился расставить все точки над «ё».
Он сказал:
— Внеси: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».
— Ты в самом деле на этом настаиваешь? И вот на этом: «Если разведенная женщина выходит замуж вторично, она прелюбодействует»?
— Ну да.
— Слишком круто, нет? Слишком по-фарисейски.
— Я тут кое-кого имел в виду. А у тебя что? — «Истинно реку я вам…» Я знаю, тебе нравится этот оборот, когда ты говоришь о прелюбодеянии. Ладно, в общем: «Истинно реку я вам: если мужчина мажет маслом нагое тело женское и заставляет ее вставать на карачки и гавкать по-песьему, познавая ее, если вы понимаете, о чем я, то муж сей совершает прелюбодеяние, и уж совершенно точно, если женщина поступает в ответ точно так же — сама она запрыгивает на влекомую ослицей телегу прелюбодеяния. И если женщина притворяется могущественной царицей, а мужчина — низким рабом, и если она обзывает его всякими унизительными кличками и заставляет его лизать тело свое, то определенно грешат они, аки большие собаки; и горе мужчине тому, кто притворяется могущественной королевой, а…»
— Хватит, Шмяк.
— Но тебе же конкретика нужна, нет? Ты ведь не хочешь, чтоб люди барахтались и недоумевали, мол: «Эй, а это у нас прелюбодеяние или как? Может, ты лучше сверху?»
— Я не уверен, что конкретика здесь — хорошая мысль.
— Ладно, а вот так? «Если мужчина или женщина устраивают какие-нибудь шашли-машли с сомнительными причиндалами друг друга, они более чем вероятно совершают прелюбодеяние или, по крайней мере, должны об оном задуматься».
— Ну, может, чуть поконкретнее.
— Ладно тебе, Джош, тут все не так просто, как, скажем, «Не убий». Там-то, в сущности, есть труп — есть грех, так?
— Да, прелюбодеяние — штука липкая.
— Вот-вот… Смотри, чайка!
— Шмяк, я очень ценю, что ты так ратуешь за свои любимые грехи, но это не то, что мне сейчас нужно. А нужно, чтобы ты мне помог написать проповедь. Как у нас там с Блаженствами?
— Прошу прощения?
— С блаженными.
— У нас есть: блаженны жаждущие и алчущие правды; блаженны нищие духом, чистые сердцем, нытики, кроткие, потом эти самые, как их там…
— Постой, что мы предлагаем кротким?
— Сейчас поглядим… а, вот оно: блаженны кроткие, ибо им мы скажем: «молодец».
— Слабовато.
— М-да.
— Давай дадим кротким наследовать землю.
— А нытикам землю нельзя отдать?
— Тогда выбрось нытиков и дай землю кротким.
— Ладно. Землю — кротким. Дальше. Блаженны миротворцы, блаженны плачущие… Всё.
— Сколько получилось?
— Семь.
— Маловато. Еще кто-то один нужен. Как насчет мудозвонов?
— Нет, Джош, только не мудозвоны. Ты для мудозвонов и так смотри сколько всего сделал: Нафанаил, Фома…
— Блаженны мудозвоны, ибо они… э-э… ну, не знаю. Ибо никогда не будут они разочарованы.
— Нет, мудозвоны — только через мой труп. Ну елки-палки, Джош, почему у нас в команде не может быть крепких парней? Почему обязательно кроткие, нищие, униженно-оскорбленные и обоссанные? Почему в кои-то веки мы не можем сказать: блаженны здоровые, могучие, богатые парни вот с такенными кулаками?
— Потому что мы им не нужны.
— Хорошо, но только «блаженных мудозвонов» тоже не будет.
— А тогда кто?
— Бляди? — Нет.
— Может, дрочилы? Я тебе с лету могу назвать пяток учеников, которым по-настоящему блаженство будет.
— Никаких дрочил. О, придумал: блаженны изгнанные за правду.
— Уже лучше. И что ты им дашь?
— Пирожок с полки.
— Нельзя кротким давать всю землю, а этим парням — пирожок с полки.