Вильям Козлов - Солнце на стене
— А ты что думал?
Иванна села рядом с ним. Я положил на заднее сиденье чемодан. Эта рассеянная парочка могла его и забыть.
— Поехали с нами, поужинаем? — предложил Игорь. К нему снова вернулось хорошее настроение. Правда, на лице его не отразилось большого горя, когда он узнал о пропаже машины.
— Мне тетка дала две банки крабов, — похвасталась Иванна.
Когда мы выехали на шоссе, он сказал:
— Раз ты теперь депутат…
— Андрейка депутат? — удивилась Иванна. — С ума можно сойти!
— Так вот, депутат, пора наконец положить конец этим безобразиям… Среди бела дня у граждан угоняют машины.
— С этим будет покончено, — заверил я.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мне надоело стоять у автобусной остановки. Уже три автобуса прошло мимо, а ее все нет.
Напротив остановки знакомый сквер. Железобетонный парень в трусах размахнулся, готовясь запустить в меня обломком диска. Причем для этого у него есть все основания. Месяц назад на сессии горсовета я предложил очистить город от нелепых железобетонных скульптур, которые понатыкали в скверах и парках сразу после войны. Председатель горсовета сказал, что это задача не первой важности, но меня поддержали остальные депутаты.
Когда над парком пролетает ветер, обледенелые ветви начинают стукаться друг о дружку, и этот стеклянно-костяной стук, то веселый, то печальный в зависимости от силы ветра, долго не умолкает. Но люди, которые всегда куда-то спешат, не слушают этот удивительный звон приближающейся весны.
Солнце коснулось железной крыши дома, и это напомнило мне хлопотливые весенние дни, обжигающую крышу общежития, кипы непрочитанных книг. Что ж, весна будет такой же хлопотливой. В июне я сдаю государственные экзамены и получаю диплом об окончании исторического факультета университета. Я уже дал Вольту согласие на два месяца поехать на Тянь-Шань.
— Грустишь?
Я и не заметил, как подошла Оля.
— Зато ты очень веселая, — сказал я.
— Андрей, родной, я так соскучилась по тебе…
— Оно и видно, — сказал я и постучал по циферблату часов. Она опоздала на тридцать пять минут.
— Не ворчи, пожалуйста! И не хмурься…
Но я ворчу, хотя уже и не сержусь. Ворчу так, для порядка. Дело в том, что мы с Олей Мороз поженились. Под конвоем Игоря Овчинникова и Иванны я доставил ее в загс, где нас по всем правилам зарегистрировали. А потом отправились к ее родителям…
Была свадьба, где все хором кричали: «Горько!»… После того как я проиграл Олиному отцу две партии в шахматы, он расчувствовался и предложил поселиться с молодой женой у них. Но я вежливо отказался, чем немало удивил его. Я изрек какую-то прописную истину насчет того, что молодая семья должна сама устраиваться в жизни, без родительской опеки. Так поступали мой дед, отец, и вот я. Это у нас, наверное, в крови. Мои речи понравились тестю, но я видел по глазам, что он не верит мне…
Одну неделю мы жили в свое полное удовольствие в общежитии, а потом Оле пришлось покинуть мою просторную комнату. Комендант подселил ко мне одного парнишку. Хороший такой паренек, Федя Золотухин.
Оля вернулась к родителям, а я вот живу с Федей Золотухиным.
После работы пулей лечу к автобусной остановке. В пять часов у Оли заканчиваются все дела в институте, и мы встречаемся. Первые дни нас это забавляло: муж, жена — и вдруг свидание! С пяти до одиннадцати мы не расстаемся: обедаем где-нибудь, ходим в гости к моим друзьям или ее подругам. Случалось, по два сеанса подряд сидели в кино.
Самым нелепым в нашей теперешней жизни было то, что начиналось после одиннадцати часов: мы расставались у парадного ее дома. Она поднималась к себе на третий этаж, а я — железный хранитель семейных традиций — поворачивал оглобли в общежитие, где меня ждал верный Федя Золотухин.
Даже Лимпопо больше не встречал меня радостным лаем. В день свадьбы грязный, нечесаный Лимпопо был торжественно передан Ольге, которая лишилась дара речи. Я ее понимаю: в такой радостный день вдруг узнать, что тот самый подозрительный субъект в рыжей шапке и есть твой законный муж!
Мы шагаем по улице. Оля такая красивая и желанная, что я то и дело останавливаюсь и, повернув ее к себе, целую. А мимо идут люди и, наверное, думают о нас плохо. Они ведь не знают, что мы муж и жена. А если бы им сказали — не поверили.
Где это видано, чтобы муж так часто целовал свою собственную жену на улице?
— Я хочу тебя показать своим девчонкам, — говорит Оля.
— Это опасно…
— Влюбишься в кого-нибудь?
— Вдруг я им не понравлюсь? — говорю я. — Возьмут и уговорят тебя развестись.
— Они все время пристают ко мне.
— Ладно, — говорю я. — Показывай…
Мне все еще не верится, что эта высокая красивая девушка моя жена. Я, наверное, очень счастлив. Даже на работе ребята стали подшучивать над моим сияющим видом. Оказывается, я могу не услышать, когда ко мне кто-либо обращается, могу без всякой причины улыбаться. И совсем разучился сердиться. А при моей бригадирской должности это иногда необходимо.
— Я не могла дождаться, когда закончится последняя лекция, — говорит Оля, прижимаясь ко мне.
— А я гудка, — говорю я.
Мы проходим мимо нового здания, я беру ее за руку и отворяю дверь. Какое-то учреждение. Длинный освещенный коридор и двери с табличками.
Я крепко прижимаю Олю к себе и целую. Она что-то хочет сказать, показывает глазами на коридор, но потом тоже умолкает. И я вижу, как жарко блестят ее огромные глаза…
— Нашли место, — слышим мы суровый голос. Перед нами солидный мужчина в коричневом костюме и галстуке в горошек. Он смотрит на нас. На голове — ни одной волосинки. Огромная лысина сияет.
— А вы повесьте на дверях табличку: «Посторонним целоваться воспрещается!» — говорю я.
— Что?! — багровеет мужчина. Брови его ползут вверх.
Мы как ошпаренные выскакиваем на улицу. Над дверями вывеска: «Городская прокуратура».
— Ты сумасшедший! — говорит Оля. Она тоже прочитала вывеску. Впрочем, если бы мы попали в другую дверь, вот, например, в эту, где помещается народный суд, что бы изменилось?
— Ты моя жена? — спрашиваю я.
— Ничего подобного. Муж и жена живут вместе, а мы?
— Так интереснее, — говорю я.
— Целуемся в каких-то мрачных подъездах! — возмущается она.
— Давай на улице, — останавливаюсь я и поворачиваю ее к себе.
Она шепчет:
— Ты с ума сошел… Нина Сергеевна, завкафедрой…
— Ей завидно, — говорю я.
— Андрей, мы попадем в милицию.
— Вот и прекрасно, — говорю я. — Получим по десять суток, покажем судье наше брачное свидетельство и отсидим в одной камере. Мечта!
— Я согласна, — смеется она.
Заслонившись от прохожих ее студенческой сумкой, мы снова целуемся.
Нам повезло: в «Спутнике» шел «Брак по-итальянски». Ни я, ни Оля этот фильм еще не видели. Тихо просидели весь сеанс и даже ни разу не поцеловались.
Бывает, много говорят о каком-нибудь фильме. Настроишься заранее на шедевр, а потом уходишь из кинотеатра обманутый. На этот раз этого не случилось.
Мы молча пошли к Олиному дому, говорить не хотелось. Под ногами с тихим треском крошился лед, в лицо дул свежий ветер. Он принес с собой далекие и уже позабытые запахи весны.
Мы остановились под деревом. Уже одиннадцать часов, а расставаться не хотелось. Не хотелось — не то слово. Расставаться просто было немыслимо. Кто мы в конце концов: муж и жена или бедные влюбленные?
Все верно, муж и жена, и еще влюбленные. Без памяти друг в друга. Я расстегнул пальто и крепко прижал Олю к себе. Никуда я ее не отпущу. Вот так и простоим всю ночь до утра…
Хлопнула дверь парадного, и на улицу выкатился черный комок. Это наш Лимпопо! Лохматый песик с веселым лаем бросился к нам. Я схватил Олю за руку и по тропинке припустил к автобусной остановке.
— Андрей, — сказала запыхавшаяся Оля. — Пойдем к нам… Это уже становится неприлично.
— Не могу я к вам пойти. Я вчера был, и позавчера. И запозавчера тоже.
— Я так больше не могу…
— Я тоже, — сказал я.
— У нас есть комната, моя комната, понимаешь?
Я пытаюсь ей объяснить, что никогда не смогу жить у ее родителей, — уж такой я человек, и ничего тут не поделаешь. Одно дело приходить в гости, другое — жить с ними. Меня это угнетает. Я все задеваю плечами и опрокидываю, у меня отнимается язык, я глупею и вообще чувствую себя несчастным. Я лучше попрошусь в строительную бригаду и буду сам строить этот новый дом, где мне пообещали квартиру. Может быть, его сдадут раньше срока. И пусть Оля не думает, что я плохо отношусь к ее родителям…
Она слушает меня, плачет и улыбается. Лимпопо крутится возле наших ног, встает на задние лапы и заглядывает в лицо. Он тоже меня приглашает… на новую квартиру.
