Сергей Говорухин - Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)
– Это памятник добровольцам Люксембурга, – объяснила Фредерика. – Здесь Первая мировая, Вторая, война в Корее… Хочешь, я сфотографирую тебя на фоне памятника?
– Не надо. Я сам по себе памятник.
Мы подошли к гранитному парапету, закрывающему город от долины. И я снова увидел ее. Теперь уже под другим ракурсом и под сводами другого моста.
– А вон там, – Фредерика показала рукой на флагшток, – судя по всему, поднимают государственный флаг. Наверное, по каким-то особым дням…
– Как в пионерлагере, – сказал я.
– Что? – переспросила она.
– Этого мне тебе не объяснить… – усмехнулся я. – Хорошо, что его сейчас нет.
– Кого?
– Флага. Только флага здесь не хватало…
Она взяла меня под руку, положила голову на мое плечо. – Ты бы хотел здесь жить?
– С тобой?
Она отпустила мою руку, отстранилась – я снова обидел ее. Произнесла машинально:
– У тебя, вероятно, жена, дети…
Я притянул ее к себе – мгновенно ставшую чужой. Откуда-то из глубин уже прибивало к берегу волну ее слез, и сейчас у меня еще была возможность остановить их.
– Я сказал тебе правду. Я хотел бы жить здесь. С тобой. И даже готов отказаться от номера для курящих. Ради тебя.
– Вот теперь я тебе верю, – улыбнулась она и все-таки заплакала.
А мне безумно захотелось поносить ее на ладонях.
Если б я мог, если б мог…
– Ты обязательно должен пробовать лягушек!
– Но я не хочу лягушек! У меня от одной мысли…
– Что за глупости! Быть в Люксембурге и не пробовать лягушек! Только потому, что у тебя, как это по-вашему… предубеждение…
– Предубеждение – это несформировавшееся убеждение. Почему бы с ним не посчитаться. Ну, в смысле, и оно достойно уважения…
За этой сценой уже минуты три с самым заинтересованным и в тоже время как бы безучастным лицом наблюдал официант. И я видел, как ему на самом примитивном уровне хотелось владеть русским, чтобы понимать причину наших бурных объяснений.
– Все, – отрезала Фредерика. – Люксембург – это почти Франция. А быть во Франции и не пробовать местную кухню… Во Франции все едят лягушек.
– Хорошо, что не гремучих змей, – сдался я.
– Месье, – Фредерика постучала по блокноту официанта и сделала заказ на безупречном французском языке.
– Ты и французский знаешь, – удивился я.
– В пределах ресторанного минимума.
– А я, как тот поц, не знаю ни черта, кроме местечкового наречия.
И хотя это было преувеличением, мне действительно стало стыдно.
Сколько сил и средств потратила мама на репетиторов по английскому. Ровно столько, сколько понадобилось мне, чтобы возненавидеть этот язык окончательно.
– Поц – это кто? – спросила Фредерика.
– Поц – это я.
Фредерика подняла стакан с виски.
– Тогда я выпью за тебя, милый мой поц. И, если не возражаешь, сегодня напьюсь. Я уже припарковала машину.
А лягушка по вкусу оказалась похожей на хорошо прожаренного цыпленка. Только и всего. Но, в отличие от цыпленка, ее было не жаль.
– Давай купим тебе ангела, – предложила Фредерика.
– По-твоему, у меня нет ангела?
– Может, и есть. Но он не внушает мне доверия…
Только что в ресторане мы выпили бутылку «Джемисона» на двоих. В равном долевом участии, как принято говорить в серьезных деловых кругах.
– Тогда и тебе. Чем твой ангел лучше моего?
– Хорошо. И мне.
Мы зашли в словно по волшебству выросший у нас на пути рождественский магазин и купили по ангелу. Мне и Фредерике.
Ангелов выбирала Фредерика.
– Ангел должен заглянуть тебе в душу, – говорила она, тщательно перебирая фигурки с распростертыми крыльями. – Представляю, что он там увидит…
Они были действительно божественными – ангелы, выбранные Фредерикой. На тонкой деревянной ножке, какого-то немыслимого голубого свечения.
– Это ангел для рождественской елки, – пояснила она. – В Москве есть елки?
– В Москве только и есть, что елки…
Мы вышли из магазина с ангелами в руках.
– Нам надо зайти в костел, – твердо сказала Фредерика.
– У нас сегодня что: божественный цикл?
– Если не считать того, что он закончится в баре. Ты помнишь, я обещала сегодня напиться…
Я остановился, развернул ее к себе и снова утонул в ее шальных, немного раскосых от виски глазах…
– По-моему, это уже произошло.
– Много ты понимаешь… Господи, ну как можно так надевать шарф. Ты не задумывался, почему мужчины до такой степени беспомощны. Даже перед шарфом. – Она терпеливо поправляла на мне шарф. – Мы зайдем в костел и поставим свечи всем, кого ты видел во сне…
– Их слишком много…
– Значит, поставим много.
Мы шли по улице, дома которой можно было задевать плечами.
Я представил, как где-нибудь на четвертом этаже курит у окна пожилая француженка. «Мадам Жюли, не угостите ли вы и меня сигаретой?» – спрашивает у нее соседка из дома напротив. «С удовольствием, мадам Софи», – отвечает мадам Жюли, открывая изящный портсигар и протягивая соседке сигарету. Просто так. Через улицу. Из окна в окно.
– Тебе не тяжело идти? – спросила Фредерика.
– Нет. Город маленький…
Я не люблю лубочное убранство православной церкви. Мне не достучаться до небес сквозь низкие давящие своды, не принять навязчивой позолоты окладов и уже не отразиться в рубиновых стеклах лампад.
Но каждый раз, как впервые, я открываю для себя торжественность католических соборов. Особое звучание тишины и нереальную трехмерность пространства вокруг, где я – прихожанин в семнадцатом ряду, среди тысяч таких же прихожан не ощущаю себя песчинкой в определяемой богами круговерти Вселенной.
Костел пустовал. Кроме нас с Фредерикой, то ли во втором, то ли в третьем ряду сидели две старушки с молитвенниками в руках.
– Подожди меня, пожалуйста, – сказала Фредерика и прошла в боковую дверь за клиросом.
На мгновение мне показалось, что она больше не вернется. С тех пор как мы сели в машину, меня не оставляло странное ощущение, что Фредерика исполняет миссию какого-то особого милосердия по отношению ко мне. Может, она и есть мой ангел, материализовавшийся на эти два дня?
Могут же боги позволить себе подобную вольность: разрешить ангелу один раз в жизни побыть рядом с человеком, которого он оберегает. Если это необходимо человеку. Если это нужно ангелу.
Почему ангел, купленный мне Фредерикой, был так неуловимо похож на нее?
И в этот момент откуда-то из глубин костела раздалась музыка.
Нет, не музыка – хлынувшая на меня река. Без дна и берегов. Река человеческих слез, берущая свой исток со дня сотворения мира. Слез неизбывной печали и нечаянных радостей. И две моих слезы растворились в этой реке…
