Юрий Морозов - Если бы я не был русским
Её лицо в обрамлении отжатых волос внезапно пронзило млечный путь воспоминаний и вытеснило его обломки из солнечного безумия настоящего времени. Она смотрела на Ивэна, выбиравшегося на твердь земную не очень твёрдым шагом, но магнитные силовые поля судьбы укрепляли его походку.
— Это опять вы! — сказала она без особого, впрочем, удивления. — Надеюсь, вы случайно проплывали мимо в поисках химчистки или салона для новобрачных.
— Да нет, — ответил слегка обескураженный Ивэн, — я не в химчистку, а к вам.
— Очень сожалею, но у меня перерыв на отдых от мужчин, так что если вы джентльмен… — И она навзничь сникла на песок.
Ивэн был несомненным джентльменом, но в некоторых случаях даже потенциальные англоманы возвращаются на родину.
— Афродита, и та выслушивала простых смертных, — задумчиво изрёк значительно обрусевший Ивэн, — а вы при уникальном сходстве с ней…
— Оставьте, пожалуйста, Афродиту в покое, тем более что я совсем не польщена вашим льстивым сравнением с этой доисторической распутницей. Да, откуда, кстати, вы знаете о её существовании? Мужчины нынче всё больше по автомобилям ударяют или, в наилучшем случае, по компьютерам. В Эрмитаж что ли забегали мимоходом между прочёсыванием магазинов?
— Вы угадали, забегал. Тем более что он у меня в 15 минутах ходьбы от дома, и одно время я даже получал зарплату за то, что забегал в него утром и выбегал только через восемь часов.
— А… тогда понятно. А здесь вы, что же, в командировке по изучению Афродит на пляжах черноморского побережья?
Но разговор, видимо, чем-то увлёк её, ибо теперь она приподнялась на двух локтях и полулёжа сарказмничала над тоскующим Ивэном.
— Вы шутите, а я всё время слышу голос внутри себя, и он шепчет мне: «Ивэн — это она. Это — она, Ивэн».
— Ивэн?
Ему почему-то не захотелось объяснять, что он не Ивэн, а всего-навсего Иван.
— Да Ивэн, а что в этом странного?
— Нет, ничего, только Ивэн вы или Жан-Жак Петров, но объясните мне или вслух вашему внутреннему голосу, что вам нужно от меня. Ведь вы преследуете меня с самой Одессы. Я запомнила вас случайно тогда на Дерибасовской. С вами была такая красивая девушка.
— А что за сутенёр гулял с вами в чёрных усах и лебедино-бело-снежных штанишках, если не секрет, конечно?
Она усмехнулась.
— Секрет невелик. Этот сутенёр мой муж. Но вы так и не ответили мне, что вам нужно от меня, почему вы меня преследуете?
— Я даже не знаю, что вам сказать такое правдоподобное. Может быть, что-то вроде того, что вы, как магнит, прошли мимо меня тогда в Петербурге, и я, как гвоздик, потянулся за вами.
— В Петербурге! Так вы следите за мной аж оттуда?
— Я не слежу. Хотел бы оторваться от вас, и не получается. В Москве вы тащили меня буквально волоком сквозь улицы, дома, вокзалы.
— В Москве я давно уже не бывала, а прямо из Питера поехала через Киев в Одессу.
— Из Киева на теплоходе?
— Да нет же, всё на поезде.
— Так кого же я видел в Москве в троллейбусе и на Киевском вокзале?
— Не знаю, во всяком случае, не меня.
— А на теплоходе, на Днепре ранним утром, четыре дня назад не вы стояли у борта?
— Тоже не я. Может быть, и сейчас вы видите не меня. Вы точно знаете, за кем гоняетесь? Афродит ведь нынче пруд пруди. Уже и на валюту их сбывают, не знают, куда деть.
— Ага, мой любимый хвост стал таким хитрым, что появляется где угодно, когда угодно и в любое время, вернее, в одном и том же обличье, лишь бы завлечь меня туда, куда ему нужно. Замечательно. Погоня становится всё более интересной.
— Что вы там бормочете?
— Ничего. Вы опять насмехаетесь надо мной, а я благодаря обману зрения или чуду всё равно нашёл вас.
— Ну хорошо, нашли, а для чего? Имейте в виду, я в вас не влюблена, так как вижу всего второй, вернее, третий раз, а отдаваться незнакомым мужчинам я не практикую.
— Я не знаю, для чего я вас искал, и насиловать вас не собираюсь. Для меня теоретическое согласие женщины гораздо важнее того, отдастся она мне физически или нет. Но в данном случае речь и не об этом. Что-то ведёт меня за вами со страшной силой. Я не знаю, что это, но кажется, не просто влечение или любовь…
— Может, душевная болезнь? — усмехнулась она.
— Вряд ли. А как вас зовут?
— Вероника.
— Поверьте мне, Вероника, я не сумасшедший, можно проверить коленные рефлексы. Они покруче ваших. Получилось так, что я пересёк полстраны, разыскивая вас, в то время, как первоначально собирался ехать на Памир. Но почему-то вы сбили меня с намеченного пути и повели за собой в эту бухту. Вот я сижу здесь и даже не знаю, почему, хотя полным незнанием отговориться невозможно, так как вы очень красивая женщина. Но я знаю действие женской красоты на себе. Оно совсем другого порядка, чем чувство, которое я испытываю, видя вас.
— А что вы чувствуете конкретно сейчас?
— Сейчас? Во-первых, это огромная симпатия, а потом ощущение благодарности от того, что вы разговариваете, а не отталкиваете меня.
— А ещё?
— Ещё мне хотелось бы прикоснуться к тебе, то есть к вам.
— Рука тебя устроит, Ивэн? — Да.
— Ну так вот она, трогай её.
Он приблизился к ней вплотную, взял её за руку и поднял глаза. В её ответном взгляде ему почудился затаённый смех.
— Ну и что ты чувствуешь? Впрочем, я знаю это наперёд. Ты попросишь дотронуться ещё до чего-нибудь…
— Нет, мне пока вполне достаточно и руки, — ответил Ивэн и, подняв её руку к своему лицу, провёл тыльной её стороной по своей не слишком гладко бритой щеке. Голос внутри него молчал, но Ивэн и без него сам знал уже много. Внезапно он встал и пошёл к воде. Потом по колено в ней обернулся.
— А завтра ты придёшь сюда?
— Возможно, — ответила она.
— Чёрт побери! Я готов подстричься наголо и вдобавок побрить череп, но это была она! Самое смешное, что 13 лет назад внешне она выглядела точно такой же, как сегодня, будто время её не изменило ни на волос. Только глаза у неё какие-то сумасшедшие и одета, как в утро стрелецкой казни. Что-то необъяснимое происходит с этим районом вселенной, — рассказывал Ивэн вечером о встрече в магазине.
— А может, наряду с точками возврата есть такие, в которых возврат невозможен?
— Илона, прошу тебя, не мудрствуй именно сейчас. Я и так сойду с ума с этими снетками. По крайней мере, ты мне веришь, что я здесь родился, жил и был знаком с этими людьми?
— А это так важно для тебя?
— Может быть, и нет, но наша всеобщая безродность и моя, в частности, с некоторых пор меня угнетают. Возможно, что-то есть в том, что мы бегаем по миру, как беспаспортные дворняжки: я, забывший дом, где родился и вырос, анонимная сестра, с которой я могу обнюхаться в подворотне, не ведая, что это моя кровная родственница. Утратив малейшие признаки своего прошлого, я как будто лишился одного кубика своей и без того шаткой конструкции.
— А какой конструкции? Той, что коллекционирует каждое своё отражение в воде и звёздах, в словах и газетах. Да и чёрт с ним, с этим прошлым. Монахи и святые подвижники вовсе от него отрекались, даже имена меняли на другие. И это очень символично — разрыв с прошлым — развод со своим эго. С тех пор как я встретилась с тобой, моё прошлое перестало что-либо значить для меня. Я стала другой, сменила фамилию, жизнь и даже свой эгоизм. Мне наплевать на прошлое. Я хочу из него вырваться и улететь. Я чувствую, как оно подбирается к нашей любви. Ты так цепляешься за него, что встретишь его непременно, только мне кажется, встреча будет не слишком приятной. Никогда не виданная тобой сестра, возможно, самая крутая точка возврата.
— Может быть, хотя история с сестрой мне теперь кажется приснившейся, как и всё прочее на этих скалах. Но мне жаль расставаться с пережитым, пусть оно мне всего лишь приснилось. Жаль снов о детстве, юности, и сонных иллюзий, и надежд той поры. Когда я думаю о них, я становлюсь сентиментальным, как полковник МГБ в отставке.
— Да, я понимаю, что тебе хочется куда-то вернуться, но куда? В ту пору, когда ты сосал грудь женщины или во внутриутробное состояние? А может быть, тебя обуревает тоска по гибкости сперматозоида, подобно герою военно-патриотической игры «Зарница», глухими ущельями пробирающегося к заветному тайнику?
Может быть, это к лучшему, что прошлое тебя не признаёт и даёт знак из сперматозоидных ущелий скорее плыть в будущее.
— Возможно, если б только знать точно, что поток, в который сиганёшь, не понесёт тебя по кругу вдоль одних и тех же берегов. Будущее — это ведь хитро перекрашенное прошлое.
На другой день Ивэн с утра лежал на пляже возле палатки, неотрывно наблюдая снизу за верхней тропинкой. Илона много купалась, потом с книгой в руках, кажется, задремала на надувном матрасе в тени возле скал. Понаблюдав ещё немного за «верхом», от нечего делать он решил сплавать до поворота на «пляж Вероники», как про себя окрестил он вторую бухту за белой скалой. Доплыв до скалы и обогнув её, он с удивлением увидел, что она уже лежит на песке, на том же месте, что и вчера. Видно, прошла к бухте другой дорогой. Доплыв до берега и осторожно ступая по горячей гальке, он подошёл к Веронике и обнаружил, что она спит. Снятый верх купальника узкой тёмной полоской лежал рядом, а груди она прикрыла руками. Но одна рука соскользнула с груди на живот. Борясь с искушением дотронуться до тёмного бугорка на самом кончике изящной возвышенности, он отвёл от него глаза, но они не отводились. Он пытался отвернуть голову, повернуть туловище, но, осознав, что борьба бесполезна, как алкоголик за стаканом, потянулся дрожащей десницей к её телу. Не дыша, едва-едва касаясь воздухом пальцев, он подкрался к заветному месту и ощутил то еле заметное истечение электрического тока или струи эфира, так знакомое ему по прикосновениям к Илоне. И как Илона, Вероника содрогнулась, будто от удара током, и открыла глаза. Некоторое время они как бы вполне спокойно изучали его лицо, шею, грудь, и вдруг, неуловимо быстро и легко, она вскочила на ноги и оказалась стоящей над ним, коленопреклонённым над человекоподобной вмятиной в песке. Она хотела было подхватить с земли полоску купальника, но он перехватил её руки.
