Патрик Несс - Больше, чем это
Сет в ужасе смотрит перед собой.
Водитель приподнялся на одну ногу.
И, опираясь на припаркованные машины, медленно, подскоками, ковыляет по тротуару.
К нему.
Как же так? Все ведь шло как по нотам. Водитель оказался именно там, где ему и полагалось по сюжету.
И если это совпало, то должно совпасть и остальное.
Он должен победить Водителя, который в последний раз восстал из мертвых, — победить, а потом с триумфом отправиться…
Куда?
Непонятно. Уверенность улетучивается.
Потому что вот он лежит, и из живота, прямо под ребрами, торчит металлическая нога Водителя, кошмарная боль разрывает на части, и происходящее не умещается в голове, где осталась одна-единственная мысль: он истекает кровью.
Умирает.
А умирать теперь отчаянно не хочется.
— Пожалуйста, — шепчет Сет, пытаясь отползти по тротуару. — Пожалуйста…
Ужасающая неправильность того, что железка пронзает его, словно вертел, не воспринимается сознанием. Потому что это значит — спасения нет. Никто не явится на помощь в последнюю минуту. Ни Томаш, ни Реджина. И даже если кто-то вдруг остановит Водителя, все равно Сет истечет кровью, и с этим ничего не поделать.
Слишком поздно.
Он кашляет кровью.
Водитель подбирается ближе.
— Пожалуйста, — снова шепчет Сет, но силы быстро его покидают. А еще боль. Она не уходит, как ни повернись, и на какую-то страшную секунду он чуть не отключается совсем.
В глазах сгущается чернильная темнота…
…и Гудмунд берет его за руку в мире только для них двоих, и они смотрят телик — какую-то незапоминающуюся дребедень, — но Гудмунд взял Сета за руку — просто потому, что захотелось, — и они сидят рядом…
Боль накатывает снова.
Драгоценные секунды упущены.
Он по-прежнему на тротуаре.
И по-прежнему насажен на вертел.
И истекает кровью.
И умирает.
А Водителю остается всего один скрежещущий подскок.
Он нависает над Сетом.
И никаких обнадеживающих звуков — не шевелятся Томаш и Реджина, не ревет мотор, никто не окликает Сета по имени и не торжествует победу.
Он один на один с Водителем.
Конец.
— Кто ты? — булькает Сет.
Но Водитель, конечно, не отвечает, только поднимает потрескавшуюся, оплавленную руку, чтобы поставить точку в этой печальной повести.
Однако почему-то Водитель его не бьет. Он поступает еще страшнее: хватает торчащую из Сетова живота металлическую ногу.
Сет кричит от боли, такой невыносимой, что его, кажется, снова сейчас вырубит, он даже надеется на это и, похоже, именно об этом и умоляет своим криком…
Водитель проворачивает ногу, и боль становится еще яростнее, хотя куда уж там. Все тело словно окунули в кислоту, каждый мускул словно отрывают от кости по волокнам.
— ХВАТИТ! — кричит Сет. — НЕ НАДО! ХВАТИТ!
Но Водитель не прекращает. Он проворачивает ногу снова, в обратном направлении, словно пробуя, как будет больнее…
И как в тот первый раз, когда они прятались с Реджиной и Томашем на пожарище, Сет чувствует, что Водителя бесполезно умолять, в нем нет ничего человеческого, он не знает жалости.
Водитель перехватывает ногу, покрепче стискивая ее жесткими пальцами…
— Нет, — просит Сет, догадываясь, что сейчас будет. — НЕТ! НЕ НАДО!
Водитель выдергивает ногу одним жутким решительным движением, и Сет на миг становится сам не свой от ужаса, когда железка протягивается через все его нутро, и кажется, что сейчас кишки вывалятся на землю (но нет, там только кровь, просто море крови), от уверенности, что теперь точно конец, вот оно, все, и больше никогда ничего не будет…
А потом Водитель переворачивает его на спину. Сет уже едва дышит, захлебываясь подступившей к горлу кровью, как океанской водой.
Он тонет в крови…
(Может, так оно и есть…)
(Может, так оно и было…)
(Может, он так и тонул все это время…)
Водитель без усилий отводит руки Сета от раны, и, хотя сознание велит Сету сопротивляться, бороться, сил у него уже нет…
Он отдан на милость Водителя…
Который даже слова такого не знает.
Водитель наклоняется, замахиваясь, сжимая пальцы в кулак…
Как бы хотелось все изменить, знать, что с Реджиной и Томашем все будет в порядке, остановить Водителя ради них…
Из водительских костяшек выдвигаются шипы, острые, как иглы…
Между ними скачут искры, крохотные электрические дуги, перекидывающиеся с одного острия на другое…
«Вот и все», — успевает подумать Сет.
Вот и все…
Нет…
Из кулака Водителя вылетают молнии…
На долю секунды Сета пронзает нечеловеческая боль…
А потом наступает пустота.
79
— Ешь. — Мама ставит перед ним тарелку. — Ты такое не очень любишь, но другого нет.
Он сидит за каким-то бесконечно длинным столом, который не влезет ни в одну нормальную комнату, и эхо от стукнувшей по столешнице тарелки уносится в молочно-белую даль. Непонятное место. Невиданное прежде. Не существовавшее.
— Зато я люблю! — Оуэн тянется ложкой через стол и перекладывает дымящиеся куски на собственную тарелку.
— Макароны с тунцом? — Сидящий рядом с Оуэном Томаш смотрит удивленно. — Первый раз вижу.
— Очень вкусно! — Оуэн накладывает немного и Томашу.
— Это то самое, которое ты терпеть не можешь, Сет? — уточняет Эйч с соседнего стула.
— Правда? — доносится с торца стола голос отца.
— Боюсь, что да, — подтверждает Гудмунд, подаваясь вперед справа от Сета. — Ненавидит всеми фибрами. Вареный тунец и так редкостная гадость, а если еще смешать с луком…
— И впрямь, — кривится Моника, которой Оуэн тоже положил попробовать. — Ужас!
— Вот оно, влияние Интернета, — укоризненно произносит мама, усаживаясь. — Не нравится что-то — сразу «гадость», а тот, кому нравится, сразу «дурак». А как же широта взглядов? — Она съедает кусок. — По-моему, вкуснотища!
— О вкусах стали спорить, — соглашается отец, раскрывая газету. — Хотя любой знает, что это бесполезно.
— Все равно, — Томаш смотрит в тарелку, насупившись, — мои вкус и взгляд одинаково против.
— Можешь отъесть у меня, — предлагает Гудмунд, подвигая Сету тарелку с аппетитными макаронами и курицей в грибном соусе.
— Или у меня, — следует его примеру Эйч.
— Тогда и меня посчитайте. — Моника передает Сету через стол свою тарелку, где вместо тунца теперь те же макароны с курицей.
— У меня другое, — говорит Томаш, перед которым теперь дымится ароматное рагу из мяса с овощами, — но я его с детства обожаю.
