Михаил Покрасс - Активная депрессия. Исцеление эгоизмом
Стало ясно, что тревожных людей многие избегают, не потому, что те для них уродливы, но оттого, что “с ними надо свою душу ворошить”, а это неприятно...
* * *
На этом месте Елена Николаевна, в среду читавшая вслух эту записку на утренней группе людей старшего возраста, прервалась.
Своим, как всегда, не соответственно произносимому тексту ровным голосом объявила:
- Я тоже всю жизнь берегу себя от трудного состояния. И ничего не знаю про дочь. Только после того, как Зоя заставила меня придти в кабинет, начала понимать, что ничего и не хотела знать ни про кого. Ни про мать, ни про мужа, ни про нее. От боли себя берегла, - заключила шестидесятидвухлетняя врач-пенсионерка, самоотверженным тоном прилежной ученицы, ждущей похвалы за честное признание.
Наталья Федоровна и Ираида Васильевна заговорили вместе о том, что не знакомы с сыновьями:
- Все себя выставляешь, а что с ним и почему, никогда не знаешь. Так, денег дашь. Он пропьет. Снова займешь, а дашь. А почему он не работает,... что у него на душе не знаешь.... В Афган мальчиком ушел, а кем пришел -не ведаю. Грубый. Все себя жалела... Ничего не знаю... - она расплакалась...
- И я сыну ничем помочь не могу. Чего у них со снохой?.. Я ему говорю все. Он приходить перестал. А жалко ведь. И внуков не пускает ко мне.
- А как с дочкой?
- С ней все хорошо. Она спокойная. Никогда мне не перечит. Мы друг друга хорошо понимаем...
- Бывает, чтобы она вам непонятное что-нибудь про себя рассказала?
- Нет, что вы! Она женщина простая. Все понятно, - дочь Ираиды Васильевны я знал. Она уже была моей пациенткой.
- Может она бережет вас? Поддакивает, чтобы не тревожить?..
- Нет, нет... Она от сердца добрая... - Я с грустью подумал, что меньше всего мы знаем о тех своих детях, с которыми “нет проблем”, которые берегут нас от тревог... от себя, будто мы уже умерли.... В омуте ли черти водятся или в тех, кто на берегу у омута сидит, уж и не знаю?! Но разуверять не стал, раз она не хочет!
Включил пластинку.
- Выйду на улицу, солнца нема,... - заливисто, голосом Александры Стрельченко выводили колонки, - ...парни молодые свели меня с ума...
Когда пластинка смолкла, помолодевшие, зардевшиеся, как в девичестве, женщины улыбались, смахивали платочками с уголков глаз слезу... Я расспрашивал, кому из родителей - отцу, матери - рассказывали они о себе в девичестве и много ли?
У одних детство отняла война.
- В 15 лет в город привезли. Не с кем было разговаривать...
Другие отцов не знали.
- Мама на скольких работах работала. Зачем ей своим докучать. Помогать старались...
Те, что, как Елена Николаевна, помоложе, тоже, как оказалось, по разным причинам не хотели беспокоить своими проблемами родителей. Справлялись с тревогами и секретами своими сами.
- Да и время было другое... Стеснялись мы... Я перед отцом робела... А про маму боялась, что она отцу расскажет...
- Много про вас знали родители?
- Да нет, пожалуй.
- Зато вы верите, что про своих детей знаете все!? Они у вас прозрачные!?
Те же, кто ждал от родителей опеки и требовал внимания, жаловались на непонимание и черствость тех. Такие и при живых мамах и папах чувствовали себя всю жизнь сиротами. Так и не вылетев из родительского гнезда, все добиваются родительской любви...
Грузный Иван Петрович жаловался, что всю жизнь ждал от жены понимания, не дождался. А теперь его все обижают.
- На старости лет ни от сына уважения, ни от снохи!..
И от внуков все то же. Всегда отдохнуть хотел, спокоя!.. А как раз наоборот и получилось! Слезы одни!
Старушки сетовали, что как ни старались, а тишины не добились. Чем они безропотнее, тем больше мужики пили и дрались.
- ...А теперь помер, думала, отмучалась. Дак, одной еще хуже! Уж лучше б гонял! Я б, можа, и схоронилась у соседей пока!..
Из этого брызжущего болью и, как вопль, неровного, сбивчивого, похожего на безадресное письмо Ваньки Жукова разговора-жалобы, становилось ясно, что “трудного состояния” избегают не только при знакомстве, а и в наиболее значимых отношениях, с самыми близкими людьми: с родителями, детьми, женами, мужьями, друзьями...
Так, по крайней мере, жили эти люди...
* * *
Марафон шел. Мы снова вернулись к вопросу: чего же, необходимого для общения с самыми важными для нас людьми мы не делаем?
- Так что же все-таки - второе? Первое я уяснил. Не отслеживаем, что в общении с самыми дорогими людьми у нас возникает особое “трудное состояние”. Незамеченное, оно исподволь отвлекает. Или гонит нас от значимых людей. Как сказала Вера Николаевна, жены тогда не общаются с мужьями, матери с сыновьями... Никто ни с кем. Все всё про всех “давно знают”. Все друг друга учат. Бегут покорять планету и ее коммерческие банки!.. Всем есть, чем друг от друга и от себя отвлечься. Это тоже тема для отдельного разговора. Что второе?
- Боимся быть неудобными. Стесняемся не веселить.
- Не решаемся обнаруживать наше смущение.
- Не только обнаруживать! Но и просто оставаться, быть в этом состоянии, - добавил я.
- Не замечаем, что, скрыв, а, тем более, подавив это трудное состояние, мы только себя убедили, что все “тип-топ”! А партнера напугали, оттолкнули, иногда даже обидели!
- Правильно я понял, что второе, чего мы не делаем, это не решаемся быть искренними? Не даем смущенному так же, как мы, партнеру (если мы ему тоже нужны) убедиться, почувствовать, что мы живые и потрясены, смущены, не меньше, чем он?
- А если не нужны?
- Привет! А если не нужны - чего приставать? Мы же не насильники!
- А, если не знает, что я ему нужен?
- Тупой, что ли?! Счастья своего не знает!? Большинство трудных человеческих положений, по-моему, из-за вечного этого отношения к другому, как к убогому. Не хорошо заниматься содомией! Если ты заранее не доверяешь партнеру, чего ты к нему пристаешь? Общаться надо с представителями своей стаи! В своей стае они - понимают тебя. Ты - понимаешь их. В стае друг друга чувствуют.
- А, если не чувствуют?
- Ты его или он тебя?
- И так, и так?
- Значит, либо в чужую стаю забрел... Не лезь к чужому! Гадким утенком - на птичий двор! Или знакомься, осваивайся... Либо кто-то из вас - малый цыпленок. Другой - если боится тебя. Ты - если боишься другого. Оба - если испугались друг друга. Помните у Чехова? На безлюдной дороге пассажир напугался угрюмого, большого и непонятного возницы. С перепуга принялся бахвалиться храбростью. Да так застращал простодушного великана, что тот бросил и лошадь, и телегу, и пассажира. В лес утек[258]. Если еще не стал частью своей людской среды, расти, взрослей! Мы все сюда пришли, чтобы, осваиваясь друг с другом, лучше освоить,свою человеческую “стаю”. Я не очень напряг вас сравнением?
- Не очень!..
- Итак, второе, чего не делаем: не даем партнеру чувствовать наше естественное состояние, знакомиться с нами. А значит, не даем понимать нас - пугаем. Верно?
- Да.
- Хорошо. Заметили! Не стали ни демонстрировать, ни скрывать - естественны? Чего еще мы не делаем нужного?
- Мы не можем этого сделать - не скрывать!
- Почему не можем?
- Потому, что не умеем выносить то, что вы назвали “трудным состоянием”. Не умеем его сколько-нибудь долго терпеть!
- Опять терпеть?
- Ну, пусть, по-вашему, Михаил Львович, не умеем быть в этом состоянии, жить в нем. ...
- Это третье! Не умеем проживать его как нужную свою жизнь. Ведь, если мы не любим быть в этом состоянии тревоги, то всякий, кто в нем находится, пугает нас своей тревогой, и мы от него отталкиваемся. Пугаем друг друга своей жизнью и жизни боимся. Ведь, не умея падать, держать удары и выносить боль, нельзя успешно заниматься рукопашным боем. Также, не умея и не любя переживать эти трудные состояния тревоги, невозможно содержательно общаться, дружить, любить... Невозможно сочувствовать и понимать человека именно тогда, когда ему это всего нужнее - в боли. Невозможно поверить, что другие понимают нас в наших тревогах, поверить, что мы нужны другим,... не только в радости, когда с нами легко, но и в нашей беде, когда с нами трудно. Не умея жить счастливо в боли Встречи с самым нужным незнакомым, мы вынуждаем себя оставаться среди людей в безнадежном одиночестве никого не понимающих подростков. Может быть, для нас теперь это - главное: не умеем жить в живом состоянии нужды, тревоги и муки предвкушения новизны!.. - Я остановился...
Было тихо. Мы как будто одолели трудную часть хорошей работы. И теперь могли перевести дух. Молчали. Каждый доживал что-то свое. Но это свое не разобщало, а добавлялось потребной частью общего.
Происходило что-то важное для всех. Миша вдруг незнакомо подробно различал людей. “А, ведь, он здесь младший, -без повода вспомнил я.... может быть, по контрасту с его неожиданной внимательностью. - И выбрит он тщательно, по-мужски...”...
